И закончится все это печально.

Кий скользнул взглядом вдоль борта лодьи и поморщился, наткнувшись на белесые глаза одного из людишек, самолично приведенных им на судно. Этот человечек был ему навязан с год назад и такими серьезными посредниками с верховий Ветлуги, что отказаться от подобной «привилегии» он просто не смог. Подозревал, что ничего хорошего из этого не выйдет, поскольку эти самые посредники на все вопросы о насущной необходимости такого «подарка» лишь мрачнели лицом и заходили на новый круг уговоров. Сделай, мол, милость, уважь стариков, а уж минет надобность в этом соглядатае, уведомим.

Токташ, как звали нового знакомца, был из горных черемисов, но более ничем другим не выделялся из его команды. Более того, всячески подчеркивал свое уважение к Кию и всегда предлагал свою помощь, постепенно став незаменимым. Однако невыразительные глаза и завораживающая плавность движений выдавали в нем человека, который улыбаясь, может походя достать засапожник и перерезать тебе горло.

И это было еще одним доказательством верности пути, который избрал себе Кий. Не будучи ветлужцем, он почти в любой миг мог разорвать роту и уйти восвояси. Стоит запахнуть жареным, и вместе с верными ему сотоварищами он бросит все, ничуть не жалея о содеянном! И вовсе не из-за того, что кто-то из них слишком дорожит своей шкурой, просто никому не хочется рисковать жизнью за непонятные им интересы. Одно дело честно служить наемником, другое — попасть под мельничные жернова в качестве просяного зернышка. То ли закатишься в ямку, то ли обратишься в пыль.

Хриплый возглас за спиной неожиданно прервал мысли Кия на самом мрачном месте, подтвердив все его горестные умонастроения. Или умопостроения, если хотите.

«Будто накаркал, в самом деле!»

Держась за древко стрелы, торчащее из плеча, волхв что-то невнятно цедил сквозь зубы и опускался на колени, пытаясь вырвать из тела чужой гостинец. Сорванное его рукой оперение, кружась, еще опускалось на палубу, когда Кий ринулся на берег, спрыгнув прямо в воду мимо растерявшихся недорослей, еще возившихся со сходнями.

Ветка багульника, торчащая в туманном мареве пойменного луга шагах в тридцати от судна, еще качалась, и он старался не упустить ее из вида, стремительно взлетая на небольшой песчаный откос и погружаясь в мокрое цветочное разнотравье, путающееся под ногами.

Около все еще дрожащего отростка болотной травы он замер, напряженно вслушиваясь в окружающий мир. Мир его внимания не оценил, отозвавшись какофонией звуков, доносящихся с реки. Стучали железом и деревом щиты, будто сами собой выстраивающиеся вдоль бортов лодей и на прибрежном песке. Хрипло ругались десятники, раздавая команды и тычки хозяевам этих несуразных приспособлений для защиты. Несуразных, естественно, в руках подгоняемых ими бестолковых ратников.

Кию почему-то вспомнилась пара небольших пушистых зверьков, привезенных лекарем из княжеских теремов то ли Суздаля, то ли Ростова. Вячеслав преподнес их общине как обычные безделицы, а не диковинки стоимостью в серебряную гривну, и выпустил в амбар с наказом плодиться и размножаться. А еще есть от пуза, но только то, что поймают.

«Точно болтал волхв, закормишь кошку — она мышей ловить не станет! Вот и я как княжеский кот с лоснящейся мордой!.. Ладно, сам проспал, сам и отвечать буду!»

Кий попытался взять себя в руки и отгородиться от царящей за спиной суеты. Впереди все так же стелился туман, теряясь в кустах тальника. Мерно капала вода с ивовых веток, почти бесшумно падая на скрытую под белесым покрывалом траву.

Смотреть вперед было бесполезно, выше груди видимость простиралась на шаг-два, не больше. Кий опустился на колено и раздраженно уставился под ноги. Лягушонок, размером всего с ноготь большого пальца, в очередной раз попытался прыгнуть на его сапог, перевернулся на спину и, смешно барахтаясь, вновь скатился обратно на землю.

