В соседней комнате, сидя на диване, общались наши матери. Надины темные волосы сильно отросли: в назначенное время она не явилась в салон, и владелец, месье Фрейтаг, сказал, что больше ее записывать не станет. Серебристые волосы Бэбэ Хофстэдтер были уложены по последней моде. На ней был дорогой желтый шерстяной костюм, руки увешаны браслетами.

— Моя мать склонна к истерикам, — пояснил Густав. — Видишь ли, в них со временем происходят некоторые перемены. В этот момент надо очень внимательно за ними присматривать.

— А что такое?

Окинув меня ледяным взглядом, Густав процедил:

— Особое биологическое состояние.

Биологическое состояние матерей внушало мне постоянный страх, поэтому я промолчал.

— Это началось с полгода назад. Я сразу понял, что с ней. Хватило ума кое-что предварительно почитать. Отец о том, что происходит, не имеет ни малейшего представления… Он и свои года признавать не желает… а я не могу же ему все рассказать! Ты бы своему отцу смог бы рассказать что-то слишком интимное? Раз подсунул я ему как бы невзначай номер «Ридерз Дайджест» с соответствующей статьей на самом видном месте, куда там… Мать постоянно взвинчена, то способна расплакаться, если тост для отца не подогрет, вечно шпыняет нашу служанку Хортенз и еще постоянно висит на телефоне, это невыносимо, а вчера сдох ее попугай Фифи, так она проревела весь день, а потом выговаривала нам с Хортенз за то, что мы якобы ни чуточки не переживаем. И вдруг как подхватит дохлого попугая — и на кухню, прямо в мусоропровод швыряет, не успел я и глазом моргнуть, как она уже и кнопку нажала. А после этого — в истерику. Тяжелая пора и для нее, и для меня, — загадочно заключил рассказ Густав.

— Ты молодчина, что… что заботишься о матери, — сказал я.

И мне бы хотелось сказать ему, что я забочусь о своей, но только мои заботы всегда оказывались неуместными. Я был восхищен внутренней силой Густава. Казалось, он точно знает, когда пора подниматься, идти за матерью, чтобы отвезти ее домой в целости и сохранности.

С полчаса мы с ним листали подборки старых журналов «Бизнес Уик». Но вот Густав вытянул шею в сторону гостиной.

— Так, так, — серьезно произнес он.

После чего и в самом деле встал и направился в гостиную. Маленький, тщедушный, неказистый, тем не менее он знал, что делает.

— Большое спасибо, миссис Эверетт за приятно проведенное время, — сказал он Наде с легким поклоном, — но маме пора ехать. Мне кажется, она забыла, что ей надо к парикмахеру.

— К парикмахеру мне во вторник! — возразила Бэбэ.

— Нет, мама, сегодня, к пяти тридцати. Вечно ты забываешь, — сказал Густав.

— Да нет же, завтра — настаивала мать. — Ни минуты себе не принадлежу! Вечно он… он…

— Маме уже некогда допивать, — заметил Густав. — Пойду-ка принесу пальто.

Он сходил за пальто, а потом, что-то приговаривая, помог хныкавшей матери надеть норковое манто, наклонился поднять выпавшие из кармана перчатки, и проделывал все четко, уверенно, чуть повышая голос, чтобы заглушить жалобы матери.

— Очень была рада познакомиться с тобой, Густав, — сказала моя мать.

— Enchanté, [11] — пробормотал в дверях Густав.

Они пошли по совсем уже подсохшей дорожке, до нас доносились причитания Бэбэ.

— Как странно, правда? — сказала Нада, медленно прикрывая за ними дверь.

