Пол прижимается к спинке сиденья.

— О чем ты?

— Той ночью ты говорил ужасные вещи…

— Я был не в себе…

— Даже если и так, я переживаю за тебя.

— Ты мне не веришь.

Он внимательно смотрит на меня, но выражение его лица прочесть невозможно.

— Собака… Не знаю, это звучит как-то странно. Ох, Пол, пожалуйста, скажи мне правду…

— Подожди-ка… — растерянно шепчет он. — Ты считаешь, что я убил кого-то?

— Пол, пожалуйста, я могу помочь тебе…

— Ты рехнулась!

— Ты все повторял «ее», «я убил ее».

Я всего в нескольких сантиметрах от его лица, мой голос низкий и настойчивый.

— Ты считаешь, я мог бы это сделать? Ты и вправду так думаешь?

— Ш-ш…

Мы оба смотрим на затылок водителя.

— У тебя были руки в крови…

— Ты явно рехнулась! — шипит он, почти прижимаясь ртом к моему уху.

Я начинаю плакать, высвобождая часами сдерживаемый гнев и стресс.

— Господи, Пол, пожалуйста, разреши мне помочь тебе! Я твоя жена, ты можешь рассказать мне все.

Я наклоняюсь к нему, пытаясь разглядеть хоть какой-то знак или намек в его лице. Он отталкивает меня и отворачивается к окну.

— Ничего не случилось, Кейт. — Его голос ровный и холодный. В нем чувствуется какая-то угроза, чего я никогда раньше не замечала. — Брось. Мне надоело.

Когда такси останавливается возле нашего дома, я вытираю слезы, и мы напряженно идем порознь по дорожке.

На следующее утро, запечатлев на моей щеке сухой поцелуй, Пол уходит на работу, а я провожу день со своими жуткими, навязчивыми мыслями. Я иду в школу, чтобы забрать Аву, оставляю Джоша на музыке. По пути грустно улыбаюсь приблизительно пятидесяти мамочкам и одному отцу, радуясь, что никто не пытается заговорить со мной: из меня сегодня не вытащить ни единого слова.

— Давай быстрей, Кейт. Ава сегодня может взять маракасы, а Феба бубен.

Сара похлопывает меня по спине, чтобы поторопить, и мы ведем наших дочерей через детскую площадку. Сегодня после уроков у малышей и первоклассников занятие по музыке, во время которого мамочки могут всласть поболтать и пожаловаться на судьбу, выпить чего-нибудь и скоротать часок. Сара работает неполный рабочий день научным сотрудником в парламенте, меняя один круг детей на другой, как она всегда говорит.

Мне совсем не хочется идти, но здесь сложно сказать «нет». Меня уносит этот водоворот, если вы понимаете, что я имею в виду. Я натягиваю улыбку, и мы все ведем своих детей по улице. У меня начинает стучать в висках и болеть голова. Через десять минут я сижу на полу в гостиной, скрестив ноги, а двенадцать детей хлопают и стучат выбранными громкими инструментами, даже не пытаясь подстроиться под энергичного испанского гитариста. С одной стороны от меня сидит Сара, с другой — Кессиди, которая не корысти ради великодушно предоставила свой дом для этого еженедельного хаоса. Я медленно перемещаюсь вперед по ковру, в то время как собака Бекки — низкая сосиска с очень длинным языком — пытается облизать меня. Бекка не замечает этого, а может, просто ничего не может с этим поделать. Она слишком устала от маленького ребенка и чаще всего не способна ни на что, кроме стона. Она вытянулась на диване и пытается вытащить из-под него извивающегося двухлетнего малыша. Бекка на самом деле Ребекка, но она отбросила первые две буквы. Может быть, она слишком устала, чтобы подобрать их. Я угрюмо выдавливаю из себя одно слово за другим, пока наконец занятие не заканчивается.

— Слава тебе господи! — говорит Сара низким голосом, вытягивая ноги. — На сегодня испытания закончились.

Я понимающе киваю.

— У тебя все нормально? Выглядишь немного уставшей.

Она окидывает меня добрым взглядом, готовая предложить утешение и поддержку.

Я слабо улыбаюсь ей.

— Что делать, если сбиваешь собаку? Я имею в виду, есть какие-нибудь правила, которым нужно следовать?

Она пожимает плечами.

— Вызвать спасателей?

Бекка слышит наш разговор и подскакивает от возмущения.

— Если сбиваешь собаку? Молиться — вот что бы я сделала. Я хочу сказать, что я бы оплакивала Макси.

