– Мне иногда снится, что Сумди вернулся в деревню, – говорит Гудди, – и притворяется, будто не может ходить. Дурака валяет.

Чамди молчит. Слушает голубиную болтовню и вспоминает голубей на стене приюта. Наверное, здание уже снесли. Он надеется, что у них, у приютских, все хорошо, особенно у миссис Садык и Пушпы.

– Чамди, пожалуйста, не молчи, – просит Гудди. – Ну и что, что мы работаем на Ананда-бхаи? Мы ведь все равно хорошие, правда?

Он поднимает голову, видит ее грязные ноги, подол коричневого платья, оранжевые браслеты, которые она никогда не снимает. Выше голова не поднимается. Он не в силах посмотреть ей в глаза.

– Чамди, не молчи. Ты со мной совсем не разговариваешь. – Голос ее дрожит.

Он все смотрит на воду, на лодочки, которые качает волна. Позади громко шуршит метла, скулят и взвизгивают собаки.

Чамди смотрит вдаль и гладит ладонью ребра. Они стали даже еще острее, только теперь он знает, что в бивни им никогда не превратиться. И полицейским тиграм никогда не выскочить из полосатых, синих с желтым, колонн участка. Придется учиться самому защищать Гудди.

У него нет никакой опоры. Когда Чамди бежал из приюта, у него была Кахунша, Город без скорбей. Чамди так ясно видел его, словно он и вправду существовал. А теперь ему даже бугенвиллеи не помогли бы.

Гудди горько вздыхает, но Чамди не поворачивается. Если она плачет, он не сможет ее утешить.

Но Гудди неожиданно начинает петь.

Волны мягко набегают на парапет. Гудди поет сначала тихонько, потом песня становится все громче, сильнее, она взлетает ввысь, напоминает Чамди о той, первой песне. Гудди сидит совсем рядом, касаясь его, но на самом деле она далеко-далеко.

Он смотрит туда, где встречаются море и небо. Скоро море вытолкнет в небо солнце, а потом, может быть, и песню тоже, тогда она долетит до отца Гудди и до Сумди.

И все-таки Гудди поет для него, для Чамди. Как же так, ведь она потеряла брата, и все равно у нее находятся силы петь. Гудди почти не плакала этот месяц. Наверное, старалась поддержать его.

Откуда у нее столько сил?

Гудди машет рукой, как будто указывая песне путь над морем. Легкий взмах – и песня взмывает над водой, еще взмах – и песня ныряет в волну, оранжевые браслеты постукивают в такт. Чамди смотрит на локоть, на плечо и, наконец, на грудь.

Она высоко вздымается, потому что Гудди поет в полный голос.

Песня несется над морем, рождаясь в груди.

Вот откуда появляется голос. Вот откуда появляются силы.

У Чамди в груди тоже что-то шевельнулось.

Что это? Да что угодно!

Может, полицейский тигр.

Точно, у него в груди притаились полицейские тигры. Сейчас они сидят тихонько, но настанет день, когда и они зарычат в полный голос. И тогда он их выпустит.

Чамди хочется рассказать об этом Гудди. Песня летит над волнами.

И тут он слышит стук копыт. Яростный, бешеный галоп. Все коляски собрались вместе на набережной, вот здорово! И какие тут лошади! Они из бугенвиллей, каждая мышца, каждая жилка этих прекрасных животных сделана из цветов. Лошади мчатся к парапету и прыгают. Прыгают в воду через головы изумленных прохожих.

Сердце Чамди неистово стучит. Он вдыхает поглубже.

Чамди видит, как занимает свое место на небе солнце, как рассыпаются в сверкающем танце лучи.

Голуби за его спиной вдруг хлопают крыльями и дружно взлетают.

А внизу плещется море. Чамди придвигается поближе к Гудди и касается ее руки.