- Поправимая, Макарыч, поправимая. Меры нужны. И серьезные. Чтобы мразь безнаказанности не чувствовала! — горячо воскликнул Мануйлов. — Выкидывать к чертям собачьим с работы! И не принимать, не унижаться перед дрянью. Пусть потыркается.

- Рук везде не хватает. Подберут, — обронил Барамзин.

Водитель вежливо полуобернулся к ним, не сводя глаз с дороги.

- Я вот интересуюсь, с вашего позволения. Чем вам тот парень не угодил?

- То есть как? — даже растерялся Барамзин.

- А так. Инструкцию не он придумал. Наоборот! Все бы делали то, что обязаны, рай бы наступил... А ему по шее за это.Так он пьян был, каналья! — вскричал Мануйлов.

- Пьян — это плохо. — Водитель примолк, подумал. — Только то, что выпимши был, — вот и вся его вина.

Мануйлов вытянул короткую шею и почти коснулся лбом щеки водителя.

- А в войну? Люди телом вражьи амбразуры прикрывали!

- То война, — спокойно ответил водитель. — А сейчас? Один бездельничает, паразит, а другой его ошибки исправляет, жизнью рискует. Героизм? По мне, это покрывательство. Статья за это есть, уголовная.

Мануйлов резко откинулся на спинку сиденья, запахнул тулуп и ткнул локтем Барамзина.

- Ну и кадры у тебя, Макарыч... Да этот хуже того, патлатого. Тот хватил, а этот размышляет...

- Верно, размышляю, — обрадовался водитель. — Вы же сетовали, что люди мало думают. А вот он я! И тут же против меня повернули, вместо того чтобы подумать хотя бы... Неблагородно! Или за собой не замечаем?

- На дорогу гляди, — буркнул Барамзин. — За рулем сидишь, философ. — Но в голосе его не было строгости. Наоборот, какое-то умиротворение и покой...

Разом погасли ночные фонари. И сиреневое утро ввалилось в тесный домик на быстрых четырех колесах. Проскакивая квартал за кварталом, автомобиль, казалось, рассекал финишные ленты широких улиц, раскинутых по обе стороны от его легкого стремительного тела. Ленты эти были прозрачны той утренней бездонной глубиной, которая околдовала в перспективе дома, бульвары, киоски, телефонные будки, памятники, площади, ограды.

Малоснежная зима кое-где еще берегла сизые сугробы в ожидании мартовских прощальных снегов, так часто выпадающих в этом большом городе... Встречались и ранние пешеходы. Они спешили к автобусным остановкам, храня на лице следы теплого сна, утреннего чая, торопливых сборов. Несколько минут ехали молча.

- Затылок тянет, — пожаловался Мануйлов. — Снег, должно быть, повалит, верная примета. — И, обернувшись к Барамзину, добавил игриво: — Что ты, Макарыч, что взгрустнул? Да ну их к бесу, мысли разные. Жизнь-то короткая... Как внук-то? Лопотун?

- Лопотун, — улыбнулся Барамзин.

- Ох эти цыплята! Послать бы все дела к едрене фене. Сидеть бы с ними день-деньской, ей-богу. Санаториев не надо. У меня две внучки, знаешь, Катя и Даша. Как в романе.

- Знаю, — кивнул Барамзин. — Катя и Даша. Хорошо. А что ж ты на пенсию не уходишь при таком романе?

- Да вот надо бумаги собрать. Страх берет, сколько беготни. Хочу на республиканскую потянуть. Дадут, не дадут...

- Дадут. Как не дать! Кому тогда и давать? Управление поддержит. Хоть ты и не наш человек.

- А чей же я человек?

- До водомера наш, а после — неизвестно чей, — не выдержал шофер.

И все громко рассмеялись. А пуще всех сам Мануйлов.

- Ыех ты, мать честна! Цирк — и только; работаю здесь, а подписи ставлю в столице.

- А то... Надо же им там зарплату получать, — смеялся Барамзин. — Централизация, брат, не шутейное дело...

И все неприятности минувшей ночи им, прошедшим огонь, воду и медные трубы, казались сейчас таким пустяком, над которым нормальному человеку не то что печалиться — задумываться и то зазорно. Смеяться, и только...

- Будет, будет нам, — успокаивал всех Барамзин. — Чего доброго, грыжу наживем или в кювет сиганем... Так что, Васильич, говорят, ты крепко разбогател?

