— Ты должна понять меня, — говорил я ей. — Если потребуется, я могу очень и очень многое в себе изменить, но я не в силах перестать быть полицейским. У тебя будут лучшие варианты, и тебе стоит их подождать, быть может, ты решишь сделать выбор в пользу какой-то более… значимой жизни в более приятном уголке мира.

— Тебе следует понять меня, Фенн Хиллиер, — говорила она. — Я там, где моя любовь, такой уж я создана. В этом моя сущность. Я предназначена человеку, который заполняет сейчас всю мою жизнь, и я счастлива, что мы тянемся друг к другу, потому что в тебе есть… добродетель. Я стану любить тебя в любом случае, так уж, видно, судьбой указано. И из-за твоей добродетели, Фенн, не должно быть у меня никаких барьеров и тормозов, я готова отдавать тебе что имею, и я сделаю тебя очень, очень счастливым. Вот поэтому для меня быть не может какой-то более значимой жизни, и где бы мы ни оказались, это будет самый приятный в мире уголок.

Жениховство — слово старомодное, и она вложила в него всю эту старомодность, так что мне оставалось лишь гадать относительно степени страстности ее натуры, получая многообещающие поцелуи, — вплоть до нашего медового месяца, когда, словно в опровержение скабрезных историй, ходящих среди обитателей Долины о девушках с нагорья, подтвердилась ее девственная чистота, о чем прежде говорилось намеками. Мы провели вместе две недели в конце августа, имея в своем распоряжении одолженный фургон и очень небольшую сумму денег. Первые две ночи мы провели в отеле в городе, расположенном в полусотне миль от нас, а затем двинулись в сторону нагорья, ее нагорья, захватив еду и снаряжение для жизни в палатке, кое-что из этого мы прикупили, что-то взяли взаймы. Ей были известны укромные места и дороги к ним. Двенадцать дней и ночей мы прожили на берегу озера в палатке, что проделала сюда с остальными нашими вещами двухмильный путь от того места, где кончилась дорога, проведенная лесозаготовителями. Это был край дикой природы, с прекрасным чуть затуманенным видом и полным отсутствием следов человека. Мы очень много говорили, очень много бродили, делили между собой обязанности, набрасывались на еду как волки и — в полном смысле этого слова — познавали друг друга.

У нас не было возможности ощутить, что мы еще не избавились от стеснительности молодоженов, поскольку у нас не с чем было сравнивать. Идиотская стеснительность все еще сковывала нас обоих. Моменты близости проистекали по застывшему расписанию, действовали какие-то тормоза — все это было следствием того, что два человека стремились поступать в полном соответствии с тем, что им довелось читать. Мы с такой решимостью старались доставить друг другу наслаждение, что возникала некая натянутость, но нам было невдомек, чем это для нас может обернуться.

С помощью саперной лопатки я расширил отверстие, откуда бил родник, и мы по очереди в нем купались. Забраться в ледяную воду требовало напряжения всех душевных сил. На четвертый наш день я собирал валежник для костра, и мне почудилось, что она меня окликнула. Я решил, что она уже закончила свое купанье, и направился к роднику. Из-за шума воды она не слышала, как я подошел. Наполовину скрытый кустарником, я остановился и как вор глядел на нее. Белое тело, тени от листвы, желтые монетки летнего солнца, блеск волос, чернота воды. Она поднялась. Вода доходила ей до середины бедра. Она расстегнула заколку в волосах, и они рассыпались по плечам. Она с осторожностью начала выбираться из воды. На губах ее блуждала какая-то потайная, интимная улыбка.

Неожиданно, прямо как с небес меня осенило, что женщина, которой я любуюсь, это моя женщина, а не просто партнер по свадебному путешествию, требующий заботы и внимания. Будто тяжесть спала с моих плеч. Улыбаясь, я направился к ней и, увидев ее испуг, рассмеялся, обняв, опустил ее на траву и овладел ею с какой-то радостью и без всякого расписания, отбросив заимствованные познания и представления о том, что и как следует делать. Отключив истерзанный сомнениями разум, я делал все, что подсказывали мои сердце и тело, и вот там, яростные движения ее белых сильных рук и ног, стоны наслаждения и неистовство завершения провозгласили нас наконец мужем и женой, прочно и навсегда. Мы улыбались друг другу, отпуская скверные и не слишком пристойные шуточки. Она чувствовала, что нечто, столь нежданно произошедшее с нами, должно иметь какое-то особое название.

