— Садись, братва!

Так мог поступить только очень свой человек. Мы с Ирой поняли это сразу. И в самом деле: Николай Иванович вступил в комсомол в 20-м году. Много ездил по стройкам, работал пропагандистом. Сейчас, как выдвиженец, по заданию партии, послан в школу. Кое-где надо было сменить старые кадры. Требовалось свежее дыхание. Он рассказал о себе просто, нисколько не рисуясь, видя в нас, комсомольцах, своих первых помощников.

— Ничего парень, только на директора не тянет. В избу-читальню! Не больше! — самоуверенно определил Генька Башмаков, когда мы вышли из директорского кабинета.

— Уж не хочешь ли ты сесть в его кресло? — съязвила я.

— Настанет время — сяду! — не растерялся Генька.

— И сядет. Помяните мое слово! — пророчески сказал Жорка, когда Генька отделился от нас. Мы ему представлялись мелюзгой…

О собрании у Николая Ивановича мы рассказали Толе.

— Человек-то он хороший, но трудно ему. Почти все учителя против него: неинтеллигентен, видите ли, необразован, невоспитан, шаркать ножкой не умеет! В знак протеста пишут письмо в Наркомпрос. Подписи собирают. Анну Павловну требуют обратно! — сердито проговорил Толя, в сердцах забыв, что мы всего лишь ученики восьмого класса.

— И получится? — испугалась я.

— Думаю, что нет. А нервы ему здорово попортят эти утонченные гувернантки!

— Неужели все против? — усомнилась Ира.

— Кроме Андрея Михайловича. Этот пока держится.

«Так вот почему они его таскают за собой!» — подумала я, вспомнив истерические вскрики Раисы Львовны.

— И будет держаться! Не таковский! — засмеялась Ира.

— Не знаю, — покачал головой Толя. — Он, кажется, из бывших дворян. Слышали, как он по-немецки с Ниной Гавриловной шпарит?

— Ну и что же? — не унималась Ира. — Моя мама тоже хорошо знает немецкий язык. Дело в убеждениях!

— Может быть, — согласился Толя. — Николаю Ивановичу нужен хороший завуч. Сам-то он не очень разбирается в учебной работе. А где его взять? Да еще среди года?

В пионерскую ворвались пятиклассники. Шумные, веселые, они бесцеремонно оттеснили от нас Толю. Мы поднялись к себе на этаж. Уроки второй смены еще не начинались. В зале маленькие девочки играли в салки. Люся Кошкина наигрывала на рояле песенку из кинофильма «Под крышами Парижа». Ванька Барабошев и Борька Симакин подпевали. Лилька разговаривала у окна с Кириллом. Все было как всегда, но мы знали, что школу трясло изнутри. Шла извечная борьба нового со старым. И мы не могли оставаться в стороне.

— Знаешь, Ната, а она своими записочками скоро ему надоест! — шепнула мне Света на уроке географии, кося глазом на задние парты, где Лилька что-то писала, а Кирилл равнодушно смотрел в потолок.

Красивая, скучающая поза. Новоявленный Онегин. Недаром мы сейчас изучали Пушкина. Валентина Максимовна задала учить наизусть отрывок из романа «В красавиц он уж не влюблялся…».

— Ну что ж, тем лучше для тебя! — буркнула я Свете.

— Как не стыдно! Как ты можешь обо мне так думать?!

Света резко отодвинулась от меня и закрыла лицо ладонью.

Господи, ничего «такого» я и не сказала! Просто меня нисколечко не интересуют ничьи любовные отношения. Будто бы ничего другого не существует на свете, кроме этих переглядываний, воздыханий, записочек…

— Стоит он того, чтобы о нем ревели? — рассердилась я.

— Ничего ты не понимаешь. Ни-че-го! — всхлипнула Света.

Странно, то же самое мне недавно говорила Лилька. И это тоже было связано с Кириллом. Я собиралась съязвить по этому поводу, но выведенная из себя географичка изо всех сил стукнула указкой по столу. Хрупкая ореховая палочка разлетелась на три части. Меня тут же разобрал смех. Сзади, еще громче, захохотал Кирилл. За ним остальные. Мальчишки басом. Девчонки — слегка повизгивая.

— Сейчас же прекратить смех! Сазанов, Дичкова, вон из класса! — закричала Раиса Львовна, продолжая стучать обломком указки. Лицо ее покрылось лиловыми пятнами.

