— Кийоши встретил твоего брата в школе. Они вместе занимаются в спортзале.

— Я знаю, — засмеялся Тору. — Насчет Кийоши не скажу, но Такаши все такой же неуклюжий. Спортсмен из него никудышный.

— Из Кийоши тоже спортсмена не вышло. Если мы бежим от их дома до нашего, я его всегда обгоняю.

Когда мы были детьми, Тору всегда играл в одной команде со мной, и мы обычно выигрывали. А в море мы с ним заплывали далеко и подтрунивали над Кийоши и Такаши, плескавшимися на мелководье.

— Трусишки, трусишки! — кричали мы им, и грохот волн перекрывал наши голоса.

Все три мамаши с озабоченными лицами махали нам руками, призывая вернуться поближе к берегу.

— Ты все такой же сорванец? — спросил Тору.

— Как тебе сказать? Два года назад я играла в волейбол за школьную команду, но потом бросила это дело.

— Почему?

— Во время городского турнира одна девчонка из-за меня расплакалась. В команде, против которой мы выступали, она хуже всех играла в защите. У меня была неплохая крученая подача, и я постоянно целилась в ту точку площадки, где стояла эта девочка. Когда она не смогла принять четыре мои подачи подряд, ее заменили. И я видела, как она сидит на скамейке запасных и плачет. Все — после того матча я на волейбольную площадку больше не выходила.

— Только из-за того, что довела до слез незнакомую девчонку?

— Не только из-за этого. Видишь ли, она сломалась уже после моих первых двух подач, а я радовалась, говорила себе: «Блеск, еще одно очко, еще одно!» Девчонка была на грани нервного срыва, а я все целилась и целилась в нее. Все, конечно, были в восторге: и наш тренер, и девочки из команды. А мне надо было остановиться, проявить спортивное благородство. Я потом ругала себя: как можно радоваться, видя, как человек из-за тебя на глазах ломается.

Тору разразился смехом и затряс головой:

— Я действительно скучал по тебе, когда жил в Токио. Ты уникальная личность. Таких оригинальных девчонок, наверное, больше нет.

— Ты что — смеешься надо мной?

— Конечно, нет. — Он наклонился вперед, поставив локоть на стойку бара. — Когда мы были детьми, я не любил играть с братом или с Кийоши: они для меня были слишком маленькими. А ты — другое дело. Ты и тогда была сообразительной и шустрой не по годам. С тобой я играл с удовольствием.

Его волосы, разделенные пробором, упали на левый глаз, он откинул их назад.

Фортепьянное соло смолкло. Одна из женщин, подойдя к стереосистеме, поставила другую пластинку. Затем медленно пошла обратно, оглядываясь на нас через плечо. Биг-бенд заиграл танцевальную мелодию. Бокалы у женщин наполовину опустели.

— А ты часто видишься с Кийоши? — спросил Тору.

— Вижусь с ним в церкви. Мы учимся в разных школах. Он, как ты знаешь, в «Северной», вместе с твоим братом, а я с седьмого класса — в той старой школе, где учились наши матери.

Я оборвала себя на полуслове: не нужно лишний раз напоминать человеку, что его матери уже нет в живых. Но Тору продолжал безмятежно улыбаться.

— Значит, вы с Кийоши, как говорится, бойфренд и герлфренд?

— О нет!

— Да ты не стесняйся, можешь быть со мной откровенна, — шутливо подмигнул мне Тору.

Я почувствовала, что мои щеки зарделись.

— У меня никогда не было бойфренда, а если бы и был, то уж никак не Кийоши.

— А почему не он? Чем он плох? Бедный парень! Слышал бы он твои слова — рухнул бы как подкошенный.

— Да я же его знаю всю свою жизнь!

Тору удивленно поднял бровь:

— Ну и что? Есть много парочек, которые дружили с детства, а потом стали встречаться. Некоторые даже становятся мужем и женой.

— Только не я. Не хочется бегать на свидания с человеком, которого знаешь с пеленок. Тем более выходить за него замуж. Я бы чувствовала, что в моей жизни ничего нового не произошло, никакого прогресса. — Здесь я остановилась, спохватившись, что и с Тору знакома всю жизнь. Не дай бог, подумает, что я набитая дура или бестактная девица. Пытаясь исправить свою ошибку, я добавила: — Но, конечно, я не имею в виду, что люди, которых знаешь с раннего детства, неинтересны. С ними вполне можно дружить.

