Чем-то он нравится, чем-то — нет. Чего больше — симпатии или антипатии? Не понять! Вообще-то он странный человек… Ерунда! Философствующий мещанин. Или скептик. Они всегда кажутся интересными и смешными. Особенно молодые. А сколько ему? Он, конечно, старше. Это ясно.

— Слушай, а какого ты года?

— Тридцать пятого, — ответил Стас, водружая на мраморную поверхность стола вторую кружку пива. — А ты?

— Сорокового. Это тебя смущает?

— Не в этом дело. Ты пока не знаешь, как вести себя в новой обстановке. Если серьезно — могут подумать, что ты задаешься. Если простецки — могут с тобой обращаться запанибрата. А ты, вероятно, мечтаешь стать директором. А может быть, ты просто глуп и пыжишься. Впрочем, по тому, как ты себя вел в лаборатории, этого, не скажешь… Какой же ты на самом деле?! — Стас положил руки на стол, уткнулся подбородком в сжатые кулаки и с подчеркнутым любопытством уставился на Филиппа: — Какой же ты?!

— Да брось! — вдруг смутился Филипп. — Обыкновенный.

— Обыкновенный. Средний! Оптимальный!! Так сказать, среднеарифметический. Если можно было бы сложить все индивидуумы в кучу и разделить на число носов, то получился бы средний молодой человек. Эдакий середнячок. Обыкновенный человек, который за столом всегда у нас не лишний. А может быть, лишний, а? Может быть, потому, что все привыкли считать себя обыкновенными, у нас столько еще неприятностей?

— Вот как! Теперь я тебя немного понимаю, — улыбнулся Филипп. — Представитель секты неврастеников-нигилистов. Говоря проще…

— Проще не надо! — неожиданно зло заявил Стас. — Я не обыкновенный. Я могу понять. Мне даже известно значение слов «адекватный» или, к примеру, «люмбаго»…

— Ну вот, — огорченно произнес Филипп. — Мы еще не успели хорошо познакомиться, как успели хорошо разругаться.

Стас улыбнулся. Казалось, что он вспомнил смешной случай и еле сдерживается, чтоб его не рассказать.

— Чепуха! Сплошной треп. Я ведь тебе сказал: романтику заел быт. В качестве иллюстрации поговорим о Терновском.

Стас сделал несколько больших глотков и вытер губы салфеткой.

— Итак, Терновский В. А. родился в эпоху бурь и революций. В легендарном семнадцатом году ему едва ли минуло тринадцать лет, тем не менее при случае он любит вспомнить, как брал Зимний. Освоился до того, что вспоминает детали. Это безусловно говорит о хорошей зрительной памяти — с фотографической точностью воспроизводит популярный эпизод из популярного фильма, посвященного штурму Зимнего. Но не в этом его основное достоинство. Главное, он дурак…

— Льешь?!

— Ничуть.

— Значит, мне показалось. Удивительно, столько умников на этом заводе, а в начальниках ходит дурак.

— Производственная необходимость.

Филиппа начинал раздражать этот малознакомый парень со своими категорическими суждениями. Он чувствовал, что, если вновь разгорится спор, он не станет смягчать обстановку и уйдет. Плевать! Пусть обижается! Тоже нашелся ментор! Стас не заметил раздражения в тоне Филиппа. Он, пожалуй, не замечал и самого Филиппа. Он был поглощен своими мыслями и пивом.

— Дураки поступают просто. Они немного кокетничают, набивают себе цену, стучат кулаком и в конечном счете принимают брак. Собственно, не брак, а брачок. Маленький и незаметный. Брачок есть всегда, когда на заводе штурмовщина. Крупный брак он не пропустит, если непосредственно отвечает. Под суд и дуракам лень идти. А умный наоборот! Он заставляет работать цех. ОТК — это сила! Хотя это и сопряжено со многими неприятностями…

Филипп, пропустив мимо ушей рассуждения Стаса, уловил его последнюю фразу и задал вопрос:

— Почему?

— Что значит, человек первый день на производстве, — перевел дух Стас и незамедлительно изрек сентенцию: — Деньги нужны всем! И работникам ОТК, и почтальонам. Но, в отличие от всех прочих сограждан, работники ОТК попали в идиотское положение: чем добросовестней они работают, тем меньше получают. Если ты не пропустишь этот несчастный ПОА из-за повышенного уровня радиации, то сорвешь выполнение плана. Именно ты, а не кто иной лишит завод премии. В глазах общественности ты будешь занудой. Когда опаздывает автобус, принято ругать водителя, а не перекрытый железнодорожный шлагбаум… И сам ты лишаешься премии. А разве ты себе враг?

