Желаемом?

Да, желаемом. Я не отрицаю те чувства, витавшие между нами, но я никогда не хотела принять их. Адам был очень привязан ко мне, Джим. Не очень здоровая привязанность, и после того совместного лета, он начал говорить мне, что он не может смотреть на других женщин, что я была только той женщиной, в которую он мог бы влюбиться, и если бы мы не стали братом и сестрой, то он женился бы на мне в тот же момент. Вроде шутки, конечно, но мне это не понравилось. Если честно, я очень обрадовалась, когда он уехал в Париж.

Интересно.

И потом, как мы оба знаем, меньше, чем через месяц, он вернулся — выгнан с позором, как он объяснил мне тогда. Но у меня уже была соседка, и Адам должен был найти комнату для себя. Мы оставались друзьями, лучшими друзьями, но я начала удерживать его на дистанции, чтобы отдалиться от него для его же блага. Ты много виделся с ним в последние два года университета, но как часто ты видел его со мной?

Стараюсь вспомнить… Совсем немного. Пару раз.

Вот видишь.

Ну, и что теперь с его книгой? Кладем в стол и забываем?

Не обязательно. В таком виде книга непечатаема. Не потому, что неправда — по крайней мере, часть — но если эти страницы всплывут, они могут огорчить многих людей. Я замужем, Адам. У меня две дочери и трое внуков, много родственников, сотня друзей, приемная племянница, я очень люблю ее, и это будет преступлением, если книга будет напечатана, как она написана. Согласен?

Да, да. Я со всем согласен.

А с другой стороны, книга произвела на меня очень глубокое впечатление. Она показала мне брата с совершенно неожиданной стороны, с удивившей меня стороны, и, если мы сможем изменить книгу в более печатное, я не буду против.

Я немного запутался. Как ты собираешься сделать непечатаемую книгу печатаемой?

А здесь поможешь ты. Если тебе это неинтересно, мы позабудем обо всем и больше не будем к этому возвращаться. Но если ты хочешь помочь, тогда вот, что я предлагаю. Ты берешь заметки к третьей части и придаешь им читаемый вид. Для тебя это не будет слишком сложно сделать. Я не смогу, но ты писатель, ты знаешь, как. Затем, самое важное, ты пройдешься по рукописи и изменишь все имена. Помнишь, старое телевизионное шоу в пятидесятых? Имена должны быть изменены, чтобы защитить невиновных. Ты меняешь имена людей и места, ты добавляешь или вырезаешь по твоему вкусу, а потом ты печатаешь книгу под своим именем.

Но тогда это уже будет не книга Адама. Не совсем честно. Будто краду… будто странная форма плагиата.

Нет, если ты все сделаешь правильно. Если ты упомянешь свою благодарность Адаму за места, написанные им — настоящему Адаму под вымышленным именем — тогда ты ничего у него не украдешь, ты выкажешь ему почет.

Но никто не узнает, что это Адам.

Какая разница? Ты и я будем знать, и, по-моему, мы и есть только те, для кого книга будет важна.

Ты забываешь о моей жене.

Ты ей доверяешь, полностью?

Конечно, я доверяю ей.

Тогда трое нас и будут знать все.

Не уверен, Гвин. Мне надо подумать. Мне нужно время, хорошо?

Сколько хочешь. Не торопись.

Ее сторона истории была убедительна, более чем правдоподобна, чувствовал я, и, ради нее, я хотел бы ей поверить. Но я не мог, по крайней мере, до конца, по крайней мере, без сильного сомненья, что текст Летобыл прожившим опытом, а не какой-нибудь похотливой мечтой больного умирающего. Чтобы удовлетворить мое любопытство я взял день отдыха от книги, над которой тогда работал, и поехал в Колумбийский университет, где я узнал от администратора факультета Международных Отношений, что Рудольф Борн работал профессором по приглашению в течение 1966-67 учебного года; а потом, после некоторого времени, проведенного в комнате микрофильмов библиотеки Батлера, в том самом Замке Зевоты, где Уокер работал одно лето, я нашел, что тело восемнадцатилетнего Седрика Уилльямса было обнаружено майским утром в Риверсайд Парк с многочисленными ножевыми ранениями в груди и верхней части тела. Другие вещи, как назвала их Гвин, были аккуратно выписаны в рукописи Уокера, и, если эти другие вещи были правдивы, почему он стал утруждать себя фабрикацией неправды, открывая всеобщему обозрению детальное, само-унижающее описание кровосмесительной любви? Возможно, версия Гвин двух летних месяцев правдива, но и также возможно, что она врала мне. И даже если она и врала, кто стал бы обвинять ее в нежелании обнародовать те факты? Кто угодно стал бы врать в ее ситуации, каждый бы врал, ложь была бы единственной альтернативой. По дороге в Бруклин в метро я решил, что происшедшее не важно для меня. Важно ей, но не мне.