Покуда я сглаживала свою неловкость, меня бросило в жар. Я размахивала руками, как истеричка. Тору обхватил своими длинными тонкими пальцами мое запястье, слегка сжал его и выпустил.

— Да я просто пошутил, — ласково сказал он. — Я хорошо тебя понимаю, когда ты говоришь, что в жизни должно многое меняться, нужен какой-то прогресс. Сейчас, после Токио, когда я снова живу с отцом в нашем старом доме, я испытываю странное чувство. Дом выглядит, как и раньше, у нас даже мебель та же самая, поэтому забываю, что я уже взрослый. Видеть всю свою жизнь одного и того же человека — примерно такое же ощущение. Время словно останавливается. Мне это тоже не по душе.

Пока я раздумывала над словами Тору, боковая дверь открылась, и неторопливо вошел мужчина средних лет. Зайдя за стойку бара, он направился к кассе. Тору тут же подскочил к нему. Вступили трубы и тромбоны биг-бенда. Разговаривая с Тору, мужчина все время смотрел в мою сторону, из чего я поняла, что речь идет обо мне. Выглядел он несколько необычно: весь в черном, седеющие волосы собраны в косичку.

— Это мой босс, — сообщил Тору, возвратившись на свое место, напротив меня.

— Я так и поняла.

Наклонившись над стойкой, Тору прошептал:

— Он не желает, чтобы ты оставалась здесь, ты выглядишь слишком юной. Не обижайся — он просто нервничает.

— Я и не обижаюсь. Действительно слишком юная. Ведь в бары пускают лишь тех, кому исполнилось восемнадцать.

— Я объяснил ему, что мы друзья детства и давно не виделись. Он разрешил мне на какое-то время отлучиться. По вечерам в воскресенье посетителей здесь очень мало — так что я ему сейчас не нужен.

Владелец бара читал газету, не обращая на нас никакого внимания.

— Может, выйдем и продолжим беседу? — предложил Тору. — Или я могу подвезти тебя, если ты куда-то собралась. Давай решай.

Я спрыгнула с высокого стула, не зная, что и ответить. Тору тем временем снял свой фартук.

— Давай сначала выйдем, а потом решим, что делать.

Когда мы шли к двери, женщины, потягивая красное вино, провожали нас глазами. Я обратила внимание на их губы, аккуратно накрашенные ярко-красной помадой. Дверь за нами захлопнулась, и музыка зазвучала как из подземелья.

На улице уже стемнело. Тору указал на синюю машину, припаркованную на стоянке. Краска на ней местами облупилась, на переднем бампере — вмятина.

— Старая «хонда» моего дедушки, — объяснил Тору. — Мы с Такаши приехали на ней из Токио. Дедушка мне ее подарил. Ему уже восемьдесят, и он слишком плохо видит, чтобы водить машину. Ты собиралась куда-то идти сегодня вечером?

Сейчас пастор Като уже читает лекцию. Все слушатели сидят на своих привычных местах. Все, кроме меня.

— Собиралась, но раздумала, — сказала я, усаживаясь рядом с Тору.

Он повернулся ко мне. Глаза его сузились.

— По воскресеньям вечером я ходила в нашу церковь на библейские чтения, но теперь что-то не хочется. Сегодня, во всяком случае. А может быть, вообще перестану на них ходить.

— О'кей. Тогда покатаемся?

— Конечно.

— Может, поглядим на нашу старую школу? С тех пор как я вернулся из Токио, я там еще не побывал.

— Отличная идея. Я там тоже не была, хотя издалека вижу ее каждый день.

Тору повернул ключ зажигания — мотор заработал с шумом, напоминающим сухой кашель. Когда мы выехали со стоянки и направились на север, Тору спросил:

— Тебе нравится школа, где учились наши матери?

— Нравится.

Сказав это, я представила кислую мину бабушки. Хотя уже апрель, и я осталась в академии, она от меня не отстает. По меньшей мере раз в неделю, особенно в присутствии отца, она опять поднимает все ту же проблему: я, мол, должна в следующем апреле перейти в «Северную» школу. Иногда отцу удается перевести разговор на другую тему или утихомирить бабушку стандартной фразой: «Поговорим об этом в следующий раз». Но иногда он не прерывает ее занудной болтовни. То ли не обращает внимания, то ли в душе согласен.