Вышибала Прокофьев, крепкий мужчина из бывших борцов, кроме уникальных физических данных, имел особый глаз и знакомства. Когда-то он сильно проштрафился: будучи членом сборной по борьбе, погорел на валюте, был судим, отсидел срок и вышел. Чуть было не спился, но Кузнецов его подобрал, взял в ресторан подсобником. А когда открылся «Кузнечик», поставил Прокофьева у врат в подземелье, выдал ливрею на байке, посадил в будку, загримированную под лесную сторожку... Постепенно клиентура определилась. Не мелюзга- студентики, трояк на пятерых, а люди солидные, достойные. «Гардеробщик у нас рук марать не станет», — говорил Прокофьев. Тогда Кузнецов позволил бармену сменить тогу лешего на похоронный фрак с крахмальным воротничком и галстучком-кисой, а девушкам одеться потеплее.

Трафарет «Свободных мест, к сожалению, нет» уже не снимался ни днем ни ночью.

И сегодня, как обычно, Прокофьев, подперев борцовским торсом мощные крепостные стены, оглядывал орлиным взором тихую очередь из прыщавых юнцов и насквозь джинсовых девиц. Очередь вела себя смирно, надеясь на ту минимальную квоту, что отпускалась иногда для простого люда ради поддержания репутации демократического характера заведения...

Неожиданно в сонных глазах бывшего борца мелькнуло подобие искры. Он увидел, как из черного «пикапа» вышли двое мужчин. Один был в тулупе с вывороченным наружу мехом, второй — коренастый, без головного убора, в демисезонном пальто, сидевшем на нем как литое. Прокофьев признал прибывших. Его бычья шея согнулась насколько было возможно.

- Пра-а-апустить! — гаркнул он. — Бронированный стол. Дорогу! — И распахнул стеклянную дверь под медным колокольчиком.

Эти двое были: Мануйлов, управляющий оптовой базой Росторгодежды, или по старинке Кирилловских складов, и директор универмага «Олимп» Фиртич.

На базу Фиртич попал только к концу рабочего дня, задержался в исполкоме. Мануйлов, предупрежденный по телефону, ждал внизу. Возвращаться в кабинет он не захотел, и предложил где-нибудь посидеть. Самым подходящим местом, по мнению Фиртича, был бар «Кузнечик». Канделябры в виде сказочных избушек бросали слепой свет на замшелое и безлюдное хозяйство Кузнецова. Лишь в стороне тихо переговаривалась небольшая компания.

- На улице толпа, а тут шаром покати, — возмутился Мануйлов. — Коммерсант.

- Еще какой коммерсант! — согласился Фиртич.— Политик!

Они подсели к пню-столику, упираясь коленями в его дремучие, покрытые лаком бока.

- Еще геморрой подхватишь в этом лесу. — Фиртич рассмеялся громким, открытым смехом.

Люди из компании подняли от бокалов длинные чумные лица и укоризненно посмотрели в сторону припозднившихся гостей. Так громко смеяться здесь не принято. Но, вероятно, эти двое имели на то право.

- Сто лет не хаживал в подобные заведения, — вздохнул Мануйлов. — Вот уйду на пенсию, погуляю... Скоро бумаги собирать буду. Может, на республиканскую потяну. А что? Четыре ордена. Из Ленинграда блокадного не выезжал, на Бадаевских складах дневал-ночевал. В Казахстане работал по особому заданию. — Мануйлов побарабанил пальцами. — Нет ничего вреднее, чем наша служба окаянная, складское хозяйство. Если, конечно, дело свое хочешь делать как следует. А то ведь знаешь как к нашему брату относятся. Одно название: торгаши.

- И часто заслуженно.

- Заслуженно, — заворчал Мануйлов. — Ты б уж помолчал, Костя. Дело ты делаешь государственное, хочешь как лучше. А я? День и ночь голова работой занята... А эти подлизалы в глаза ластятся, а за спиной одни мерзости плетут.

- А ты, Мануйлов, друзей выбирай.

- Их выберешь! Ради барахла липнут... Помнишь, слух прошел, что меня с должности убирают? В прошлом году. Сразу кое-кто и здороваться перестал.

- Я не перестал. Я до конца здороваюсь, пока приказ не увижу.

- Ты человек достойный. — Мануйлов пропустил шутку Фиртича. — Господи, какие же гниды попадаются! Только с такой должности, как у нас, и видно. Как они нас презирают, когда за пазухой что-нибудь, выклянчив, унесут! Порою и кинешь им что-нибудь, лишь бы отвязались скорей. — Мануйлов вскинул голову и произнес кому-то за спиной Фиртича: — Два коктейля. Покрепче. Апельсины. И сок...

