Патриция не шевельнулась и не открыла глаза, когда он повернулся к ней. Он решил, что леди Карлайл, должно быть, нашла, что сказать, чтобы успокоить девочку.

– В твоем возрасте ваша мама была самой симпатичной малюткой, – начал рассказывать он. – У нее были волосы Каролины и твое лицо. Она была моей сестрой, как ты и Каролина – сестры Руперта. Я нежно любил ее.

Веки Патриции дрогнули, и она открыла глаза.

– Тетя Урсула сказала, что папе стоило бросить всего лишь один взгляд, и он в нее влюбился, – тихо сказала она.

Или в ее приданое. Но кто он такой, чтобы знать, что заставило Адриана Парра увиваться за семнадцатилетней вертихвосткой?

Он улыбнулся.

– Я помню, когда… – и он стал делиться с ней своими детскими воспоминаниями, всплывавшими в памяти, по мере того, как говорил.

А потом они сидели в гостиной, он и леди Карлайл, потягивая чай и снова поддерживая беседу, как два воспитанных незнакомых человека. За исключением того, что беседа прерывалась длинными паузами. Тем не менее, по выражению ее лица он понимал, что никакой неловкости она не испытывает.

– В чем дело? – спросил он, когда, после очередной долгой паузы, она бросила на него пустой взгляд.

Ее глаза ожили, сосредоточившись на нем.

– Ни в чем, – отстраненно ответила она.

Он должен оставить все как есть. Он не хотел становиться частью ее жизни. Не теперь, когда потребовалось столько лет, чтобы вытравить ее из собственной жизни.

– По-видимому, это вечер для печали, – наконец вздохнул он. – Я считал, что мы подарили детям счастливый день, избавили их от монотонности, насаждаемой годами наставлений о приличиях. День удовольствий закончился слезами. Вы полагаете, мы сделали что-то не так?

Ему показалось, что она не собирается отвечать. Она смотрела мимо него, устремив взгляд вдаль.

– Нет, – наконец ответила она. – Нет. У детей были родители, несмотря на то, что они редко их видели. Родители были якорем, источником безопасности. Если ничего не предпринимать, то боль от их потери навсегда останется с ними, и может причинить непоправимый вред. Я думаю, слезы были нужны. Возможно, они приведут к исцелению. Мы можем только надеяться на это.

– Я возьму их, – вдруг сказал он, удивив самого себя. – Вы можете не беспокоиться, никто не станет покушаться ни на ваш образ жизни, ни на ваше время, ни на ваши средства. Они будут жить со мной, где буду я – там и они.

– О нет, не возьмете! – Ее глаза, устремленные на него, сверкали, волосы пылали. Он мог поклясться, что они стали еще рыжее. – Напоминаю вам, милорд, что они – мои племянники, в той же степени, что и ваши. Они будут жить со мной. Вы можете время от времени навещать их. И мои средства вполне позволяют вырастить троих детей. Я богатая женщина, если вы этого не знали.

– Гм, – откинувшись в кресле, он не сводил глаз с ее разгневанного лица. – Урсула, может быть, мы позволим нашим адвокатам заняться этим вопросом. Не будем же мы торговаться из-за детей. Все же они люди, а не собственность.

– Вот именно, – огрызнулась она, но гнев в глазах растаял, и она явно расслабилась. А взгляд опять сделался отрешенным.

– Что случилось? – снова мягко спросил он.

Она посмотрела на него и уже не отводила глаз.

– Я была так предвзята, – горько сказала она. – Я позволила себе задушить любовь, чтобы поступить правильно и подобающе.

У него екнуло сердце, но она тут же продолжила:

– Адриан проиграл дом моего детства. Я чувствовала, что потеряла часть себя, свои корни. Этого я не могла ему простить. А потом он стал приезжать, что-то выпрашивая, умоляя дать деньги в долг. Всегда в долг. И он разрушил мою жизнь, – поняв, в чем призналась, она прикусила губу и закрыла глаза. – Он всегда был слабохарактерным и своенравным, беспечным и эгоистичным. Но я любила его. Он был моим единственным братом. И может быть, по меньшей мере, в одном я была неправа. Возможно, он любил ее. Как вы считаете, любил?