— Действительно. Смешное положение.

Стас уже не раздражал Филиппа. Наоборот. Он говорил о вещах, о которых. Филипп не имел почти ни малейшего представления.

— Твоя проповедь о служебном долге, или — как ее? — порядочности, нужна Терновскому, как в носу зубы. Тем более он ничем не рискует! Он любит светло-коричневые, голубоватые и розовые хрустящие фантики. Они вносят успокоение в его семейную душу. — Стас отпил несколько глотков и заключил: — А что делать?! Жить-то надо!

Филипп никак не мог справиться с бутербродом. Он слушал, изредка отхлебывая пиво, как чай. Заметив, что Стас поглядывает на второй бутерброд с сыром, Филипп придвинул к нему тарелочку. Стас не заставил себя долго упрашивать.

— К примеру, наш завод, — продолжал Стас…

Сегодня он чувствовал себя в ударе. Ему чем-то нравился Филипп. У Стаса не было друзей на заводе. Шесть лет работы — и ни одного друга. Бывает и так. Приятелей много, а друзей нет. Он был женат. Вернее, якобы женат. Вот уж с полгода, как они не живут вместе. Когда его спрашивают о причине разлада, он отвечает: «Не сошлись родителями». Это правда. Почти… Он жил с матерью, линотиписткой типографии имени Володарского. Мать каждую неделю сватала ему какую-нибудь из «испытанных» девушек-наборщиц. Девушки, красные от смущения, волнения и чая, уходили. Стасу они не нравились, и он их не провожал. Вначале Стаса это развлекало, потом — надоело. У него было несколько случайных приятельниц, с которыми он проводил вечера. Стас коллекционировал пластинки и магнитофонные ленты с записями модных песенок и джазовой музыки, пил при случае пиво «Сенатор», носил модные рубахи. Летом он ездил в альплагерь «Али-Бек», где слыл своим парнем. В один из отпусков купил мотоцикл «ИЖ» и носился по пригородам Ленинграда, нервируя дачников. Ухлопав в восемнадцать дней шестьдесят рублей на запчасти и восемь рублей на штрафы за «превышение и нарушение», он продал мотоцикл… Учился Стас в радиотехническом техникуме. Заочно. Техникум он собирался кончать в этом году; впрочем, у него были кое-какие задолженности еще за первый курс. Но это не в счет. Сдаст. В техникуме он на хорошем счету.

В двадцать семь лет можно добиться большего: стать инженером, как этот парень, что напротив него мусолит изогнутую ручку пивной кружки. Но у бывшего юнги было не все гладко в жизни. Отец Стаса, старпом с «Декабриста», редко бывал дома. После того как отец настоял на списании Стаса с пароходства (Ларионов-младший плохо переносил плавания), Стас видел отца раз десять, не больше, и не особенно жалел об этом: у отца появилась в Кронштадте другая семья. В школе Стасу было трудно ужиться с товарищами, которые понятия не имели о зюйд-весте и такелаже. Мать пристроила его в радиомастерскую Ленторга, расположенную в Апраксиной дворе.

Замученные финотделом бывшие частники-мастера, похожие друг на друга сытыми животами, перетянутыми плетеными цветными поясками, преподали Стасу первые уроки цинизма. На дочери одного из них он потом и женился. Возможно, и Стас купил бы себе цветной артельный ремешок, но мать уговорила его уйти на завод. Однако бойкая артельная хватка и определенный взгляд на вещи глубоко в нем укоренились…

Что знает о жизни этот парень? Этот Филипп?! Школу, институт, завод. Все гладко, все под наблюдением родителей. Обеспеченные люди. Квартира из нескольких комнат, в углу старый, доставшийся от бабушки рояль. С каким вниманием он ловит каждое его слово…

— У вас дом, а есть рояль?

Вопрос был неожиданным. Филипп отрицательно покачал головой.

— Не может быть, — усмехнулся Стас. — Ну, а сколько у вас комнат? Три? Или четыре?!

— Две, — ответил Филипп.

Стас забарабанил пальцем по столу.