В последствии Зоя сама недоумевала, почему она выбрала именно гранаты на рынке, по-осеннему изобиловавшем южными фруктами. Еще в поезде Зою заворожило безветрие. Листья падали ничуть не реже, чем в бурю, но падение каждого из них резче бросалось в глаза и отчетливее запечатлевалось. Лист уже давно лежал на земле, а винно-ржавый изгиб все еще вырисовывался в воздухе. Изгибы учащались вокруг; образуя сферу листопада, в которой Зоя чувствовала себя пленницей, И такие же точно изгибы вычерчивала над прилавком массивная смуглая рука, предлагающая гранаты. «Купите гранаты, мадам, окрасите губы навек», — по-восточному каркал голос, механически-назойливый; как речитатив экзотической говорящей птицы. Каждый гранат возникал из винно-ржавых изгибов безветрия, как будто на ладони умещался целый осенний день, закругленный в миниатюре; и нельзя было не купить его, как нельзя было избежать пространства, раскрашенного листопадом. Зоя думала, что избежала его, очутившись под высокими темными соснами. Ими когда-то славился дачный поселок, но теперь многие сосны сохли с верхушек и под ними пролегал не серебристо-желтый похрустывающий песок, а скользкое даже в засуху, шуршащее асфальтированное шоссе. Несмотря на выходной день, улица была пустынна. Ни одного знакомого лица не встретилось Зое. Только автомобили двигались навстречу, как бы вынюхивая на асфальте чей-то след, и Зое тоже захотелось принюхаться к неузнаваемой улице, которая прежде утешала ее и обнадеживала, предвещая самое важное в жизни. Но теперь даже знакомого запаха не удавалось уловить. Пахло бензином и асфальтом, а запах смолы и хвои не столько слышался, сколько угадывался где-то правее. Зоя свернула в переулок направо и остановилась перед ложбиной, поросшей молодыми чахлыми березками. Березовый лист не вспыхивал, падая, и не вычерчивал пламенеющих траекторий. Прозрачная желтизна осыпалась бесшумно и непрерывно, как в песочных часах, которых некому перевернуть. Казалось, время иссякало по мере того, как в золотистом мареве начинали вырисовываться отдельные обнаженные силуэты. Зоя не сразу сообразила, что стоит на берегу бывшего пруда. Очевидно, пруд пересох несколько лет назад, судя по березам, успевшим вырасти там, где прежде была тинистая вода. Зоя представила себе, как натыкались бы зимой коньки на эти приземистые скрюченные стволы. Никто, наверное, даже не помнит, что здесь был каток, именно здесь на льду Зоя впервые почувствовала себя красивой. Зоя повернула налево и оказалась на невысоком холме, поросшем старыми соснами. Глубокая неподвижная синева окутала Зою, начинаясь в траве под ногами и достигая хмурых верхушек. Зоя вздрогнула: здесь ничего не изменилось, и это было страшнее исчезнувшего пруда. Зоя болезненно почувствовала, как изменилась она сама. Было время, когда она каждый день проходила под этими соснами, а теперь, если бы не очередная ссора с мужем, она и сегодня вряд ли приехала бы сюда. Муж вечно спешил и вовлекал сына в эту спешку. Надо было поспеть в бассейн, в музей и в театр. Сыну даже сегодня некогда посмотреть, как небесная синева сгущается, переходя в хвойную тень. Зоя пожала плечами и убыстрила шаг, Она призналась себе, что боится опоздать. Пожалуй, не стоило сворачивать направо ради пересохшего пруда и неизменно синеющих сосен. Если бы она шла прямо, она бы уже вышла к более надежному мосту. Неизвестно, в порядке ли забытый дощатый мостик, на который она рассчитывала. Весной Зоя не раз опаздывала, потому что Таитянка затопляла этот мостик. Дачники всегда называли здешнюю речку Таитянкой, хотя Евгений Антонович настаивал на том, чтобы речку называли Таитянкой от слова «таить» или «таиться», Такое название, действительно, было уместным. Речка таилась в траве и в кустах, давая себя знать лишь во время весеннего паводка. Дощатый мост был цел. Под мостом лениво копошилась Таитянка, но Зоя даже не остановилась, чтобы вглядеться в знакомые струйки. Зоя и прежде боялась опоздать к Евгению Антоновичу. Он всегда находил для Зои время, но она лучше всех знала, как занят ее учитель. Считалось, что Евгению Антоновичу нечего делать после уроков. Семьи у него не было, свою математику он преподавал сорок с лишним лет, так что мог бы и не готовиться к урокам. В поселке рассказывали анекдоты о том, как несложно его домашнее хозяйство. Одна Зоя имела доступ в Святая Святых Евгения Антоновича, и