– Я не раз думал о том же, – вздохнул он. – Когда обнаружил, что все деньги, которые давал Марджори на содержание детей – тогда их было двое – тратились за игорным столом, я запретил ей приходить. Сказал, что отныне моя дверь будет для нее навсегда закрыта, а все ее письма будут возвращаться непрочитанными. И это была не праздная угроза. Возможно, они заслужили такое отношение от нас обоих. Но она была моей единственной сестрой. Я учил ее ездить верхом, плавать и лазать по деревьям. Малышкой она хихикала точно как Каролина. Женился ли он на ней из-за приданого? Тогда я думал именно так, да и вы тоже, хотя вряд ли с этим согласитесь. Или все-таки он ее любил? Они были в высшей степени эгоистичны, они пренебрегали своими детьми. Но, вполне возможно, любили друг друга. Они ведь всегда были вместе, даже в смерти.

– Как бы мне хотелось, – удрученно сказала она, – вернуться в прошлое и сказать ему, что денег больше не будет, но моя дверь всегда открыта для них обоих, что их ждут дружелюбие, поддержка и любовь. Мне жаль, что я не знала их детей с рождения.

– Увы, возвратиться мы не можем.

– Нет.

Он понял, что леди Карлайл плачет только тогда, когда она резко поднялась и повернулась к двери. Но, чтобы пройти туда, ей бы пришлось миновать его кресло. Так что она порывисто отвернулась к камину.

– О, – неуверенно засмеялась она. – Кажется, мне что-то попало в глаз.

И она приложила носовой платок к одному, а затем к другому глазу.

Виконт поднялся и в несколько шагов оказался возле нее. Он встал позади и положил руки ей на плечи.

– Думаю, вы правы, Урсула. Думаю, печаль вечера вызвана радостью дня. Мы сознательно не позволяли себе оплакать их как должно, но сегодня днем ощутили их отсутствие. И мы вспомнили, что они были личностями, что они были частью нашей жизни, и что они дали жизнь трем детям наверху. Да, они были эгоистичны и безответственны, но, уверен, они должны быть, наконец, оплаканы как подобает. Вы не должны стыдиться своих слез.

Он ожидал, что она окажется в его объятиях. И если бы она потянулась к нему, он бы обнял ее, утешая и ее, и себя. Но был рад, когда она этого не сделала. Он не хотел обнимать ее. Не хотел, чтобы они разделили их общее горе так близко и так интимно.

Он почувствовал, что она постепенно берет себя в руки.

– Вы правы, – наконец сказала она. – Спасибо.

Но он не мог оставить все как есть. Вскрылись старые раны. И когда-то она слишком много для него значила. Она была для него всем на свете.

– Почему ты не дождалась, пока я вернусь к тебе, Урсула? – спросил он. – Ты же знала, что я вернусь. Почему ты не вернулась ко мне?

Она обернулась, ее широко раскрытые глаза покраснели и были полны слез.

– Не дождалась? – недоверчиво спросила она. – Вы бы вернулись? Вы ждали меня…? Да я бы плюнула вам в лицо.

– Так брак с Карлайлом был браком по любви?

Глупо, но он всегда сомневался в этом. Нельзя сказать, что он когда-либо действительно хотел знать ответ. Только с недавних пор. Теперь это уже не ранило.

– Безусловно, это был брак по любви, – она дернула плечом, но отвела глаза. – Безусловно. А вы что думали?

– И это был хороший брак?

Они с Карлайлом вращались в разных кругах. Ему никогда не нравился этот человек. Возможно, потому что он был мужем Урсулы. Он не мог назвать другой причины стойкой неприязни, испытываемой к человеку, который, казалось, был сама любезность

– Да, это был хороший брак, – чуть запинаясь, ответила она. – Очень хороший. Самый лучший. Все было чудесно. Это был лучший поступок, который я когда-либо совершала.

Но взгляд ее казался затравленным. Потому что Карлайл умер, и прекрасный брак остался в прошлом? Или потому, что она лгала? И если все было так замечательно, почему она не приказала ему не лезть не в свои дела?

– Мой брак – не ваша печаль, – тут же добавила она.

– Разумеется, – холодно согласился он. – Ваш брак – не мой брак и меня не касается. По крайней мере, за это я должен поблагодарить судьбу. Еще два дня и, если погода позволит, мы сможем думать об отъезде. Я заберу детей, а вы можете возвращаться к жизни, которой так наслаждаетесь. Как вы полагаете, мы сумеем еще два дня продержаться в рамках приличий? Думаю, сегодня мы справились неплохо.