За оставшиеся дни и ночи мы осознали удивительный парадокс, который, похоже, калечит жизнь многим супружеским парам. Когда два тела поднаторевают в делах любовных, достигают открытым и честным путем взаимного удовольствия, секс делается привычной радостью, которой можно предаваться в любом настроении, становясь, таким образом, не только более значимым — как бы подтверждая существующее положение вещей, — но и менее значимым, поскольку превращается в часть бытия, не более и не менее важную, чем другие части. Когда телом не пользуются честно, в соответствии с его предназначением, нарастает страстное и тревожащее желание, придающее сексу явно излишнюю важность — это сродни мечтаниям голодающего о еде. Такие мелочи, как точное определение момента совпадения оргазмов, делаются самодовлеющими, хотя истинно любящие знают, что время любви подобно бесконечной полке с книгами. В некоторых случаях исход более счастливый, чем в других, но главное удовольствие в самом процессе чтения, в завязке каждой истории, в развитии повествования, в том, как главы переливаются одна в другую, в какие переделки попадают герои. Каждая книга — это путешествие и одновременно история, и если, в одном случае завершение не оправдало надежд, в другой раз оно будет лучше, а нередко вы обнаружите истинный шедевр. Те же, кто живет в постоянной тревоге, как бы держат в руках, последнюю книгу с этой полки. Они монотонно бубнят слова, теряют нить повествования, бездумно пролистывают страницу за страницей, думая только о развязке.

Я мог коснуться рукой моей учительницы и в ответ услышать: «Ну конечно!», или «Еще фасоли или сосисок?», или «Притащи себе еще банку пива». Она могла, наклонившись, поцеловать меня в затылок, и я либо поднимался, чтобы отправиться с ней пройтись или за охапкой хвороста для костра, либо оборачивался и притягивал ее к себе. Живущие в тревоге и томлении никогда не поймут, чего от них хотят. Любящие понимают всегда.

Когда мы сложили вещи и двинулись обратно с нагорья, я уже осознал, что обладаю наградой, гораздо большей, чем мог мечтать, и блаженствовал от такого счастья. Последние сомнения холостяка вылетели у меня из головы. Я знал, что подле меня женщина, которой мне хватит на всю мою жизнь. Мчась по извилистой дороге, мы распевали песни. Ни она, ни я не могли точно воспроизвести мелодию. То, что закончился хороший медовый месяц, не навевает печали, но, как я понимаю, не слишком часто медовый месяц бывает хорош. Супружеские пары следует классифицировать на две категории. Супруги и истинные супруги.

Единственное облачко на горизонте было столь крохотным, что его можно было разглядеть, лишь придвинувшись к нему вплотную. Ее сводный брат договорился с начальством на строительстве дороги в соседнем штате, где он подрабатывал в летние месяцы, чтобы приехать выдать замуж сестру. Я в первый раз его увидел. Мне не понравились ни вид его, ни манеры.

Но ради Мег я был вынужден сказать, что он отличный парень.

Любой профессиональный юрист вам скажет, что не существует некоего облика уголовника. Есть убийцы, выглядящие как честные, глубоко набожные юные священнослужители. Есть профессора, внешним видом смахивающие на обезьян, напоминающие хорьков банкиры, священники с лицами неандертальцев.

Если же вы станете продолжать допытываться у профессионального полицейского его мнения, то зачастую он признается, что может заметить в человеке нечто почти неуловимое, выдающее тайную склонность к противозаконному насилию. Полным идиотизмом было бы употреблять здесь слово вроде «психопат». Оно для мусорной корзины, оно являет собой вместилище для всех тех, в ком мы находим что-то странное, непривычное, нам не доступное.