Несколько месяцев прошло, и все это время я почти не думал о предложении Гвин. Я трудился над моей книгой, подходя к заключительной части романа, поглотившего несколько лет моей жизни; и Уокер и его сестра стали уходить из моих мыслей, таяли, превращаясь в еле видимые фигуры на далеком горизонте моего сознания. Когда книга Адама случайно появлялась в моей памяти, я был твердо уверен, что не хочу более иметь ничего общего с ней, что эпизод в моей жизни закончен. После этого произошли два события, поменявшие полностью мое отношение. Я закончил мою книгу, что означало — я мог теперь обратить свое внимание на что-то другое, и еще то, что я наткнулся на новую информацию, связанную с историей Уокера, кода, как бы, последняя небольшая глава, новый взгляд для меня — и все сдвинулось.

Я уже описал, как я прошелся по заметкам Уокера к Осени. Что касается имен, они были придуманы по просьбе Гвин, и читатель мог быть уверен, что Адам Уокер это не Адам Уокер. Гвин Уокер Тедеско — не Гвин Уокер Тедеско. Марго Жоффруа — не Марго Жоффруа. Хелен и Сесиль Жуэ — не Хелен и Сесиль Жуэ. Седрик Уилльямс — не Седрик Уилльямс. Сандра Уилльямс — не Сандра Уилльямс, а ее дочь Ребекка — не Ребекка. Даже Борн — не Борн. Его настоящее имя было близко по звучанию к другому провенсальскому поэту, и я решил заменить перевод этого другого поэта не-Уокером своим собственным переводом, так что ремарка об Аде Данте на первой странице книги не существовала в не-Уокерской рукописи. И в самом конце, я полагаю лишним добавить, что мое имя не Джим.

Уэстфилд, Нью Джерси — не Уэстфилд, Нью Джерси. Эхо-озеро — не Эхо-озеро. Оуклэнд, Калифорния — не Оуклэнд, Калифорния. Бостон — не Бостон, и, хоть не-Гвин работает в издательстве, она — не директор университетского издательства. Нью Йорк — не Нью Йорк. Колумбийский университет — не Колумбийский университет, но Париж — это Париж. Только Париж реален. Я решил его оставить, поскольку Hуtel du Sud исчез много лет тому назад, и все записи о пребывании не-Уокере в 1967 году исчезли вместе с отелем.

Я закончил мой роман летом 2007 года. Вскоре после этого моя жена и я решили поехать в Париж (дочь ее сестры выходила замуж за француза в октябре), и разговоры о Париже вернули мне мысли о Уокере. Мне стало интересно, если бы я смог найти кого-нибудь из драмы неудавшейся мести, сочиненной им сорок лет тому назад, и если бы я смог, то захотели бы они поговорить со мной об этом. Борн представлял особенный интерес, но я был бы очень доволен увидеться с кем угодно — Марго, Хелен или Сесиль. Первых трех я не смог найти, но когда я загуглил имя Сесиль Жуэ для поиска на интернете, безмерное количество информации вылетело на мой экран. После моего знакомства с восемнадцатилетней девушкой в рукописи Уокера, я не был удивлен ее бурному росту в литературных науках. Она преподавала в университетах Лиона и Парижа, а последние десять лет она была связана с НЦНР (Национальный Центр Научных Разработок), принимая участие в исследованиях манускриптов французских писателей восемнадцатого и девятнадцатого веков. Ее специальностью был Бальзак, о ком она выпустила две книги, при этом упоминалось бесчисленное количество статей журналов и книг, полный каталог работ за три десятка лет. Неплохо, подумал я. Неплохо и для меня, так что я смогу написать ей письмо.