– Государь, смотрите, слабосильный столяр просунул через окна маленькой церкви весла!

– Настоящие весла, государь! Каждое длиной в десять локтей! Из елового дерева!

– Смотрите, государь, этот Блашко начал грести, церковь уходит вверх!

Многострашный князь приподнялся на цыпочки. Шапка из живой рыси острыми когтями распорола завесу из отблесков солнечных лучей, и государь Видина смог ясно увидеть все. Маленькая церковь, однонефное сооружение из каменных блоков и кирпича, наподобие крошечного суденышка, виляющим курсом уплывала вверх. Давно уже привязанная веревкой к большому храму, она тянула за собой и его. Конечно, медленно, с трудом, то опускаясь, то вновь поднимаясь, обходя скалы и отмели, Жича, еще недавно бывшая так близка к падению на землю, теперь была на добрую четверть сажени дальше от него.

– Что смотрите? Не пускайте! – рявкнул Шишман на свое войско, добавив к приказанию несколько ударов по ближайшим к нему воинам.

– Тащи! Тащи! Все разом, так вашу мать! – шипел слуга Смилец.

Надо сказать, что изумление воцарилось и в монастыре. Глядя, как Божий человек рубит елки, большинство издевательски заключило:

– Опять блажит!

Когда Блашко сделал из еловых стволов весла и направился к малому храму, большинство превратилось в меньшинство:

– Это невозможно!

Но когда церковка, посвященная двум святым Феодорам, начала перемещаться вверх, не давая Жиче упасть, преподобный игумен Григорий распорядился:

– Немедленно послать ему на помощь трех келейников! Но не первых трех, а вторых!

(Пришло время признать, что в монастыре были и такие, которые делали все не от чистого сердца, а просто, чтобы угодить игумену. Такие всегда первыми рьяно выражали готовность взяться за что угодно. Именно поэтому всякий раз, когда речь шла о чем-то действительно важном, игумен старался обойтись без них.)

Тут началось перетягивание веревки между небом и землей. Тьма болгар и куманов тащила веревку вниз. Братья, хотя с самого утра не имели ни капли воды, крепко держались за молитву. Четверо монахов слаженно работали веслами в высоте. Большая церковь начала сдвигаться с места – то вверх, то вниз. То перетягивали осаждающие, то те, кто оборонялся. С еловых весел срывалась вниз воздушная пена. От страшных усилий пена выступила и на губах врагов, веревка врезалась им в руки, ладони были в крови. Предводители нападающих налево и направо раздавали удары, было даже приказано разбудить наложниц, чтобы и они присоединились к тянущим нижний конец. К нему привязали всех имевшихся коней и даже одну рябую курицу, которая с первого дня бродила по лагерю. Так что положение было напряженным до предела. Стало ясно, что решается судьба Жичи.

Отец Григорий, похожий на распятого, а фактически таким он и был из-за неясного исхода дела, лихорадочно перебирал все способы помочь. Сначала он ничего не мог придумать, а потом уж его было не остановить. В самый разгар перетягивания большой церкви он заспешил к двери на лестницу с верхнего этажа притвора, почти скатился по ней, выскочил за дверь храма Святого Вознесения, прыгнул на один комок земли, с него на второй, нога его подвернулась, он едва удержался, чтобы не упасть, шагнул на следующий комок и дальше, дальше – в сторону малой церкви святых Тирона и Стратилата.

На ходу игумен перебирал свою бороду, ища то самое перышко ангела, которое по Савиному завету хранил в ней, как в киоте. И вот, в самом конце опасного пути, он нашел то, что искал, – три пальца его правой руки держали самое обыкновенное белое перышко, похожее даже скорее на пух из крыла, но крыла не птицы, а ангела. Это было то самое перо, которое еще давно в прославленной Никее византийский василевс подарил Саве, только что объявленному архиепископом сербским.

Как только игумен Григорий внес перышко в маленькую церковь, ее с силой потянуло вверх, еловые весла задвигались еще быстрее, воздух расступился, как за мощной кормой корабля, невидимые отмели ушли вглубь. Маленькая церковь пересилила.