после смерти матери для нее не было человека ближе, чем он, Без Евгения Антоновича она не только не поступила бы в университет, но вряд ли закончила бы даже школу. При этом Евгений Антонович не то чтобы воспитывал Зою, он вовлек ее в свою работу называл ее своим ассистентом, а иногда своей мукой. Конечно, Зоя не помогала Евгению Антоновичу на уроках, Их сотрудничество ограничивалось беседами с глазу на глаз. Это были именно беседы. Евгений Антонович не читал Зое лекций; он обсуждал с ней определенные проблемы, и Зоя постепенно отвыкала поддакивать своему учителю. Потом Зоя научилась иронизировать про себя над «фантастической математикой», как она называла предмет их уединенных бдений. Она едва ли призналась бы даже самой себе, что стыдится своей иронии. Зоя не писала своему учителю столько лет, потому что давно не помнила, а, быть может, никогда не знала его почтового адреса. Раньше достаточно было спросить любого встречного, где живет Евгений Антонович, но на другом берегу оказалась такая же безлюдная улица. Зоя прошла всю эту улицу, не находя ничего похожего на дом, который так хорошо помнила. Среди ухоженных участков один производил впечатление заглохшего пустыря. На забор намекали только лазейки, почти незаметные в непроходимом боярышнике. Зоя воспользовалась одной из них. Колючки вонзались в платье. Боярышнику не уступал шиповник. Одичавшие фруктовые деревья преграждали Зое путь. Среди сорной травы едва угадывалась дорожка. За деревьями виднелся облупленный дом. На крыльце не хватало ступенек. Зоя вошла в открытую дверь и поднялась по крутой скрипучей лестнице на второй этаж. В длинном коридоре все двери были закрыты, только одна приотворена. Зоя постучала в эту дверь, никто не ответил ей, но дверь послушно распахнулась. Зоя переступила порог. Не было никакого сомнения в том, что она очутилась в комнате Евгения Антоновича. Зое показалось, что она покинула эту комнату только вчера. Обстановка ничуть не изменилась. Письменный стол по-прежнему стоял у окна, запыленный диван так и остался у стены. Портрет висел на прежнем месте над диваном. Зоя предпочла бы поскорее убедиться в том, что она не забыла портрета, но сейчас его окутывала тень, а снять портрет со стены или включить свет Зоя постеснялась. Как в музее, она не отваживалась даже стереть пыль с подоконника. Присутствие Евгения Антоновича подтверждалось каждым предметом. По столу были разбросаны тетради с вычислениями. Зоя вздрогнула, узнав на страницах свой почерк. Получалось, будто она все эти годы участвовала в исследованиях Евгения Антоновича. Оконная рама беспомощно покачивалась в недвижном воздухе. По-видимому, комната давно проветривалась, и страница раскрытой тетради загнулась на сквозняке трепетным полукружием. Зоя почувствовала усталость и невольно села на стул у письменного стола. Ей хотелось пить. Зоя поискала глазами графин с водой, всегда стоявший на столе среди разбросанных тетрадей, но почему-то именно графин исчез. Пропал и нож, которым Евгений Антонович зачинивал карандаши. Зоя с трудом разломила руками один из гранатов и откусила сразу несколько пурпурных зернышек, насыщенных взрывчатым соком. Кислота ударила ей в глаза. Перед глазами поплыли темно-красные кружочки, точь-в-точь зернышки граната, потом образовались винно-ржавые изгибы, и Зоя глубоко вздохнула, как бы заключенная в огромном гранатном плоде. Когда она открыла глаза, лучи заходящего солнца били прямо в окно, а с подоконника в упор на нее смотрела белка. От неожиданности Зоя вскочила на ноги, замахнулась на белку и крикнула: «Кш!» Белка не особенно испугалась. Она не отпрыгнула, скорее перешагнула на еловую ветку, закачавшуюся перед окном, и оттуда снова уставилась на Зою. «Пошла вон!» — топнула ногой Зоя. Белка, как ни в чем не бывало, продолжала раскачиваться на ветке. «Ее не так-то просто спугнуть, не правда ли?» — послышался спокойный голос. Зоя обернулась и увидела Евгения Антоновича. Он сидел на диване под портретом, как всегда, в пиджаке и галстуке. Зоя поймала себя на мысли, что без галстука не может представить себе Евгения Антоновича. Однако в его внешности было что-то необычное. «Он без очков», — наконец, догадалась Зоя. Дымчатая голубизна неуловимых глаз обволакивала ее издали. «Простите, Евгений Антонович, я, кажется, задремала», — смущенно выговорила Зоя. «Ничего, отдыхайте, я подожду», — кивнул он.