Они остановились у колючей проволоки и стали смотреть на безбрежную равнину, исчезавшую вдали.

— Эмми-Лу у тебя есть мечта? Что бы ты хотела сделать до того как умрешь? — Это говорила двадцатилетняя девушка. — Мне бы хотелось увидеть туман, поднимающийся над бухтой Сан-Франциско. Я родом из самого пыльного места в Техасе, где пыль забивается тебе под кожу и засыпает глаза. Я видела в кино рекламный ролик про Сан-Франциско. Там были холмы и канатная дорога. А потом со стороны океана пришло большое белое облако и проглотило тот большой красный мост. Завыла сирена, предупреждая о тумане, и мне показалось, что этот звук смыл с меня всю техасскую пыль. Он вошел сюда, — сказала она, приложив руку к груди, — и остался там, призывая меня когда-нибудь приехать туда.

А Эмми-Лу мечтала о том, чтобы выйти из тюрьмы до рождения ребенка. Она родит его на свободе, вернется в Литл-Пекос, они будут жить с Джерико и вдвоем учить малыша выращивать Божьи творения…

Эмми-Лу застегивала «молнии» на мужских тюремных робах, когда ей велели прийти в лазарет и сделать укол витаминов. Вскоре после этого начались схватки, и ей пришлось поставить поднос с едой на подоконник кафетерия. Она вскрикнула и зашаталась. Мерси подхватила ее. Именно Мерси отвела подругу в лазарет и вызвалась ухаживать за ней, потому что у санитарки лазарета был тонзиллит.

— Еще слишком рано! — воскликнула Эмми-Лу. Ох, как больно! До срока оставалось еще три недели. Может быть, с ней что-то не так? — Позвоните моему дедушке! Обещайте мне! Он должен приехать и забрать моего малыша!

Врач пообещал.

— Сообщи моему дедушке, — сказала Эмми-Лу Мерси, державшей ее за руку. — Скажи, что он должен приехать и взять ребенка. Не дай им отправить его в приют.

— Ни о чем не беспокойся, — ответила Мерси и потрепала ее по плечу, косясь на скальпель, зажимы, пинцеты и большие хирургические щипцы, разложенные на столе.

Эмми-Лу схватилась за живот.

— Пока не пора, малыш. Подожди. Останься со мной еще немного. Не торопись в этот мир.

— Дайте ей наркоз, — велел врач, и Эмми-Лу вцепилась в сильную руку Мерси.

Когда лекарство начало действовать, Эмми-Лу ощутила острую боль. Потом боль исчезла, перед глазами опустился темный бархатный занавес, и она перестала видеть, слышать и чувствовать.

Очнулась она на больничной койке. По одеялу бегали солнечные зайчики. Медсестра мерила ей пульс.

— Мой… ребенок?

— Он умер, милочка. Это был всего лишь кусочек мяса, еще не полностью сформировавшийся.

В Уайт-Хиллс не было своего кладбища. Когда умирал кто-то из заключенных, из Амарилло приезжал гробовщик и забирал тело. Если у покойника не было родных, которые могли бы позаботиться о похоронах, умершего отвозили на Горшечное Поле. Именно там и зарыли ребенка Эмми-Лу. В безымянной могиле.

Она лежала на койке и пыталась представить маленькую могилу, крошечный деревянный ящик и ребенка, одиноко лежащего в холоде и темноте. Почему он умер? Что она сделала неправильно или не сделала вообще? Если бы она больше ела, может быть, ее ребенок был бы жив? Могла бы она спасти его, если бы молилась усерднее, дольше спала, яростнее доказывала свою невиновность и написала еще одно письмо?

Мысли Эмми-Лу были мрачными, как тучи над техасской равниной, печаль окутывала ее, как серое больничное одеяло. Почему она все еще здесь, в этом ужасном месте? Почему ее наказывают за преступление, которого она не совершала? Почему мир забыл о ней?

Последней каплей стало письмо, полученное из дома. Соседка написала: «Мне очень жаль, но должна сообщить, что твой дедушка умер от сердечного приступа. Я бы приехала и сама сказала тебе об этом, если бы не мой артрит. Да и до твоего Амарилло путь неблизкий. После твоего отъезда Джерико сильно сдал. Люди перестали приходить в закусочную. Дело пришло в упадок. Банк забрал закусочную и все имущество в счет долга, и Джерико умер с горя. Он не оставил тебе ничего».

