— А кто этот Яша? — поинтересовался Слава, паренек в пиджаке с короткими рукавами.

— Ну! Яша! От Калуги и до Вены знают Яшу непременно! — Среднего роста, тощий, похожий на птицу Ярцев вытащил из кармана ветошь и вытер ладони. — Ты у Олега спроси. В сменщиках они ходили с Яшей.

Сергачев отмахнулся: нет настроения.

Яркие глаза Славы блестели любопытством. А нос заранее морщился, сдерживая смех.

— Расскажи, мастер.

— Тебе что, делать нечего? — проворчал Сергачев.

— И нечего. Со вчерашнего дня в кузовной попасть не могу, — торопливо согласился Слава.

— Значит, мало сулишь, — усмехнулся Ярцев.

Толстяк Григорьев потрогал кисточку берета, точно удостоверился, что она на месте, и произнес, передразнивая Ярцева:

— «Мало, мало». Откуда у парня деньги?.. Ты давно работаешь?

Слава обрадовался поддержке.

— Месяца нет. И обидно: меняла стукнул аппарат, а я плати.

— А кто у тебя меняла? — спросил Григорьев.

— Чернышев. Валерка.

— Кого побили?

— Ну. В больнице отлеживается, а тут бегай за него.

— Не болтал бы лишнего, не отлеживался. — Сергачев поставил ногу на железный ящик и уперся локтем в колено. — А то работает всего ничего, а туда же.

Слава обернулся к Сергачеву, его тонкая шея вытянулась.

— А кто его побил?

Сергачев сбросил пепел в ящик. В черной маслянистой воде среди мусора валялись несколько пустых сигаретных коробок с английскими словами.

— И где это люди заграничное курево достают? Умеют жить.

— Ладно, Сергач. Расскажи человеку про Яшу. — Худое цепкое лицо Ярцева улыбалось. Он подмигнул Славе: мол, жми, не слезай, забавная история.

Сергачев затянулся, выпустил дым через нос и отвернулся.

Ярцев еще раз подмигнул Славе.

— Хорошо. Придется мне… Яша был очень веселый человек. Он, как говорится, родился таксистом. Призванье! Пассажиру было с ним легко. Годами никаких жалоб не привозил. Где, что, куда — все знал. Ну и крутился… Как-то, рассказывает, везет он пассажиров с вокзала в аэропорт, приезжих…

Ярцев все надеется, что Олег подхватит. Видно, Сергачев это рассказывал особенно, как-никак столько лет сменщиком был у Яши, или, как называют в парке, менялой. Но Сергачев молчал и смотрел в сторону «тигрятника», где за проволочным ограждением хранились разбитые автомобили. У тонкогубого рта выступили две резкие складки.

— Гонит он, значит, в аэропорт, — продолжал Ярцев. — Вдруг по радио начинают производственную гимнастику. Яша останавливает лимузин, выходит, понял?.. Ха-ха… Становится рядом и начинает. Раз-два! Руки в стороны, вдохните!.. Пассажиры в скандал. Опаздываем, дескать. А он им: «Руки в боки! Три-четыре! Не могу, простите. Обязан. Постановление горсовета. Иначе — штраф. Три рубля. Ровно в одиннадцать все на гимнастику, приказ». Те взмолились — самолет! Цветы попортятся. Они цветы везли куда-то на продажу. А Яша приседает. Знает, что до самолета еще сто раз успеет, аэропорт недалеко… Ладно, говорят, вот тебе три рубля, если оштрафуют…

Ярцев смеялся, обнажив белесые малокровные десны.

Григорьев озабоченно что-то искал в карманах.

Слава поджал губы и смотрел вниз, на воду ящика. Он видел в темном отражении кулак Сергачева с зажатой меж пальцами сигаретой.

— Веселый этот Яша, ничего не скажешь, — сухо произнес Слава. — Чего же он дунул из парка, такой веселый?

— Ушел, — вздохнул Григорьев. — С «архангелом» не спелся, с Константином.

Из стрельчатой крепостной арки появился Тарутин.

Рядом торопилась молодая женщина в коротком плаще.

Сергачев швырнул сигарету в ящик и выпрямился. Если идти по диагонали, через двор, в сторону склада, то директор его непременно заметит.

— Так вот… ты передай этому Чернышеву при случае. Каждый делает свои дела как умеет. А языком болтать на работе нашей не рекомендуется. — Сергачев снял ногу с ящика. — Верно, дядя Петя?

