Она кивнула, приглашая его внутрь.

— Здесь, эм, скромно.

Она оглядела маленькую студию: смятое одеяло, скомканное на диване, маленький телевизор на приставном столике, идеально застеленная кровать, стол на двоих и стулья у дальней стены рядом с кухней. Она походила на общежитие, только без намека на цвет или личность хозяина.

— Здесь ты, — сказал Гриффин. — Это все, что имеет значение для меня.

Сейчас его ласка убивала, действительно убивала.

— Эм. Хорошо. — Кенна обхватила ладонью культю, пряча от него. — Принести тебе что-нибудь выпить? Кажется, у меня есть...

— Детка.

Гриффин снова вторгся в ее личное пространство.

— Что?

— Детка, — прошептал он, наклоняясь ближе. Его губы коснулись ее щеки. — Ты не обязана меня развлекать. Ты не должна от меня прятаться.

Мягко он отцепил ее пальцы от того, что осталось от руки.

Кенна рвано выдохнула.

— Она уродлива.

Гриффин покачал головой и издал низкий горловой звук.

— Нет, это не так. Я считаю, что она красива. Потому что это часть тебя. Часть тебя, которая пострадала на службе своей стране, Кенна. Для меня твоя рука — это почетный знак. Иди сюда.

В груди разлилось тепло. Что он с ней делает? Потому что сейчас его слова обвивали ее так крепко, как всегда это делали веревки.

Гриффин подвел ее к дивану, и они сели. Близко. Лицом друг к другу. Ее согнутые колени касались его бедер.

— Мы можем поговорить? Пожалуйста. Можно мне объяснить?

Он убрал волосы с ее лица.

Когда он спрашивал вот так, полным тоски голосом, она не могла устоять.

— Да, сэр.

Он покачал головой.

— Сегодня мы просто Гриффин и Кенна. Я не хочу, чтобы ты думала, будто здесь есть правила. Просто мы с тобой разговариваем и пытаемся все прояснить, хорошо?

Боже, ей нужно было услышать именно это.

— Хорошо.

Гриффин вымученно вздохнул.

— Кенна, я все испортил. Пять лет назад. — Он покачал головой и опустил ладонь на ее плечо, слегка разминая. — Я знаю. Черт, я понял это еще тогда, через несколько недель. Я знаю, чего это стоило тебе, во многих смыслах. Когда я думаю обо всей боли, которой ты могла бы избежать, если бы я просто вырос и повел себя как мужчина, когда было нужно... — Он мрачно выдохнул. — Я честно не знаю, сможешь ли ты хоть когда-нибудь простить меня за это.

Кенна нахмурилась, в животе заворочалась тяжесть, но, прежде чем она успела понять ее причину, Гриффин продолжил.

— Очевидно, что я не могу забрать обратно последствия своих действий, — сказал он, глядя на ее искалеченную руку. — Так что, возможно, мне не следует даже надеяться... или просить... но я здесь. И я прошу.

Его темные глаза сверкнули.

— Подожди, Гриффин, почему это звучит так, будто ты извиняешься за мою ампутацию?

— Потому что я извиняюсь, Кенна. Я извиняюсь за то, что толкнул тебя навстречу травме, за то, что ты пострадала. Боже, вот почему сегодня я потерял контроль. Я просто был ошеломлен осознанием того, что подвел тебя гораздо хуже, чем думал.

Его плечи поникли, и Кенна возненавидела исходящее от него ощущение поражения.

— Гриффин, моя ампутация не твоя вина. Я не позволю тебе взвалить ее на себя, и не хочу этого. Я не жалею, что стала морпехом. На несколько лет я наконец-то нашла себя. Мне нравилось служить в морской пехоте. Я любила свою работу. До этого у меня такого не было, ни разу. И у меня хорошо получалось. Не превращай мою службу во что-то негативное для себя, потому что это словно забирает частицу того, что это значит для меня. Я очень жалела, что потеряла тебя, но я не жалею о том, что служила своей стране. Даже после всего случившегося.

По мере того как слова срывались с ее губ, Кенна понимала, насколько это правда. Почему раньше она никогда не думала об этом в таком ключе? Ведь она действительно не жалела о своей службе. И ни разу не пожалела о том, что записалась в морскую пехоту. Она покачала головой.

— Честно говоря, я жалею только о том, что Джордж пришлось погибнуть, чтобы я выжила. Это единственное, что я изменила бы, если могла бы.

