Я открыл сарай и выпустил кота. Он вышел во двор и зажмурился от солнца. Он потерся носом о мою штанину и посмотрел мне в глаза: не дам ли я ему колбасы? Я не дал. Тогда он поднял хвост и побежал на улицу. Я не стал его догонять.

Три дня у меня было плохое настроение. Я не знал, как сказать маме, что получил двойку. На чет. вертый день папа сам спросил меня:

— Какие, молодой человек, нас занимают проблемы?

— Они'меня не занимают, — ответил я.

— А почему мы такие кислые?

В это время в комнату вошла мама.

— Хорошее дело, — сказала она. — Он уже начал скрывать от вас свои отметки. Три дня назад он получил двойку.

— Откуда ты это знаешь?

— Мне Клавдия Николаевна сказала. Я просто ума не приложу, как это у него получается. Что у тебя, способностей не хватает?

— Способностей у него вагон, — сказал папа. — Просто он излодырничался.

— Оказывается, все это время он дрессировал кошку.

— Понятно^— сказал папа. — Он хочет стать Борисом Эдером. В нашей семье нам не хватает дрессировщиков львов, змей и диких крокодилов.

— Он дрессировал кошку совсем по другой причине. Мне Зойкина мама рассказывала. Он хотел освободить Зойку от суеверий.

— Великолепно, — сказал папа. — Дрессировщик-общественник. Доброволец, так сказать. Теперь ты видишь, чего ты добился своей дрессировкой?

— Он добился двойки. А Зоя получила пятерку.

— Что и требовалось доказать, — обрадовался папа. — Я же говорил тебе: не вмешивайся в дела, которые тебя не касаются! Я же русским языком говорил!

— А возможно, это в какой-то степени его касается, — сказала Лялька.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил папа. — По-твоему, надо приучать Петю активно вмешиваться в жизнь? Напиши об этом статью в журнал «Семья и школа». Там это любят.

— Выйди на минуточку, — попросила меня Лялька.

Я вышел за дверь и стал прислушиваться, что они еще про меня скажут.

— А что плохого, — начала Лялька, — если он хотел доказать Зое, что не надо быть суеверной? Он увлекающийся парень. Он увлекся дрессировкой и забыл про школу. И никто ему о ней не напомнил. И в этом виноваты мы…

— Значит, кроме Бориса Эдера, — сказал папа, — мы имеем в доме еще своего Антона Макаренко. Не слишком ли много талантов на одну семью?

— Она нас учит, как воспитывать Петю, — вставила мама. — Очень мило. Она упрекает меня. Я, видите ли, не смотрю за сыном. Я не воспитываю его. Он заброшенный ребенок. Он бегает по двору в рваных штанах, как беспризорник. У него нет матери.

— Не надо расходиться, — попросил папа.

— Нет, как вам это нравится? — спросила мама. — Всю жизнь я недоедала, недосыпала, только и думала, как бы лучше воспитать Детей. Другие мамочки пропадали в театрах или на вечерах самодеятельности. Их дети лежали в кроватках голодные и мокрые по самое горло. Другие мамочки разъезжали по курортам, шили себе наряды, флиртовали, а я одна сидела дома и не могла надышаться на своих детей.

— Не надо расходиться, — еще раз попросил папа.

— Целыми днями я была прикована к вашим горшкам и к вашим болезням. Может быть, я была уродом? Как бы не так! Когда я шла по улице, все на меня оглядывались. Однажды меня остановил ца Тверском бульваре режиссер, который снимал фильм "Аэлита». Он посмотрел на мою фигуру и сразу решил снять меня в роли марсианки. Но я не пошла! Я не пошла, потому что у Лялечки было воспаление среднего уха. И после этого мне говорят, что я не преданная своим детям мать… Я отказалась от роли марсианки…

Когда мама вспоминает про марсианку, она очень расстраивается. И сейчас она расстроилась и начала жаловаться на Ляльку…

Я вышел во двор. У меня опять сделалось плохое настроение. Мне было жалко Ляльку, голубя и немного маму, которая из-за нас «не стала марсианкой в картине «Аэлита».