Эмми-Лу уснула, и ей приснилось, что она горит в аду. Там было жарко и дымно. Она всегда думала, что в аду пахнет серой, но это был скорее запах смолистой бумаги. А потом дьяволенок схватил ее когтистой лапой за плечо и начал трясти.

Она рывком проснулась и увидела в темноте широко открытые глаза Мерси, склонившейся над кроватью.

— Вставай! — прошипела негритянка. — Бежим!

Спросить «куда» Эмми-Лу не успела. Мерси крепко схватила ее за запястье (благодаря новым зубам она сумела не только набрать вес, но и обзавестись мускулами) и стащила с кровати. Эмми молча заковыляла за ней между рядами коек, на которых спали женщины, и выбралась во двор, оказавшийся полным дыма.

— Сюда! — сказала Мерси и повела Эмми-Лу туда, где та ни разу не была: к спальням охранников. Девушка оглянулась и увидела языки пламени над главным зданием и людей, с хриплыми криками выбегавших на улицу в ночных рубашках. Но горело не только в одном месте: клубы дыма поднимались над столовой, швейной фабрикой и офисом начальницы тюрьмы.

Они нырнули за здание; тем временем тюремщики выбегали из спален, на ходу натягивая штаны, отпирая запертые ворота и спеша к старым деревянным баракам и хижинам, на которые с жадностью накинулось пламя.

Мерси бросилась к открытым воротам, и только тут Эмми-Лу заметила, что негритянка несет чемодан.

Добравшись до автостоянки охраны, они бегали от машины к машине, пока не нашли незапертую. Мерси бросила чемодан на заднее сиденье, прыгнула за руль, нашла за щитком ключи и крикнула:

— Садись!

Эмми-Лу забралась в машину, и Мерси тронулась с места еще до того, как закрылась дверь. Когда они миновали стоянку, проехали по пыльному проселку и очутились на шоссе, Мерси сказала:

— Оглянись и посмотри, не едет ли кто-нибудь за нами.

Эмми-Лу оглянулась. Пылавшая тюрьма становилась все меньше и меньше, пока не скрылась из виду, но за ними никто не гнался. Шоссе было пустынным; ни фар, ни сирен. Потом испуганная до полусмерти девушка посмотрела вперед. Машина мчалась в кромешной тьме.

Они долго ехали молча. Наконец Мерси остановилась на крошечном безымянном перекрестке, по сравнению с которым Литл-Пекос казался большим городом. Но там была автобусная остановка, на которой значилось «Грейхаунд». Это значило, что они миновали границу Техаса и очутились в Нью-Мексико.

Было еще темно, но приближался рассвет. Мерси наконец заговорила — впервые после побега.

— Я устроила этот пожар, потому что хотела выбраться оттуда, а другого способа не было. И взяла тебя с собой, потому что благодаря тебе могу есть и улыбаться. Эмми-Лу Паган, я никогда не забуду того, что ты для меня сделала. Ты помогла мне вернуть прежнюю гордость и воинственный дух, вспомнить, что я человек, а не животное, и я поняла, что должна сжечь это место дотла. Но здесь мы должны расстаться. Ты пойдешь своей дорогой, а я своей. Я сброшу эту машину в кювет и поеду на восток. А ты сядешь на автобус. Мы должны расстаться. Но я никогда не забуду тебя. Ты — первый белый человек, который отнесся ко мне с уважением.

Мерси протянула руку, взяла чемодан, поставила его на переднее сиденье, и Эмми-Лу с удивлением узнала в нем свою вещь.

— Я взяла его перед тем как устроить пожар. Я знала, насколько он для тебя важен.

Эмми-Лу открыла его и увидела журналы, мелочь для автомата, писчую бумагу, марки, жевательную резинку, испортившиеся леденцы, губную помаду и фотографии матери, которая умерла, когда Эмми была маленькой. В отдельном конверте лежала тысяча долларов мелкими купюрами. Все это любовно собрал дедушка перед ее отправкой в тюрьму.

Она протянула деньги Мерси, но та отвела ее руку.

— У меня есть деньги. Достала из письменного стола начальницы. Решила, что она передо мной в долгу за насильственную стрижку. А теперь послушайся моего совета. Смени имя. Они будут искать Эмми-Лу Паган.

— Нет, — сказала Эмми-Лу. — Я вернусь в тюрьму.

— Что?!

— Я невиновна. Дед умер от стыда за меня. Я обязана оправдаться. Если я пущусь в бега, то не смогу сделать это.