Гриффин переплел их пальцы и погладил ее кожу большим пальцем.

— Хорошо, — сказал он. — Я тебя услышал. Просто мне тяжело видеть цепь событий и не видеть в них причину и следствие.

— Я понимаю. Можешь мне поверить.

— Если ты понимаешь, — сказал он, и его голос стал очень-очень ласковым, — тогда почему ты винишь себя в смерти Джорджии?

Он сжал ее ладонь.

От вопроса у Кенны перехватило дыхание.

— Я... потому...

Она опустила голову, в мыслях царил сумбур.

— Детка, поговори со мной. Ты сказала, что хочешь снова чувствовать себя хорошо, и я думал, что это из-за боли в руке. Но теперь мне кажется, что на самом деле ты имела в виду боль от потери лучшей подруги и сослуживцев.

Он гладил ее по голове, и ощущение было бы даже успокаивающим, если бы его вопросы не заставляли ее копаться в том, о чем она на самом деле не желала задумываться так глубоко.

— Это... все это, Гриффин. Физическая боль, скорбь, чувство вины. — Горло перехватило, но, конечно, ее проклятые глаза остались сухими. — Хотя один из врачей откровенно сказал мне, что я выжила, потому что Джорджия закрыла меня от основной силы удара, так что я не беру на себя вину, которой не заслужила.

На его лице отразилась ярость.

— Господи, какая чушь. Хотел бы я показать тому сукину сыну силу кое-какого удара, это точно. — Кенна округлила глаза, а Гриффин покачал головой. — Ужасно было говорить тебе такое, а уж тем более со стороны врача, и в особенности человеку, который, возможно, и так на пределе. Мне жаль, что он заронил в твою голову подобную мысль, потому что, хотя со стороны физики все так, это не делает тебя виноватой в ее смерти.

В груди Кенны зародилось незнакомое, сильное, неприятное ощущение.

— Но...

— Нет, Кенна. Скажи. Ты заложила то взрывное устройство? — Гриффин выгнул темную бровь, прожигая ее своими карими глазами.

Она понимала, что он делает, и просто смотрела на него.

— Ты велела своим сослуживцам споткнуться об него? Ты толкнула их на него? Твоя смерть предотвратила бы их гибель? — сыпал вопросами Гриффин.

— Нет, нет, я не знаю, — сказала она, сильнее прижав колени к животу.

— Если бы Джорджия выжила, а ты... ты погибла, — сказал он неожиданно напряженным голосом. — Ты бы ожидала от нее чувства вины? Хотела бы, чтобы она считала себя виноватой? Чтобы она чувствовала, будто никогда не сможет жить по-настоящему, потому что не живешь ты?

Чувство жжения в глазах вдруг стало таким сильным, что Кенна прижала к ним большой и указательный пальцы. Гриффин попал во все болевые точки.

— Нет, — выдавила она. — Я бы никогда не пожелала ей такого.

Гриффин отвел ее руку от лица.

— Правильно, детка. И она также ни за что не желала бы такого тебе. Вы обе были морпехами. Вы обе были сногсшибательными женщинами, которые знали, на что шли. И вы были лучшими подругами, значит, вы явно заботились друг о друге. Мне не нужно знать про Джорджию ничего другого, чтобы понимать, что она желала бы для тебя большего. Она желала бы для тебя всего.

— Гриффин. — Кенна подалась вперед и уткнулась лицом ему в шею.

Он крепко стиснул ее в объятиях.

— Я тоже желаю для тебя всего. По крайней мере, я бы хотел иметь шанс на право дать это тебе, если ты позволишь.

Кенна подняла на него глаза, от разговора голова шла кругом, а сердце колотилось в груди.

— О чем ты говоришь? — спросила она, в ее вены проползла опасная, опасная надежда.

— Я хочу, чтобы мы начали все заново. Попробовали снова. Посмотрели, сможем ли вернуть то, что я испортил пять лет назад, — сказал он с ожесточенной убежденностью.

— Часть меня тоже этого хочет. Часть меня думает, что это звучит великолепно.

— Но?

— Но я развалина, Гриффин. Это очевидно. Вот почему я сбежала. Ты заставляешь меня чувствовать так много, возможно слишком много. Последние два года я бежала от своих чувств, и теперь все эти чувства, они причиняют боль. Даже хорошие, — сказала Кенна, ошарашенная собственным признанием. — Это не честно по отношению к тебе...