Дженетт отрицательно замотала головой:

– Нет, мама.

– Нет? Да как ты смеешь! – Брови миссис Харт презрительно взлетели. – Я твоя мать! Говорю тебе, садись!

Дженетт осторожно и медленно, как ребенок или собака, ожидающая наказания, приблизилась к машине. И нерешительно остановилась футах в десяти от «доджа», капот которого содрогался словно от возмущения. – Но ближе подходить не стала, опасаясь, что мать бросится к ней и схватит. Как легко она может сдаться, уступить, как в детстве, этой женщине, чьи пальцы впиваются в тебя, будто клещи! Запавшие глаза миссис Харт злобно горели, бледные губы продолжали шевелиться:

– Залезай! Что тебе говорят? Залезай в машину! Я тебя забираю!

Дженетт отвела взгляд, она была не в силах видеть это. И однако же: Я вижу ее. Слышу. Буду видеть и слышать всю свою жизнь.

Слышал ли кто-нибудь крики матери, наблюдая из окон коттеджа или из соседних домов эту сцену? Что потом будут говорить друзья Дженетт Харт и те, кто почти совсем не знал ее? Услышит когда-нибудь об этом он, расскажет ли она ему об этом? И Дженетт стояла, упрямо и молча, и лишь мотала головой: нет, нет, нет,пока наконец миссис Харт не влезла в машину и не захлопнула дверцу. А потом яростно взвизгнули шины, заскользили, завертелись по льду колеса, и «додж» умчался. Вниз с холма, по Саут-стрит, выплевывая облачка ядовитого выхлопного газа, потом, уже у подножия, резко свернул влево, промчался мимо запаркованных на стоянке автомобилей и секунд через двадцать – так быстро! – скрылся из виду.

Она уехала в пятницу, рано утром. В воскресенье позвонил отец и сказал, что мама погибла. Потеряла управление, и машина рухнула с моста. Произошло это в городке под названием Дерби, в шестидесяти милях от Порт-Орис-кани. Машина упала в реку Кассадага, проломила лед, и мама утонула. Свидетелей несчастного случая не нашлось, никакой записки она не оставила.

Жизнь преподносит странные сюрпризы. Мать знала, что ее одиннадцатилетняя дочь Типпи увлекается куклами и чревовещанием еще с четвертого класса, но понятия не имела, что Типпи, оказывается, работала от нее втайне, у себя в комнате, наверху, трудилась над куклой-варежкой собственного изобретения. Кто угодно, только не этот ребенок! Всегда такая робкая и застенчивая по натуре, часто рассеянная, она собиралась удивить мать, причем весьма не тривиальным способом. Едва вошла она в понедельник утром на кухню готовить завтрак, как прямо в лицо ей сунули какую-то уродливую вещицу, которая вся дергалась, точно была живая.

– ПРИВЕТ, МИССУС! ДОБРОГО ВАМ УТРА, МИССУС! ЧТО У НАС НА ЗАВТРАК, МИССУС? – Все это Типпи произнесла низким утробным голосом, не разжимая губ, и мать была готова поклясться, что голос принадлежит какому-то совершенно незнакомому ей человеку.

Да уж, сюрприз получился на славу. Мать понятия не имела о том, что дочка успела тихо и незаметно прокрасться на кухню! Все получилось гладко, точно было отрепетировано заранее, как в театре.

– О Господи!

Именно такой реакции и ожидала от нее дочь. Мать тихонько вскрикнула, прижала ладонь к сердцу и с недоумением уставилась на большеголовую куклу с младенческой мордашкой, прыгающую в нескольких дюймах от ее лица. Позже она вспоминала, что в тот самый первый момент личико куклы показалось ей знакомым: близко посаженные черные глаза-пуговки, кривой ротик – полоска алого шелка. И в то же время она могла поклясться, что в жизни не видела ничего подобного. Бесформенное тельце было сделано из плотного фетра, четко вырисовывались по-мужски широкие плечи и руки; голова лысая и куполообразная, как у эмбриона; нос курносенький и сделан из куска ваты, прикрученной кусочком проволоки. Мерзость какая, подумала мать.

– Типпи, как это… оригинально! – сказала мать, увидев, что ее ребенок, еще не успевший снять фланелевую пижаму, прячется за полуоткрытой дверцей кладовой. Оттуда торчала лишь ее рука. – Но не следует пугать бедную мамочку чуть ли не до смерти, это не очень-то вежливо с твоей стороны.

– ПРОСТИТЕ, МИССУС! ИЗВИНИТЕ, МИССУС! -преувеличенно восторженно пропищала кукла, кривя шелковый алый ротик и отвешивая неуклюжие поклоны.