Дядя Тиша — веселый человек…

Я лежал с папой на диване, голова к голове, и мы слушали по радио про хоккейный матч Польша — Швеция. Из репродуктора неслись страшные крики; кричали болельщики, кричали игроки, но больше всех кричал радиорепортер:

«Удар! Еще удар! Мимо! Штанга! За шайбой трудно уследить! Какой штурм! Вот могучий Ларе Бьерн, капитан шведской команды, устремляется к воротам…»

— Этот могучий Ларе Бьерн, — сказал папа, — еще наделает полякам делов.

— У «его могучий рывок, — сказал я.

— Ладно, вы, могучие, — сказала мама, — оторвитесь на минутку от радио… Ты серую безрукавку брать будешь?

— Буду, — буркнул папа.

Мама стояла у раскрытого чемодана и укладывала вещи. Папа через несколько часов уезжал в командировку.

Запонки я положила в коробочку, — сказала мама. — Рубашки лежат сверху. Пожалуйста, не забудь их менять.

— Не забуду, — отозвался папа.

— Дай честное слово!

Папа дал слово, и мы снова начали слушать, как этот Ларе Бьерн прорывается к воротам. Но тут к нам позвонили. Я пошел открывать дверь. В коридор вошел папин знакомый — дядя Тиша, веселый человек. Он был круглый, совсем коротышка, только голова у него была длинная, вытянутая вверх, словно кабачок. Дядя снял пальто, посмотрел на меня своими маленькими голубенькими глазками и спросил:

— Как живете, караси?

— Ничего себе, мерси, — ответил я в рифму, как учил меня дядя.

— Твои старики дома?

— Они не старики, — ответил я.

— Точно! Не давай в обиду своих родителей, — сказал дядя, входя в комнату. — Они не старики. Они молодые. Особенно наша Ольга Ивановна.

Дядя Тиша — кабачковая голова — хотел поцеловать мамину руку, но она спрятала ее за спину. — Она пахнет луком, — сказала мама. — Я готовила своему муженьку в дорогу котлеты.

— Счастливый ты человек, — сказал дядя. — Как о тебе заботятся. И ты не боишься оставлять такую женщину одну?

— Он этого не боится, — улыбнулась мама.

— На этот счет я спокоен, — сказал папа и выключил радио.

Мы сели за стол, и дядя Тиша начал рассказывать новые анекдоты. Он знает, наверное, миллион анекдотов. Он может рассказывать их целый вечер, без передышки. Мне «нельзя слушать анекдоты. Мне не следует развешивать уши. У дяди Тиши бывают такие анекдоты, что и маме нельзя слушать. Тогда мы оба выходим из комнаты. Но сейчас услали толь. ко меня. Меня послали за спичками, потом за газетой, потом посмотреть, не потух ли на кухне газ. Когда они не знали, что еще выдумать, дядя Тиша просто сказал:

— А ну-ка, молодой человек, выкатывайся отсюда, я расскажу, как попали в ад француз, итальянец, русский и еврей.

Я вышел из комнаты и, понятно, сразу приложил ухо к двери. Дядя Тиша зашептал:

— Значит, спрашивает черт у француза: «Пардон, мосье, в какой вам желательно жить ванне — серной, сернокислой или щелочной?»

Дальше я не расслышал, потому что папа начал громко смеяться. Когда дядя кончил, все хором закричали: «Можно!» Я вошел в комнату. Мама вытирала платочком глаза, а папа все еще смеялся, только дядя сидел серьезный, будто он «ничего нег рассказывал.

После того как все попили. чай, папа сказал, что ему пора на вокзал. Он попрощался со мной. Мама и дядя Тиша пошли его провожать.

Я включил радио, чтобы еще немного послушать про могучего Ларса Бьерна, но о нем уже не рассказывали. Пришлось взяться за телевизор. Сначала я просмотрел картину про опорос свиней, потом послушал испанский разговорник: «Здравствуйте, сеньор, есть ли у вас родители?» — «Спасибо, у меня есть родители и маленькая сестренка». «Как проехать на Зацепу?» — «На Зацепу, сеньорина, лучше проехать на автобусе». Потом показалась дикторша с большим бантом на плече. Дикторша посмотрела на меня и сказала, что сейчас будут показывать картину «Я и моя жена» и детям до шестнадцати лет ее смотреть нельзя.

Я уселся поудобнее в папино кресло, но тут услышал, как в передней кто-то начал открывать ключом дверь. Это была мама. Я поскорей выключил телевизор, побежал в спальню и спрятался в углу, за шкафом, чтобы испугать ее, когда она войдет.