- Отдал уже все. До последнего малахая.

- Кому?

- Фиртичу.

- От пострел! Сумел-таки... Его коммерческий, Индурский, мне издали в пояс кланялся, молитвы шептал, всех моих замов настроил. Ну, думаю, отвяжитесь вы от меня — подписал все, что надо. Надеялся, что Мануйлов им дулю покажет... А ты им все и отдал. Ай да Фиртич!

Мануйлов не понял, доволен начальник управления директором «Олимпа» или нет.

- Кому много дано, с того и спрос больше, — неопределенно проговорил Мануйлов.

- Спрос со всех одинаков, в том-то и дело... А я вот иной раз думаю: не слишком ли тяжелую ношу взвалили на Фиртича? Такой универмаг, не надорвется ли? Выдержит ли?

- До сих пор не надорвался, — ответил Мануйлов. — А в прошлом году вообще молодцом. В один из лучших универмагов страны вышел. И тебе, Макарыч, славу добыл.

Барамзин посмотрел в окно. Скоро и дом...

Что это они все о Фиртиче пекутся? И Гарусов, начальник отдела организации торговли управления, настаивает на предоставлении «Олимпу» нового оборудования. Дескать, пора городу иметь не только Универмаг, но и «культурный центр» на уровне мировых стандартов. Интересно, чем он заполнит этот музей? Товарами с мануйловской базы? Конечно, там есть что выставить на прилавок. Только хватит ли хотя бы одному «Олимпу»?

- Беда просто, — вздохнул Барамзин. — Приму снотворное — или просплю, или буду под балдой. А не приму — и вовсе не усну.

- Ты под душ залезь холодный, — посоветовал Мануйлов. — Поможет.

Автомобиль остановился у подъезда Барамзина.

За четверть часа до начала конъюнктурного совещания Кирилл Макарович Барамзин в сопровождении сотрудников управления, Фиртича и других директоров универмагов осматривал выставленные в зале экспонаты.

Вдоль стен на отдельных стендах лежали образцы обуви, которую выпускали пять иногородних обувных предприятий, объединение «Весна», Дом моделей. Стенды принадлежали универмагам или специализированным обувным магазинам и, в свою очередь, делились на секции. Подле каждой секции на шесте красовалась надпись: «Спрос», «Ограниченный спрос», «Отсутствие спроса», «Брак»... Тут же на полках лежали образцы продукции кожзавода «Прогресс» и трех фурнитурных предприятий.

Ближе к сцене разместилось представительство универмага «Олимп». Продавцы обувного отдела во главе со своей заведующей Стеллой Георгиевной Рудинон заканчивали выкладку товара... Праздничная обстановка выставочного зала возбуждала Рудииу. Серые брюки подчеркивали стройность ее ног, а глухая вязаная блуза скрадывала предательский подбородок. Среди людей, сопровождавших Барамзина, она приметила Фиртича. Именно этого ей не хватало для хорошего настроения. Фиртич уловил ее посветлевший взгляд. Он был недоволен. Без всякого на то основания его отношения с Рудиной становились какими-то двусмысленными. Надо непременно поставить на место эту дамочку.

Перед самым входом в зал Фиртич столкнулся с директором универмага «Фантазия» Табеевым, громоздким мужчиной с масляными сонными глазками. Табеев стиснул ручищами плечи Фиртича и проговорил свойским тоном:

- Братьев впотьмах обскакать хочешь? Не вывихни ноги, Константин. — Он не стал вдаваться в подробности, расчет прост: пусть Фиртич думает обо всем сразу.

Фиртич изобразил удивление и отошел. «Встревожился муравейник, — думал он, — возможно, и совместный план составили». Но вряд ли, слишком велико соперничество между директорами, чтобы сколотить общую платформу против Фиртича. Что их сейчас больше тревожит? Намерение Фиртича прибрать к рукам весь пакет на заказ импортного оборудования? Или широкий жест старика Мануйлова?

Фиртич отстал от группы, остановился у ближайшей выкладки и взял в руки дамские сапоги. Легкие, мягкие, изящного силуэта, с пластмассовой «молнией». Многие импортные образцы оставит позади по внешнему виду...

Оглянувшись, Фиртич заметил высокую девушку в сапожках и тронул ее за руку. Девушка обернулась, испуганно заморгала.

- Скажите, вы носите импортные сапоги?

- Да, Константин Петрович.Вы из «Олимпа»? Как вас зовут?