Мать пыталась остановить этот писк, но кукла низким горловым голосом продолжала:

– Я БЫВАЛА ЗДЕСЬ И ПРЕЖДЕ, МИССУС, ДА! И БУДУ ПРИХОДИТЬ, КОГДА ЗАХОЧУ! – Затем послышался странный скрипучий смех, и мать готова была поклясться, что исходил он вовсе не от дочери, а от куклы.

– Нет, Типпи, это уж слишком! – Мать не на шутку рассердилась, но старалась скрыть раздражение за улыбкой. Она распахнула дверь кладовой – дочь стояла там, всего в нескольких дюймах от нее, часто дыша, с сияющими глазами, раскрасневшаяся и возбужденная, точно малое дитя, застигнутое врасплох за какой-нибудь неприличной проделкой. – Не слишком ли раннее время для подобных шуточек?

Но Типпи упрямо держала куклу, выставив ее между собой и матерью, и большая куполообразная голова продолжала насмешливо кивать:

– Я НАПУГАЛА ВАС, МИССУС? ОЙ, ПРОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!

– Типпи, прошу тебя, перестань. Хватит.

– А ТИППИ ЗДЕСЬ НЕТ, МИССУС! УЖАС! УЖАС! НУ ПОКА, ПРИВЕТИК!

– Типпи, это просто черт знает что!…

Потерявшая терпение мать вцепилась в куклу, под торсом из плотной ткани прощупывались тоненькие пальчики дочери. Секунду-другую пальцы сопротивлялись – они оказались на удивление сильными. Затем Типпи вдруг как-то сразу сдалась, опустила голову. Даже малышкой она редко проявляла непослушание или упрямство и теперь, похоже, была смущена и расстроена этой схваткой. На прозрачной коже проступили красные пятна, светлые близорукие глаза за стеклами очков в молочно-голубой пластиковой оправе смотрели испуганно и растерянно.

– Прости, мам… – пробормотала девочка и совсем тихо добавила: – Я сглупила, не надо было так.

– Нет, Типпи. Это просто поразительно. Такая… изобретательность.

Овладев ситуацией, мать могла позволить себе похвалить дочь за куклу-варежку. Она не ожидала, что Типпи проявит недюжинное мастерство и умение – изобретет и вполне профессионально соорудит куклу из ненужного домашнего хлама: кусочков фетра, шелковых ленточек, пуговиц и кнопок. В школе Типпи не проявляла особого рвения, оценки получала всегда средненькие; и если под руководством той или иной учительницы она и обнаруживала творческие способности, то всегда под нажимом, чуть ли не из-под палки. Мать с умилением заметила, что к голове куклы приделаны смешные отвислые кроличьи ушки, на каждой руке по пять пальчиков и большой отличается пухлостью. Посреди немного асимметричной головы тянулся толстый неровный шов, отчего она напоминала треснувшее яйцо.

– Когда это ты только успела соорудить ее, а, Типпи? И твой голос… как это тебе удается?

Не поднимая глаз на мать, дочь пожала плечами. Невнятно пробормотала слова извинения, затем добавила несколько слов в адрес куклы – «глупо, тупо, вышло совсем не то». А затем выбежала из кухни, неловко зажав в руке куклу. Помчалась наверх, к себе в комнату, собираться в школу – тихий нерешительный ребенок во фланелевой пижамке, босиком, ноги громко шлепали по лестнице. Мать, все еще прижимая ладонь к сердцу, молча провожала ее растерянным взглядом.

Жизнь порой преподносит странные сюрпризы.

Таким и остался тот день в памяти – обычный будний день. Был понедельник, и после недели пасхальных каникул занятия в школе возобновились. Лорейн Лейк, мать Типпи, обычно спускалась на кухню в 7.30 утра приготовить завтрак для мужа и дочери. Но в то утро, утро появления куклы-варежки, мистер Лейк, коммерческий директор местной электронной компании, был в Далласе на конференции. Так что дома остались только Лорейн и Типпи, за которой ровно в 8.10 приезжал школьный автобус, останавливаясь на углу. Мистер Лейк часто бывал в разъездах, а потому его отсутствие в то утро не было чем-то из ряда вон выходящим. Напротив, мать и дочь даже любили, когда выдавались такие спокойные дни, – мирно сидели в кухне за столом и завтракали. По радио, что стояло на подоконнике, передавали веселую, бодрую музыку, за окном возле кормушки порхали синички. Можно даже сказать, Лорейн Лейк всегда с нетерпением ждала этих дней. Но теперь, разволновавшись после странной выходки дочери, она чувствовала себя преданной.