«И ты туда же, тварь болотная? Намекаешь, что торопливая работа лишь вкривь, да вкось идет?»

Он выдохнул и замер, почти прикрыв веки и пытаясь раствориться в окружающем его киселе из травы, веток и зыбкого тумана меж ними.

А потом окутавшая его тишина мягко переросла в воспоминания о том миге, когда его судьба круто вильнула под натиском ожидаемых всеми событий.

Началось все с того, что ветлужский князь его прогнал, повздорив из-за зимнего противостояния с булгарцами. Прогнал прямо там, на месте кровавой сечи, в которой Кий соизволил поучаствовать. Заикнулся было предать смерти лютой, но не стал продолжать, слишком уж шатким положение было у него самого. Да и не успел никто из черемисов обагрить свои топоры вражеской кровью в ближнем бою. Не было сечи грудь в грудь как таковой.

Собственно говоря, Кий тогда свою роту не нарушил и просто не дал воинам учельского наместника грабить черемисские селения на среднем течении Ветлуги, а заодно и ветлужские остроги, затесавшиеся среди них. И какая разница кугузу, что наряду с его воями в отражении набега принимали участие две сотни стороннего ополчения, выделяющегося на общем фоне лоснящимися от масла железными доспехами?

Взревновал ли князь к успеху своего сотника? Вряд ли, он сам мог получить заслуженную славу, стоило лишь пошевелиться и придти чуть раньше!

Еще тогда, когда булгарская рать сожгла Переяславку и ринулась преследовать ее жителей вверх по Люнде, в итоге завязнув в узком лабиринте, сплошь утыканном ловушками и завалами! Тогда, когда один из конных учельских отрядов вышел ветлужцам в тыл и попытался пленить их воеводу, только чудом спасшегося из захлопнувшейся западни! Или хотя бы за мгновение до того момента, когда ударили сильные морозы и булгарские вои стали занимать селения низовых черемисов, выгоняя жителей в леса!

Нет же, кугуз все еще терпеливо выжидал, хотя и обязан был защищать своих людей! И лишь когда у прибывшей иноземной рати стало заканчиваться продовольствие и корм для лошадей, а она стала подниматься к острогам, по пути вычищая от съестного все встреченные по пути деревни, он отправил воинов навстречу булгарцам. Но медленно, очень медленно.

И Кий, получавший доклады ежедневно, если не ежечасно, не вытерпел и бросил клич по окрестным селищам, присоединив всех отозвавшихся к ветлужцам, уже начавшим сооружать заслон на реке. Что примечательно, ни один окрестный род ему на этот раз в людях не отказал, разбой должен был коснуться всех.

Так что когда рать кугуза явилась на место боя, вои застали лишь присыпанные свежевыпавшим снегом пятна крови на разбитом льду, да обгорелую солому из поломанных саней, разнесенную ветром по голым прибрежным зарослям.

Что было злобиться? Из-за того, что ополченцами сотника взялся командовать ветлужский воевода? Кию ли было указывать, если его почти бездоспешные вои, несмотря на свою многочисленность, смотрелись бледно по сравнению с ратью союзников, среди которых затесалась не только его родня с низовьев Ветлуги, но и суздальцы с новгородцами? Или надо было повернуть копья против них всех, присоединившись к учельцам?!

«Ну, уж, нет! — мысленно сплюнул под ноги Кий. — И так позволил незваным гостям вдоволь похозяйничать на землях, где родился и вырос! Против своего рода я не пойду никогда, а тот в этот миг стоял бок о бок с ветлужцами!»

В то морозное утро защитники успели перегородить середину реки особым частиком[7], названном кем-то ежами, и встали за ним строгими рядами. Пешие воины с сулицами и самострелами смотрелись настолько грозно, что булгарская конница, превышая союзную рать в численности раза в полтора-два, ненадолго замешкалась.

Однако заграждения, перемежаемые стволами деревьев, не дотягивались до берегов и у учельцев была возможность проскочить в эти щели, держа защитников под плотным навесным огнем конных лучников, после чего атаковать их с тыла в мягкое подбрюшье, где нетерпеливо переминались неодоспешенные ополченцы. И учельцы решили действовать незамедлительно.