Если начать с этих положений, то дальше нам придется спросить, что за космологическая утопия и какая жажда познания движут нами в нашем желании узнать как можно больше о вселенной и о том, что может сделать с ней человек [95]. Что бы ни говорил об этом обширный корпус научно–фантастических романов, но бесконечное выживание человеческой расы, как и бесконечное дальнейшее развитие человеческого сознания — очевидная утопия. Сознательно или бессознательно, мы стремимся преодолеть смерть и жить так долго, как только сможем. Раньше бессмертие было религиозной мечтой. Но теперь пересадка органов, сближение человеческого мозга с компьютером и т. п., кажется, придвинули его к нам на расстояние вытянутой руки.

Компьютеризируя все доступные данные, мы делаем для себя синхронным то, что во времени происходит последовательно. При этом мы переносим и прошлое, и будущее в некое общее настоящее, так сказать, «опространстливаем» время. «Будущее — уже сейчас!» — гласит интернет–реклама. И в то же время, отправляя космические корабли к далеким планетам, мы ищем путей к бегству, заранее предвосхищая тот день, когда Земля станет «слишком горяча для нас», ибо мы ее уничтожим. В конечном счете мы ищем во вселенной «мир без конца». Модели мультивселенной, рождение новых вселенных и их бесконечное расширение — все указывает на бесконечное будущее: но так ли это на самом деле или это лишь плод наших фантазий?

И в любом случае так ли необходимо нашей жизни и вселенной, какой мы ее знаем, бесконечное будущее? Разве смерть и быстротечность времени как факторы нашего конечного мира не открывают нам все новые возможности? Если смерть и время прекратятся, не станет ничего нового. Бесконечный мир окажется концом мира.

Любые представления о «конце света» предполагают, что мир, который мы знаем — временный, а не вечный и, следовательно, имеет начало и конец в известном нам времени. Это означает, что вселенная участвует в уникальном движении. Здесь мы называем его «историей», поскольку у нас нет возможности определенно заявить, что мы имеем дело с осмысленной эволюцией космоса, движением к определенной цели или же с продвижением к новым, высшим мирам.

Прежние и нынешние представления о конце света можно классифицировать по тому, говорят ли они о цели (telos) илио конце (finis) [96] .Если история вселенной имеет цель, значит, мы можем говорить об осмысленном развитии и идентифицировать прогресс вселенной, плавный или ступенчатый. Последняя по времени грандиозная система финалистической (осмысленной) космической метафизики была разработана Тейяром де Шарденом. В далеком будущем вселенной возникнет «точка омега», которая притянет к себе вселенную и все ее элементы. Эта точка не движется во вселенной, но двигает саму вселенную своим притяжением [2].

Однако, если история вселенной окончится «большим схлопыванием» и ничего иного после этой катастрофы не ожидается, то у вселенной нет ни осмысленного развития, ни движения к цели: перед нами просто последовательность маленьких и локальных катастроф, предвещающих катастрофу последнюю и глобальную. Следовательно, не только человеческая история, но и история вселенной представляет собой, как мы порой говорим, «не одно несчастье, так другое».

На богословском языке идеи об осмысленном движении к состоянию совершенства называются «милленаристскими», поскольку говорят о том, что конечная стадия истории окажется Вергилиевым золотым веком или наконец явившимся царством Христовым (Откр 20). Концепция линейного времени, которым измеряется прогресс в различных сферах жизни, и сама вера современного мира в прогресс лишь современный секуляризованный вариант старых идей о милленаристическом (или хилиастическом) совершенстве [97].

Идеи о катастрофическом обрыве истории мы называем «апокалиптическими», поскольку иудейские и христианские апокалиптические писания донесли до нас мечты о падении этого мира несправедливости, насилия, смерти и угнетения людей. Апокалиптический мир изначально не был миром метафизических духовных визионеров, как называл его Кант: это был мир преследуемых и мучеников. Это «религия угнетенных» (Латернари). С этими идеями в их секуляризованной форме мы встречаемся сейчас, имея дело с экстерминизмом и научно–фантастическими представлениями о некоем «терминаторе», который явится извне и положит всему конец [98].

В христианской эсхатологии мы постоянно встречаемся с сочетанием этих двух идей: конец и начало, катастрофа и новое рождение, прощание и приветствие, ибо эсхатология лишь тогда может быть названа христианской, когда она берет за основу Исход Израиля и явление Христа. Рабство Израиля и смерть Христа — базовые образы катастрофы. Исход в свободу Земли обетованной, воскресение в вечную жизнь будущего мира — базовые образы нового начала. Конец Христа на кресте — не последнее из того, что с ним случилось: это лишь начало воскресения и явления Духа, подателя жизни. Диалектическая тайна христианской эсхатологии гласит словами Т. С. Эллиота: «В моем конце — мое начало». То же самое означают мои слова, процитированные в приглашении на этот симпозиум: «Что скажет нам богословие надежды о далеком будущем космоса и его значении для человека? Способна ли «смерть и возрождение вселенной» стать прелюдией к неожиданному новому творению всего?» (с. 2). В свете своего опыта богообщения христиане ожидают освобождения всех вещей из рабства быстротечности и перехода на «новые небеса и новую землю, и прежние уже не будут воспоминаемы и не придут на сердце» (Ис 65:17); они ожидают воскресения всех мертвых и восстановления всех вещей в новом, вечном творении (Откр 21:4). Только тогда настанет «мир без конца».

Сто лет, с 1600–го по 1700–й год, лютеранское богословие учило, что будущей судьбой вселенной является не преображение, а уничтожение: «За Страшным судом последует полное уничтожение мира. Все, кроме ангелов и людей, все, принадлежащее этому миру, будет испепелено огнем и обратится в ничто. Следовательно, мы должны ожидать не преображения мира, а полного исчезновения его субстанции» [99]. Подобные же мнения можно услышать среди современных фундаменталистов — «аннигиляционистов». После Страшного суда верующие отправятся на небеса, а неверующие будут уничтожены вместе с землей. То, что прежде называлось адом, теперь называется «полное несуществование» [5].

Богословски это мнение объясняется тем, что если ангелы и верующие будут полностью поглощены visio beatifica,блаженством созерцания Бога «лицем к лицу» (1 Кор 13:12), то им больше не потребуется посредник между собой и Богом, каким являлся для них тварный мир. Ангелам больше не понадобится тварный мир Небес, а людям — тварный мир земли и всего, что на ней. Так что, едва исполнится цель Бога — спасение человеческих душ, Небеса и Земля, вместе со смертным человеческим телом, будут разрушены и сожжены, как леса по окончании строительства.

Идея эсхатологического уничтожения мира включает в себя не только мир в его нынешней форме. Она касается самого вещества творения. Она означает, по сути, процесс, обратный творению: творение из ничего (creatio ex nihilo)оканчивается возвращением в ничто (reductio ad nihilum).Творение представляет собой движение от небытия к бытию, а его конец — движение от бытия к небытию. Приверженцы идеи уничтожения мира находят подтверждение своей вере в словах 2 Петр 3:10: «Стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят», а также в Откр 20:11: «От лица Которого бежали небо и земля, и не нашлось им места» и Откр 21:1 «Прежнее небо и прежняя земля миновали». Аналогию этому в современной космологии составляет представление о том, что после большого схлопывания вселенная вернется к состоянию до Большого взрыва.