С некоторых пор Фиртич замечал за собой странную особенность. Она проявлялась не часто и каждый раз оставляла в памяти след. Впервые это с ним случилось десять лет назад, когда он гнал по шоссе автомобиль. Он тогда четко представил далекий поворот. И девочку, выскочившую из ельника. Даже то, что девочка была в красном платье. Словно катастрофа уже позади, а не ждала его через минуты... Фиртич никому не говорил о своем необычном ясновидении, не хотел казаться смешным. Девочка потом приходила с родителями к нему в больницу. Она действительно в тот день была в красном платье... С тех пор подобные моменты прозрения с ним повторялись несколько раз.

Вот и сейчас. Фиртич почувствовал гулкие удары сердца, ладони стали влажными, теплыми. Он не только представил себе лицо женщины, хотя и продолжал сидеть спиной, но даже слышал ее голос, различал цвет ее платья, видел браслет на белой руке, что придерживала тележку с сувенирами тогда, на его юбилее.

Фиртич обернулся. И растерялся. За спиной стояла именно она. И женщина узнала Фиртича. Темные брови ее встрепенулись. Фиртич это заметил, несмотря на полумрак подземелья.

- Манго охлажденное? — Тембр ее голоса был именно таким, каким представлял себе его Фиртич.

- Холодненького, — кивнул Мануйлов и добавил, глядя ей вслед: — Красивых баб затянул в эту нору старый барсук.

Фиртич не ответил, встревоженный встречей. Только сейчас он признался себе в том, что заглянул в заведение Кузнецова, лелея надежду увидеть здесь эту женщину. Как мальчишка! Он сердился сейчас на себя... Поднял глаза на Мануйлова, пытаясь собраться, сосредоточиться.

Управляющий базой стал жаловаться на какую-то фабрику. Он забраковал тысячу ватных одеял, а фабрика разозлилась и вовсе прекратила поставки. Каково?! Мануйлов слал телеграммы во все инстанции — никакого эффекта. Предъявил фабрике штраф, а те чихают на любые штрафы. Положили штраф на картотеку, ждут, над ними не каплет. Или переслали одеяла в другой город, там с руками оторвут...

- Конечно, юридически наши права равны. Но вот попробовал я отказаться от дрянной продукции — сразу по шапке дали. А все почему? — Он тронул Фиртича за руку. — Да ты и без меня знаешь почему. Фабрику эту за выполнение плана в рублях милостями осыпают, даже если она пиджаки без рукавов выпустит. А случись у нее прокол, пусть на десятую долю процента, из-за того, что решила людей порадовать добротным изделием, — беды не оберешься... Так и получается: количество орет во всю Ивановскую, а качество шепотом говорит... Господи, учит нас жизнь, учит, а мы все прем по дурной дороге. Отчего это, Фиртич, скажи на милость? Там ведь тоже люди сидят ответственные. — Мануйлов ткнул корявым пальцем в потолок. — За что же они отвечают?

Мануйлов прикрыл глаза, помолчав, добавил:

- Болтовни у нас много, Фиртич. Не захлебнуться бы в собственных словах, потом никакое искусственное дыхание не поможет.

Помолчали. Из-за спины Фиртича протянулась белая сильная рука, окольцованная браслетом. На столе оказался бокал с коктейлем. И второй бокал...

- Как вас зовут, милая? — спросил Мануйлов.

- Анна, — ответила женщина.

- Господи, неужели еще существуют на свете Анны?! — воскликнул Мануйлов. — Тогда еще не так все и плохо, Фиртич, как ты думаешь? Если живут женщины с таким именем.

Фиртич сидел, выпрямив спину. И молчал.

- Да ты что? Сомлел? Или бревно проглотил? Гляди, развалится эта изба. И наверх не выберемся. А этот коромор, Кузнецов, под суд пойдет.

Анна засмеялась.

- И вправду странно как-то. Сегодня и вдруг — Анна, — произнес Фиртич.

Анна дерзко вскинула темные брови.

- И вы так думаете, Константин Петрович? — раздельно и со значением проговорила женщина. — Сегодня и вдруг — Анна.

- Так вы знакомы? А я, старый хрен, сижу, хлопаю глазами, — сокрушался Мануйлов и захихикал, тряся лысой головой. — Ай да Фиртич! Конечно, такой орел...