Ощущение невольной вины, что владело сейчас душой Нюмы, повергало его в смятение. Самвел слышал его разговор с дочерью, — пусть и выразит свое отношение, ведь и его это касается…

— Вчера я ходил в нашу церковь, на Невском, — проговорил Самвел. — Повидал людей. Все говорят о войне с азербайджанцами. Говорят, вот-вот начнется. Молодежь составляет списки, собираются ехать в Ереван, добровольцами.

— Я читал в газете, — Нюма сцепил пальцы замком и положил руки на стол. — Все из-за Нагорного Карабаха… Странно. Столько лет жили мирно…

— Ничего странного. Карабах, считай, армянский анклав на территории Азербайджана. Там четыре пятых населения армяне. А все начальство — азеры. Справедливо?

— Анклав-манклав… — Нюма побарабанил пальцами. — Война, понимаешь… Я знаю, что это такое.

— Не один ты знаешь, — пробурчал Самвел. — А что делать?

— Не воевать. Договариваться.

— Твои еврейцы могут договорится с арабами? — Самвел поднял вверх раскрытые ладони в знак правоты своих слов. — Пока существуют разные религии, люди никогда не договорятся.

— Я же с тобой договариваюсь, — мирно проговорил Нюма. — Хотя ты и живешь на моей территории. Считай, армянский анклав в еврейской квартире. Малый карабахский конфликт.

— Ладно тебе! Не до шуток, — отмахнулся Самвел. — Как я понимаю, наш конфликт скоро разрешится. В отличие от того.

Нюма поднялся с места и подошел к смежной стене, отделяющей комнату соседа. Когда-то на ней висел толстенный ковер, который неплохо приглушал звук. Ковер Роза убрала под предлогом, что он рассадник моли. Нюма подозревал, что ковер мешал подслушивать ей, что делается в комнате дочери. Со временем о ковре забыли, а после ухода Фиры проблема звукоизоляции стала неактуальной. Особенно, если сосед не очень храпел. К сожалению, в последнее время Самвел стал бойчее похрапывать…

— Анклав-манклав, — пробурчал Нюма и постукал по стене костяшками пальцев. — И как ты относишься к нашему конфликту?

— Думаю, твоя дочь права. Нельзя упускать шанс… Что касается меня, доктор сказал: еще три-четыре месяца, потом посмотрим. Пятый год живу здесь, сколько можно… Уеду к родственникам, в Ереван. Или к Сережке, в Калифорнию. Там богатая армянская община. А медицина, сам знаешь…

— Сразу надо было ехать, — буркнул Нюма.

— Ара, глупости говоришь. Как я мог поехать, когда, как бревно, лежал в больнице…

— Сукин сын твой племянник. Мог бы и дождаться тебя, не рвать в эмиграцию. — Нюма знал, что задел самую горькую обиду соседа, но не удержался. — И моя дочь такая же! Как будто ее сырым мясом кормили. Могла бы и поинтересоваться, как я отношусь ко всему. Как я буду жить с чужими людьми в этой квартире!

— Со мной же живешь?

— Ты что, с ума сошел? — Нюма всплеснул руками. — Ты, Самвел, мне как брат, разве не чувствуешь?!

— Ара, не обижайся, матах! — скользящим касанием Самвел чиркнул ладонью одной руки по ладони другой, что выражало особое возбуждение. — В крайнем случае свою комнату сдашь и будешь жить с дочкой…

Нюма привалился спиной к стене, сунул руки в карманы замызганных спортивных штанов и посмотрел исподлобья на соседа. Самвел заронил голову в плечи, уперся руками о сиденье и втянул ноги под стул. С видом искреннего раскаяния. Да, мол, виноват, сморозил чушь, понимаю.

Но не в натуре Самвела испытывать долгое раскаяние. Не его вина, что Бершадские так воспитали дочь, что проживание с ней под одной крышей все одно, как в джунглях, среди диких зверей…

— Ара, а где Точка? — воскликнул Самвел, придав унылой физиономии благодушное выражение. — Где собачка?

— Под столом, наверное, — Нюма тоже стряхнул с себя груз тягостных размышлений.

Он приподнял край клеенки. Там собачки не оказалось. Как и малейших следов подкинутой вкуснятины. Ни крошки. Все вылизано, подчистую…

— Точка, Точка! — Нюма прислушался в ожидании привычного цоканья коготков по линолеуму коридора.