Веревка вырвалась из рук болгар и куманов. Почти все они повалились в пыль. Монастырь поднялся на ту же высоту, что и раньше, перед тем как рыбья косточка была запущена из баллисты.

– Ангельское перо! – простонал многострашный князь видинский Шишман.

Сарацинский механик Ариф краем своего одеяния обтер нижнюю губу от крошек халвы и тихо проговорил:

– О Боже. Волшебство. Значит, вот оно что – перо от ангела иноверцев.

Наверху, над головами нападающих, еще некоторое время продолжалось движение весел, потом, когда монастырь набрал высоту, весла замерли. Вспененный воздух теперь уже спокойно и медленно плескался среди двух храмов, трапезной, келий, хлевов, поросших травой комьев земли…

Немного выше бегущих по полю волн, как стрекозы над водой, летели рои с пасеки Жичи.

– Отец игумен, со счастливым понедельником! Неделя Святого Георгия началась!

– Вчерашний день одарил нас уверенностью! Но у большинства по-прежнему дрожат коленки, сердце колотится, как у испуганной косули, и ни у кого нет желания нагнуться и посмотреть вниз, хотя бы через слуховые и смотровые окошки!

– Преподобный! Возьмите четвертинку шафранного яблока. Не отказывайтесь, перекусите!

– Хотя бы вдохните его запах, отец, подкрепитесь!

– Преподобный, наш Ананий, переписчик и составитель книг, просит разрешения сделать копию описи нашего имущества или хотя бы записать на бумагу самые важные куски из нее!

– Боится наш Ананий, ведь опись находится возле самого окна. Он говорит, сейчас военное время. И если уж нам голов не сносить, то нужно спасти хотя бы то, что написано для тех, кто родится позже!

– Травник Иоаникий в каждое слуховое и смотровое окошко положил по стеблю пушистого борщевика и посадил где голубя чубаря, где жучка, а где еще какую-нибудь живность!

– Он твердит, что если через эти отверстия никто не смотрит и если в них ничего нет, то могут ослепнуть и наши монастырские кельи и странноприимный дом!

– Отец, Блашко куда-то подевался. Весла по-прежнему в церкви святых Феодоров, но о самом столяре ни слуху ни духу!

– Только один парнишка рассказал, что видел его в висячем ельнике, как он горячо спорил о чем-то с торговцем из Скадара!

– Мы пошли туда, а там никого, только вот вороново перо нашли!

– Отец Григорий, пока веревку перетягивали, обо всем забыли, но ведь воды-то у нас по-прежнему нет!

– Хоть не взошли вместо солнца лютые змеи болгарские и куманские, однако, похоже, из яиц они все-таки вылупились – где-то на краю света, где земля соприкасается с небом!

– Увидеть их невозможно, отец, но нет сомнения, что они доползли уже до горних водопоев и перегородили их своими телами или до дна выпили!

– На всем своде, преподобный, ни капли воды, воздух неподвижен, птицы едва шевелят крыльями, стараются забиться поглубже в расселины покоя!

– Отец Григорий, скоро полдень. С раннего утра собираем росу на траве и дубовых листьях, каплю за каплей, но пекари говорят, что ее не хватит даже хлеб замесить!

– Беда! Ох, беда!

– Река Иордан, живописанная на стене в церкви Святого Спаса, совсем обмелела, отец. Вся вода из нее вытекла!

– Отец игумен, в пустом русле остался только ил и едва живая стая рыб!

– В храме мы нашли несколько свалившихся со стены ракушек, сбежавших кузнечиков и песок! Все вытекло, как из треснувших песочных часов!

– Народ в смятении, преподобный!

– Некоторые монахи впали в уныние!

– Казначей Данило совсем не в себе. Бред про тридцать Иудиных серебряников полностью овладел его рассудком, не помогают никакие лекарства!

– Пасхальный канон святого Иоанна Дамаскина, который должен был отвезти королю в Скопье его духовник Тимофей, рассохся, мы истратили последний пузырек богоявленской воды, чтобы вернуть ему свежесть!