Мы с Сарой переглядываемся. Длинный язык, огрубевший от корма «Педигри», трется о мою щеку, заодно успевая облизать еще и мою верхнюю губу. Пора вставать.

— А почему ты спрашиваешь? — говорит Сара, вытягивая из цепких рук Фебы пластиковый стаканчик.

— Я слышала, что на парковке у моста нашли собаку.

Бекка кривится и снова опускается на диван.

— Бедное создание!

Мы подбираем треугольники и ксилофоны и благодарим гитариста. Но я так и не услышала ожидаемых слов «это была собака того-то». Никто ничего не знает. В этом маленьком болтливом районе никто об этом не слышал. Мы разговариваем о школе и комитетах, в которых состоит Сара; она упоминает что-то о совете и влиятельной группе.

— Бельгийцам нужно было отдать Конго тебе, ты бы справилась лучше, чем они, — говорю я.

Ава клацает по кнопкам телевизора, и он включается. Я слышу заставку к новостям, а Ава уже выходит в коридор. Нужно выключить телевизор, но мне лень пошевелиться.

— Ой, оставь, — говорит Сара, — у них там весело.

Мы смотрим сюжет о скандале в правительстве, перекрываемый криками со второго этажа. Я в пол-уха слушаю репортаж из Ирана, пока мы прощаемся с гитаристом, и с благодарностью беру предложенную чашку чая.

— Мамочка!

Я выхожу в коридор на крики Авы. Она пытается вырвать у какого-то ребенка самокат. В тот момент, когда я возвращаюсь в гостиную, на экране появляется фотография светловолосой девушки, но уже через секунду ее закрывают лапы Макси, которого прогоняет Бекки. Я мельком вижу полицейских в белой форме, осматривающих окрестности. Эта женщина была режиссером, ее зарезали…

Сара переключает на другой канал. Я что-то выкрикиваю, выхватываю у нее пульт и яростно клацаю назад, но драгоценные секунды потеряны. Когда я переключаю на нужный канал, репортаж уже закончился. И тут я осознаю, что в комнате стоит тишина, все пять мамочек насторожились. Я ухожу в единственное безопасное место — туалет. Мне так плохо, что я вынуждена открыть окно. Не понимаю, когда это… Я не могу сказать ни слова, даже себе. Не понимаю, когда этопроизошло. Это огромный город, и тот район находится в нескольких километрах от нас, а это означает, что меня и это место разделяют сотни тысяч людей. Нас и это место. Но ее лицо… Слезы наворачиваются на глаза, и я наклоняюсь над раковиной, потому что чувствую, что меня может вырвать. Я знаю ее. Не очень хорошо, но мы встречались. Она работала во «Взгляде изнутри», и, что самое главное, это она придумала формат «Криминального времени». Нас познакомил Пол. Он купил ее идею и добивался продюсирования, он часто с ней встречался. Пол часто о ней говорил: Мелоди то, Мелоди это… Мой муж называл ее восходящей звездой, женщиной, за которой стоит наблюдать и чье имя нужно запомнить. Мелоди Грэм. Пол знал ее очень хорошо.

Мелоди Грэм, твоя звезда погасла. Раньше я этого не замечала, но ее лицо — сейчас, когда я увидела его во весь экран, — необычайно похоже на лицо, которое преследует меня частыми бессонными ночами, когда я переживаю по поводу остатков отношений, которые так и не смогла оборвать.

Я прислоняюсь лбом к прохладному фарфору раковины.

Мелоди похожа на Элоиду, первую жену моего мужа.

Я сразу же была очарована Элоидой. Паг пригласил нас с Джесси на вечеринку в один огромный дом, и, пока мы метались по кухне, я зацепилась рукавом за пуговицу на модном пальто Элоиды. Я отпустила несколько нелепых шуточек о том, что она цепляется ко мне, а она ответила, что теперь я у нее на крючке. В некотором смысле так оно и было: она была намного более изысканной и обаятельной, чем я, и я считала ее невероятно крутой. Она писала статьи для модного журнала, ее мама была француженкой, она покупала одежду в Париже, и, по слухам, некоторые родственники ее отца принадлежали к преступному миру. Благодаря встрече с ней я на время выбросила Пола из головы. Мои фантазии, что он испытывал ко мне какие-то чувства, были всего лишь фантазиями. У нее была идеальная кожа с порами не больше кончика булавки, а мягкие светлые волосы развевались при каждом движении, — мне нравилось тайком наблюдать за красивыми людьми, как, впрочем, и за пожилыми парами, которые порой казались нам, неопытным и наивным двадцатилетним девчонкам, доказательством того, что юношеская любовь может длиться вечно.