— Пошли, пошли! — обрадовался Кирилл, срываясь с места.

По дороге он схватил меня за рукав, и я вылетела вместе с ним в коридор.

— Куда теперь? — блестя глазами, спросил он, наполненный внезапной радостью жизни, такой далекой и от его мудреной философии, и от скучного урока, и, может быть, от надоевшей Лильки.

— Куда хочешь! — насмешливо ответила я, направляясь в любимую пионерскую, к Толе. Не хватало еще мне делить изгнание с этим пожирателем сердец! Лилька с ума сойдет от ревности, а Светка еще пуще разревется…

— Стой! — вдруг зашипел Кирилл, снова хватая меня за рукав.

Мы остановились возле учительской. Оттуда доносились возбужденные голоса.

— Предательства мы ожидали от кого угодно, только не от вас, потомственного русского интеллигента! — скрипела Нина Гавриловна своим простуженным голосом.

— Оздоровить обстановку, дать школе крепкого руководителя — это не предательство, а нравственный долг каждого из нас! — прозвучал вежливый, твердый ответ Андрея Михайловича.

— Ну хорошо, я согласна с вами, что Анна Павловна несколько слабовата, но она глубоко образованный, воспитанный человек! А этот? Он плюет на пол. Одевается, как грузчик!

— Ну, это вы слишком! — резко оборвал Андрей Михайлович, но тут же спохватился и уже мягче, преодолевая всхлипывания Нины Гавриловны, пояснил: — Какой толк от образования, если оно не приносит пользы? Наоборот — тянет людей назад, к какой-то мертвой классической форме? Как вы не поймете, что жизнь не повернется вспять!

Он помолчал в ожидании ответа. Нина Гавриловна всхлипнула громче. Мы услышали звук наливаемой воды и легкое поскрипывание ботинок Андрея Михайловича.

— Заметили, что новый директор плюнул на пол, — снова заговорил он. — А вспомните-ка басню Крылова о том, как некий дотошный человек в зверинце увидел крохотную букашку, а слона пропустил! В нашем Николае Ивановиче энергия, увлеченность делом бьет через край. Слоновая сила жизни — вот что главное!

— Сила без ума? — ядовито произнесла Нина Гавриловна.

— Если вам не изменяет память, слон — умнейшее животное! — сухо ответил Андрей Михайлович, и шаги его зазвучали по направлению к дверям.

Мы отскочили в сторону.

— Значит, вы окончательно не подпишете письмо в Наркомпрос? — расслабленным голосом спросила Нина Гавриловна. Кажется, она еще на что-то надеялась.

— Нет! И прошу вас не говорить со мной больше об этом!

В голосе Андрея Михайловича послышалось непривычное раздражение. Он резко открыл дверь. Мы поскакали по лестнице вниз, стремясь опередить его. Велико же было внутреннее волнение нашего учителя, если он не обратил внимания ни на поднятый нами шум, ни на нас самих, прижавшихся к дверям раздевалки…

— О том, что слышали, никому ни слова! — шепотом сказал Кирилл. Глаза его восторженно блестели.

— Почему? — удивилась я, так как жаждала поскорее обо всем рассказать Ире.

— Во-первых, потому, что мы подслушали не касающийся нас разговор. Во-вторых, и без нас скоро будет все известно. Ты же не Генька, чтобы себе цену набивать?

Убежденная его логикой, я согласилась. Все-таки в Кирилле есть что-то отличающее его от остальных ребят. И понятно, что девочки сохнут по нем. По ком же еще? Не по Геньке же!

— Да, — сказал Кирилл. — Здорово Сербин отделал эту хныкалку! Не поддался на кошачьи слезы!

Кирилл любил за глаза называть Андрея Михайловича по фамилии. Но у него это получалось уважительно-восхищенно и не резало слух.

Мы вернулись в класс с разным отношением к происшедшему. Кирилла занимала внешняя сторона разговора. Меня мучило, кто же победит? Двое против двадцати! Всегда ли побеждает большинство?

Письмо в Наркомпрос, кроме Андрея Михайловича, не подписали Надежда Петровна и Валентина Максимовна. Для первой главным был вытяжной шкаф, который начали делать присланные с завода по просьбе Николая Ивановича рабочие, а Валентина Максимовна вся была в поэзии Пушкина. Бурление среди коллег не затрагивало ее.