Вот такая имелась у нее «приятельница» Бэбэ Хофстэдтер. Был бы это роман, вы бы гораздо больше узнали о подобном персонаже, но в реальной жизни не тут-то было: подобный тип женщин, постоянно пребывая в состоянии старения, до самой старости почему-то так и не доходит; как бы близко ни подходили они к роковой черте, эти женщины неизменно сохраняют нужную дистанцию и т. д. и т. п. Хоть миссис Хофстэдтер еще и появится на страницах данных мемуаров, ее образ так и не будет никогда развит, так и не станет ясней. С ее супругом Грегори нам доводилось встречаться, но не часто; он вечно бывал в отъезде. Но есть еще и другие любопытные типы. Ну, скажем… Чарлз Спун, дизайнер автомобилей, вечно лет на шесть впереди текущих достижений и потому вечно недоволен и огорчен состоянием конструкторской мысли на сегодня, — лысеющий, энергичный, умеющий громко хохотать человек, обладатель внушительного дохода, в основном сколоченного за последнее десятилетие, а также сухопарой и молчаливой жены, дамы из высшего общества, некогда ставшей лучшей дебютанткой одного из конструкторских сезонов. Или Мейвис Гризелл, одна из немногих здешних разведенных дам, кто вел активный образ жизни, темно-русая, с экзотическими глазами и неповторимым ацтекским профилем, обожавшая египетские и индийские украшения, а также почерпнутые из разных неведомых языков односложные восклицания. Она всецело отдалась путешествиям после развода с мужем, престранным типом, который в один прекрасный день, когда Мейвис гостила у сестры в Седар-Гроув (про Седар-Гроув вы еще от меня узнаете), почему-то взял да и обчистил весь их дом, вынес всю мебель и предметы искусства, оставив в комнате, которая некогда была их спальней, лишь одежду Мейвис да какой-то матрас. Этот скандал произвел сенсацию в Фернвуде, а при расторжении брака Мейвис получила солидную компенсацию. Нада недолюбливала Мейвис, однако Отец утверждал, что «Мейвис — это человек».

— В нашем обществе женщина не должна оставаться без мужа, — с лихостью заявлял Отец. А может, это было предостережение Наде? — И надо всячески помогать бедняжке Мейвис, она так несчастна.

Еще были Нэши (декан Нэш и его супруга Хэтти), жившие в квартале от нас Григгсы, а также Гаррисон Вермир, кем Нада чрезмерно восхищалась, не замечая очевидного: те, кто бывал в нашем доме, считали его ничтожеством. Мистер Вермир был преуспевающий подрядчик, о взлете доходов которого в Фернвуде ходили легенды. Он выжимал свои доходы из скудных, безнадежных земель — оврагов, болот, перелесков, — где им возводились одинаковые, как близнецы, домики в колониальном стиле, — может, вам встречался его фирменный знак и вы помните: красный кирпичный колониальный домик, темно-синие рамы, темно-синие ставни, беленький стальной котеночек на трубе; каждый такой домик стоит всего тридцать тысяч девятьсот. Однако нередко после въезда нового владельца дом начинал крениться, перекашиваться или трещать по всем швам. Временами мистер Вермир предусмотрительно изменял название своей компании, продолжая строить свои «истинно современные колониальные домики» зачастую прямо на противоположной стороне улицы от негодующих потерпевших. Прошу прощения, не улицы, а пыльного, ухабистого проулка. Верхом достижений мистера Вермира было осушение какого-то болота и постройки на этом месте очередных пятнадцати его «истинно колониальных» прямо впритык к близлежащему озеру («живописному озеру» прямо-таки в самом центре новой застройки), в которые медленно, но верно и весьма таинственно стала проникать какая-то грязь. Это из двухдюймовой трубы вытекали болотные воды. Возмущенные домовладельцы подали на мистера Вермира в суд, но ему как-то удалось вывернуться. На каждый иск предъявлялся встречный иск. Но, пожалуй, самым гениальным предприятием мистера Вермира явилась история с поймами. Став к тому времени баснословно богатым и не утратив склонности к авантюризму, мистер Вермир где только не наприобретал земельных участков. Однажды он грузовиками перевез грунт с одного «приобретенного в собственность» пойменного участка на другой, также ему принадлежавший, еще более низкий и болотистый, расположенный близ шоссе, чтобы здесь построить свои домики. Во время весенних дождей речка вышла из берегов и, как и следовало ожидать, дома на первом пойменном участке затопило, и снова мистера Вермира привлекли к суду, который виновным его не признал, сославшись на маловразумительную, спасительную для мистера Вермира статью закона, согласно которой всякий собственник имеет право при желании совершенствовать свой земельный участок.

Когда мистер Вермир появлялся у нас в доме, его излюбленным занятием было разглагольствовать в духе какого-нибудь скупердяя-провинциала, персонажа из французской литературы: