- Константин Петрович? Ну этот да... Опять же лет-то ему сколько? Пятьдесят всего! А вот у меня знакомый есть: восьмой десяток разменял, а полюбовницу держит. Говорю ему: «Платоша», — его Платоном зовут, — говорю: «Платоша, откуда в тебе сил столько? Ты же мамонт, а не человек!» А Платоша мне и отвечает: «От этого силы и растут, Степан. Этим и держусь». То-то...

Лисовский аккуратно завернул остаток бутерброда в газету.

- То, что твой знакомый восьмой десяток разменял и полон сил еще, я как-нибудь напрягусь, поверю. А вот то, что он любовницу содержит, сомневаюсь, извини.

Ключник с размаху хлопнул себя по колену.

- Так ты, Януарыч, спроси, как его фамилия! Сорокин! Платон Сорокин он. Тот, кто на обувной фабрике коммерческим работал.

- Погоди, — встрепенулся Лисовский. — Он же сидел.

- Когда это было! Еще при старых деньгах... Ну, отсидел свое, вышел... Что там полюбовницу — он, я тебе скажу, театр оперы-балета содержать сможет на припрятанное. Какой он тогда левак гнал!.. Да, голова у него — в этот шкаф не спрячешь.

Несколько минут главбух и ключник молчали, захваченные воспоминаниями.

- Ну что ж, Януарыч, — спохватился ключник, — клади подпись на чистый лист. Пойдем наклеим на дверь москательного до утра. Не вызывать же кладовщика из дому. Я и свою подпись поставлю.

Лисовский придвинул бумагу и длинно привычно расписался. Расписался и ключник. Затем взял с подоконника конторский клей, провел по обратной стороне листа.

- Ступай один, — махнул рукой Лисовский. — Доверяю.

- Хо! У тебя одна рука другой не доверяет. Не знаю я тебя, что ли?

Ключник держал лист на весу. Капли клея янтарно натекли к краю — вот-вот сорвутся.

- Опасный ты человек, Степан Лукич. — Лисовский покачал головой. — Все-то ты знаешь.

- А как же! — воскликнул Болдырев. — Я ведь ключник. Ключник!

Лисовский втянул голову в плечи. Остатки рыжеватых волос венчиком легли на воротник пиджака.

- Нет, Степан Лукич, не все ты знаешь, не все...

Проводив взглядом ключника, Лисовский поднялся и не торопясь приблизился к окну... Над городом упирались в небо гигантские неоновые буквы, составляющие название Универмага.

Много лет назад в первом этаже Конногвардейского общества размещался спортивный магазин «Олимпийский». Со временем последние буквы этого длинного слова, что приходились на восточную часть здания, были свалены ветром. И горожане привыкли к более короткому и емкому слову «Олимп». Спортивный магазин давно превратился в солидный Универмаг, а так и остался «Олимпом»...

Нет, не отвлек Лисовского от мрачных мыслей приход старого ключника. Наоборот... А все короткая служебная записка, что легла сегодня ему на стол. «Не убраться ли тебе на пенсию, Михаил? — думалось Лисовскому. — Хватит, всего ты хлебнул в торговой жизни. Пусть сами выгребают... Представляю лицо директора, когда он узнает о такой пилюле. Именно сейчас, когда этот честолюбец спит и видит свою фамилию, сияющую неоновыми огнями поярче, чем название Универмага. Юбилей затеял. А сам на пороховой бочке сидит...» Пять лет он работал с этим директором, а все не мог составить о нем определенного мнения. Не пойдет он к Фиртичу на юбилей, нет, не пойдет — ведь такой камень за пазухой держит. «Пусть веселится пока Фиртич, сил набирается. Завтра доложу».

Так решил Лисовский и облегченно вздохнул. Завтра не сегодня.

Тем временем к закрытию готовились и в торговых залах. Густой, почти осязаемый воздух, сотканный из гомона толпы, гула эскалаторов, хриплых воплей кумиров эстрады, посвиста радиоприемников, стрекота детских игрушек; воздух, пронизанный энергией, любопытством, надеждами и разочарованием, разорванный цветными пятнами тканей, бликами стекол, рябью бижутерии, улыбками кукол, одеждой, часами с разнообразными циферблатами — словом, всем тем, что составляет материальную сущность окружающего мира, воздух этот к вечеру как-то обмякал, растворялся, становился схожим с праздным и ленивым воздухом улицы, наполненной малоречивой толпой горожан, спешащих по своим делам после рабочего, официального дня. И сами сотрудники Универмага — продавцы, кассиры, уборщицы — казалось, менялись на глазах. Особенно девушки.

Усталые, бледные, с прозрачными лицами и руками, они громко переговаривались, делились планами на долгожданные послерабочие часы, не обращая внимания на одиноких припозднившихся покупателей, чем-то все более становясь похожими на них, но все еще цепляясь за исчезающее превосходство, которое обеспечивал им прилавок старого Универмага... Иначе выглядели продавцы постарше. Те казались менее усталыми. Даже наоборот. Оживление их было деловым, напористым. Собираясь домой к своим заботам, они снисходительно, вполуха слушали разговоры младших коллег — когда-то и сами были такими...

Покупатели все чувствовали. Опытный покупатель перед закрытием Универмага избегает обращаться к молодой продавщице, если в поле его зрения есть продавец постарше.

...

Ажурные стрелки главных часов Универмага приближались к девяти вечера, когда в зале первого этажа появился старший администратор Сазонов Павел Павлович, по прозвищу Каланча. В отличном костюме, с торчащим из нагрудного кармана крахмальным платком.

Девушки из секции обуви, заметив администратора, поначалу опешили: казалось, только что Сазонов метался по залу в своем задрипанном пиджаке — и вдруг такая перемена... Прямая и плоскогрудая Татьяна Козлова вытянула шею. Но разглядеть получше администратора ей мешал покупатель, сутулый молодой человек с огромным портфелем. Татьяна даже встала на подставку для обуви.

- Вроде Каланча на свидание собрался, — заметила Татьяна.

- У него жена и сын, — лениво возразил ей голос из секции.

- Подумаешь, жена. Я тоже жена, — донеслось из кожгалантереи.

Девушки переговаривались громко, точно, кроме них, никого не было во всем Универмаге. Молодой человек с портфелем что-то шептал, растерянно уставив близорукие глаза в квадратики ценников. Наконец он набрался храбрости и что-то спросил.

- Господи, ну что вы никак не уйдете?! — бросила Татьяна. — Под самое закрытие прутся.

- Еще десять минут, — попытался защищаться молодой человек. — Я слышал, объявляли.

- Это когда объявляли! Десять минут, как вы здесь топчетесь. — Татьяна повысила голос: — Чего надо-то?

- Тапочки, — едва слышно проговорил молодой человек.

- Борис Самуилович! — крикнула Татьяна. — Ваш!

Из-за ширмочки тотчас появился круглолицый коротыш с шарфом, обмотанным вокруг шеи. Казалось, что его вернули с полдороги.

Молодой человек перехватил взгляд Татьяны, направленный то ли на пожилого продавца, то ли на него самого. Холодный, презрительный взгляд высшего существа, разглядывающего какую-то малявку, само появление которой на земле явилось следствием нелепой случайности.

- Ладно, я завтра приду, — пробормотал молодой человек.

- Почему? — улыбнулся коротыш.

Молодой человек пожал плечами, указав подбородком на шарф.

- Ах это? Так у меня же горло простужено, — с радостью объявил продавец. — Что же вы решили купить? Тапочки? Размер?

Они о чем-то зашептались. Потом продавец отстранился от бледной щеки покупателя и спросил доверительно:

- Нога при вас? Тогда о чем мы думаем?

Парень заторопился к кассе. Татьяна ехидно заметила:

- Вам бы, Борис Самуилович, попом работать. Всех ублажаете.

- Вот, попом, Танечка, я бы никак не смог, — с нажимом ответил пожилой продавец. — И еще, Танечка... Знаете, кто этот молодой человек? Он физик, Танечка. Кандидат наук. Видимо, башковитый парень. Жаль, что вам этого не понять.

Татьяна смерила продавца взглядом, горящим тихой и нерастраченной злостью. Борис Самуилович хотел что-то добавить, но резкий звонок оповестил о закрытии торговых залов унимермага «Олимп».

...

К этому времени, как обычно, ключник Степан Лукич Болдырев доложил администратору о том, что им, Болдыревым, сданы на пульт охранной сигнализации все три верхних складских этажа. Можно приступать к осмотру на закрытие торговых залов.