Но широкий проем двери отзывался сырой тишиной…

Тем временем Точка неторопливо трусила по мокрому тротуару Малого проспекта, старательно обегая крупные лужи…

Своей полной свободе собачка была обязана все той же малоприятной особе, что невыносимо пахла французскими духами. Это она, неприлично выражаясь, пыталась справиться с дверным замком. А когда справилась, зло выскочила на площадку, не заботясь — закрылась ли за ней дверь или нет. Чем, впоследствии, и воспользовалась собачка…

Порой любопытство толкает на самые опрометчивые поступки. Подчиняя себе довольна взрослых собак, чего уж говорить о маленькой собачонке. Им, маленьким собачкам, на свободе, без поводка, каждая струйка из водосточной трубы казалась Ниагарским водопадом, перед которым в испуганном восхищении можно простоять без обреченного ожидания, что тебя силой потащат от упоительного зрелища. Пусть даже по-доброму, как это делали Нюмка или волосатик Самвел. И эта завороженность полной свободой сейчас была сильнее привязанности к своим старикам…

Так, обнюхивая каждую подозрительную деталь, Точка добралась до улицы Ленина и свернула к трамвайной остановке. Память кольнула встреча с псом, что разодрал штанину хозяина. Нюмка до сих пор ее не зашил, не иначе хитрый старик что-то надумал. Что ж, как говорится, поживем-увидим…

Точка добежала до антикварного магазина на месте бывшего продуктового. Запахи здесь не столько сейчас прельщали ее, сколько гнали прочь при мысли встретить халду Галину. Честно говоря, Точке не хотелось портить с дворником отношения. Собачка может пописать, а то и покакать во дворе, дело житейское. А дворник поднимала бузу. Точка подозревала, что Галина гнала волну из-за Нюмки. Она была к нему неравнодушна, несмотря на тридцать лет разницы в возрасте. Будучи женщиной грубоватой и необразованной, полагала, что скандал — лучший способ увлечь собой старого тюхтяя Нюмку. Это ж надо — Галина явно ревновала Нюмку к собачке. Ведь когда собачку выгуливал Самвел, дворник молчала в фартук… А как Галина взъярилась, когда у антикварного магазина застукала Нюмку с той теткой в заячьей шапке?! Да, Нюмке, с ишемией и гипертонией, надо держать ухо востро с этой кобылой-дворником. Да и на ту, с заячьей шапкой, особенно губу не распускать, помнить о своем возрасте и болезнях.

Словом, все чувства Нюмы и Самвела должны всецело принадлежать ей, Точке. И от этой ласковой картины становилось теплее на душе, словно Точка вновь нашла свою маму Джильду…

Так, путаясь в мыслях, Точка приблизилась к проспекту Горького и осторожно выглянула за угол: нет ли поблизости трамвая? К счастью, было тихо. Лишь два-три воробья и голубь о чем-то договаривались между рельсами. Точка не стала вникать и припустилась прямиком к Сытному рынку.

Деловито миновав малолюдные ряды, Точка оказалась во владениях чайханщика Илюши, у трех кривоногих столиков, за одним из которых сидел сам Илюша и его приятель меняла Сеид. Они пили чай из армуди-стаканов и о чем-то негромко толковали. По-азербайджански Точка не очень понимала. Тем не менее уловила — речь шла о кабинетном рояле фирмы «Шнайдер», якобы купленном Илюшей у какого-то музыканта из бывшего симфонического оркестра Мравинского. И для того, чтобы втащить рояль в квартиру, Илюше пришлось снять с петель дверь. Зато теперь жена Сеида может давать уроки музыки и немного подзаработать…

Тема беседы была интеллектуальная, не о еде, и тем самым раздражала собачку. Вообще-то она не была голодна — столько умяла вкуснятины из буфета Смольного — дело касалось принципа…

Точка подошла ближе и оказалась в поле зрения чайханщика.

— Сян, не истиир сян?! — без обиняков, вопросил Илюша по-азербайджански, однако, будучи не уверенным, что собачка его поняла, перевел на русский: — Тебе что надо?!

Что могла собачка ответить на такой глупейший вопрос?! Неужели этот болван чайханщик полагает, что она прибежала с Бармалеевой улицы обсуждать межнациональные проблемы?! Или марку инструмента, который будет звучать в квартире чайханщика? Глупости!