Григорьев сплюнул сквозь редкие зубы.

— Ну вас всех подальше!

Сергачев ткнулся взглядом зеленоватых глаз в Славу.

— Я того парня и пальцем не трогал. Так, для справки.

Тарутин старался сдерживать широкий энергичный шаг, чтобы не отставала молодая женщина.

— Вот что…

— Виктория Павловна, — подсказала женщина. — Просто Вика.

Ее верхняя губа была чуть приподнята, как у ребенка. Немудрено, что такая может забыть в такси сумку.

— Если мы разминемся, спросите, где отдел эксплуатации. Там и увидимся, ясно?

Женщина кивнула и произнесла:

— У меня каблук оторвался. Вы можете приладить?

— Я?

— А что? Это просто. Надо сильно пристукнуть. — Ее верхняя губа еще больше приподнялась, белые зубы выстроились ровным каре. — Я и сама могу пристукнуть. Только нечем. Поэтому я и отстаю.

Она поелозила ногой, чтобы показать, как плохо держится каблук.

— Поднимитесь в отдел, что-нибудь придумаем. В конце двора желтоватое здание, первый этаж. — И, улыбнувшись, добавил: — Доковыляйте уж как-нибудь. — Он свернул к центральному складу, у которого уже маячила фигура Сергачева.

Кладовщица спрятала в стол чашки, бублики и варенье. Разогнала подсобниц по рабочим местам и теперь сидела с деловым видом, что-то записывая в толстую конторскую книгу.

Она была готова к встрече с директором.

И когда Тарутин постучал в окованную железом дверь, Раиса Карповна Муртазова выглянула в окно с удивлением и радостью на широком хитром лице. Проворно откинув тяжелый засов, она впустила директора.

Обширное помещение склада сплошь заставлено стеллажами… Ящики, коробки, детали. У стены пирамидой высились крылья, покрытые бурой грунтовкой.

— Получили? — довольно произнес Тарутин.

— Только левые. А правых нет, — жалобно пояснила кладовщица.

В забранном решеткой окне показалось лицо Cергачева.

— Ты, мать, объявление повесь, — Сергачев вытянул руку и положил на стол листок с требованием. — Бить только левые крылья. За правые — отдельная плата.

Муртазова в гневе захлопнула форточку.

Тарутин еще раз обошел стеллажи, точно припоминая, где и что лежит. Поинтересовался сцеплениями, ведь была получена большая партия, а остался лишь директорский фонд. Быстро!

Кладовщица принялась пояснять, кому были распределены агрегаты. Предложила показать заявки, но Тарутин отказался. Он знал, что в отчетности все будет нормально — Муртазова работает не первый год. И дачу себе выстроила, машину приобрела, записала на зятя-студента. А ревизии все оканчивались благополучно. Правда, при Тарутине пока ревизий не было: не успел…

— А ваш фонд целехонький, пыль сдуваю. — Кладовщица чувствовала беспомощность директора. Столько она их видела-перевидела, директоров. Больше двух-трех лет в этом парке не засиживаются. Сами уходят или вытуряют… И у каждого если и возникали какие-либо идеи, то почему-то непременно с реорганизации центрального склада. Так и Тарутин. Приказ даже издал: последние три штуки каждой дефицитной детали выдавать по личному распоряжению директора. Чтобы наладить контроль. А толку что? Дефицит есть дефицит…

— Может, чайку, Андрей Александрович? С малиной, — произнесла кладовщица певучим домашним тоном. — Усталость как рукой.

Тарутин сухо поблагодарил, подсел к столу, придвинул заявку Сергачева и подписал разрешение. Муртазова достала папку, сунула туда заявку и произнесла, словно между делом:

— Что-то вы ко мне недобрый. Подозреваете что, так и скажите. Работаем-то вместе, верно?

Тарутин растерялся. Он не ожидал столь прямого вопроса. Почувствовал на лице неуместную улыбку и еще больше разозлился на кладовщицу. И на себя.

— Так сразу, лобовой атакой… Ни к чему это.

Он вышел из помещения.

Сергачев стоял, привалившись к деревянным некрашеным доскам обшивки.

— Андрей Александрович… Я немного перегнул тогда, у вас в кабинете, извините. Три дня в простое, сами понимаете. Злой стал.

Тарутин ухватился руками за притолоку. Он хотел подтянуться и с размаху перекинуть свое большое тело через порог. Но передумал, расслабился. Стряхнул С ладоней пыль и спустился со ступенек.