— Я стараюсь особо не думать о будущем, — сказал Тору. — Пока живу здесь, поскольку отец считает, что мы с Такаши уже взрослые и можем сами о себе позаботиться. Мы умеем готовить, стирать, убирать в доме — и даже лучше отца. Кроме того, пока я здесь, надеюсь, у нас с тобой будет немало возможностей поболтать о том о сем.

— Я не против. — На самом деле у меня на языке вертелись другие слова: «Ты бы мог рассказать мне так много!» Но я сдержала себя, чтобы не показаться навязчивой.

— Ну что, пойдем прогуляемся? — произнес Тору, открывая дверцу автомобиля.

Пустой школьный двор освещают лишь несколько фонарей. На игровой площадке все, как раньше: качели, горка, шесты для лазания. Все покрашено в тот же светло-зеленый цвет. В отдалении, в северном углу, возвышается голубой помост, на который каждое утро взбирался директор нашей школы и держал перед учениками краткую речь. Когда я училась в первом классе, Тору ходил уже в шестой и был председателем школьного совета. Каждую среду он тоже взбирался на этот помост и отчитывался перед нами о своей работе. Через пять лет и меня выбрали на этот пост. Я стала первой девочкой — председателем школьного совета.

— Кстати, ты знаешь, что я тоже была председателем школьного совета? Как и ты, стояла каждую среду на этом помосте. Я тогда училась в шестом классе. Вы с Такаши к тому времени уже жили в Токио.

— Понятия не имел. — Повернувшись ко мне, он взял меня за руку. — Давай заберемся туда снова.

Держась за руки, мы побежали через двор. Туфли вязли в белом песке. У помоста он выпустил мою руку, мы поднялись по ступенькам и теперь стояли бок о бок. Я попыталась представить себе лица детей и учителей, глядящих на нас. Год назад один из наших старых преподавателей умер от сердечного приступа. И сейчас я подумала что его дух, наверное, блуждает где-то здесь в темноте. Сотни людей, когда-то учившихся в этой школе, уже умерли. Может быть, нас окружает целое сонмище духов? Высокие деревья, растущие по периметру двора, смыкают свои кроны над нами, шевелятся ветви. Слегка вздрогнув, я повернулась к Тору. Наши глаза встретились, и мы одновременно, ни с того ни с сего, расхохотались.

— Попробуй догони, — хлопнула в его но плечу сбежала вниз и помчалась к качелям, Догнав, он уселся рядом. Мы продолжали смеяться.

Вглядываясь в огни города, я пыталась отыскать квартал, где живет Тору — это в нескольких милях к югу от нашего дома. Нашла его квартал без особого труда: цепочка белых и оранжевых огней вокруг темного пятна. Это пятно — лес, вдоль которого мы иногда гуляли с матерью. Лес обнесен забором, поскольку в IV веке в нем похоронили сына императора. Когда я была маленькой, думала, что весь лес — огромная могила принца-великана. Его колени — там, где со сосны, а ноги — где луга. Я полагала, что в старину люди были гигантами, и считала, что ничего удивительного в этом нет.

В воскресной школе нам читали отрывки из Ветхого Завета. Там говорится о людях, доживавших до тысячи лет. И хотя в Библии описаны события, происходившие в Египте и Израиле, я думала, что в те далекие времена во всем мире жили очень подолгу. А значит, за такой огромный срок люди становились великанами. Ознакомившись с моей гипотезой, мать долго смеялась, но не иронически, а добродушно. Примерно так же смеялся Тору, когда я ему объяснила причину своего ухода из волейбольной команды. Их смех говорит о добром отношении ко мне, несмотря на то что я порой высказываю довольно странные мысли. Впрочем, почему «несмотря на»? Пожалуй, более уместно «потому что».

Тору потихоньку раскачивается. Цепи качелей поскрипывают. Над нами проносятся летучие мыши, хватающие на лету мошкару.

— Моя мама вернулась в свою деревню, — неожиданно говорю я под скрип цепей. — Ты не знал? Она уехала в январе.

Тору, поставив ногу на песок, притормаживает качели.

— Когда брат встретился в школе с Кииоши, он спросил у него, как ты поживаешь, и тот ему все рассказал.

— Так и рассказал?

Тору кивнул:

— Я сразу же хотел навестить тебя. На той неделе пару раз проезжал мимо твоего дома. Надеялся, что ты меня увидишь. А в звонок звонить не стал — постеснялся: вдруг выйдет твой отец или бабушка? Теперь об этом жалею. Сегодня утром я как раз о тебе думал.

Я молчала, рассматривая школьное здание.

— Ты, должно быть, чувствовала себя ужасно.

Выпрямившись, я посмотрела на Тору. Даже в тусклом свете фонаря его глаза светились добротой.

— Конечно. Мне ведь было одиноко. Да и сейчас одиноко.

Слезы, как крошечные иголки, начинают щипать глаза. Я усиленно моргаю, чтобы остановить их. Затем с полузакрытыми глазами иду к стоянке и прислоняюсь к капоту машины. Тору, следуя за мной, встает рядом и кладет мне руку на талию.

— Я хотел тебя видеть, потому что хорошо понимаю твое состояние. Мне оно знакомо.

Я молча кивнула.

Тору притянул меня к себе и обнял. Моя щека прижалась к его ключице. Я чувствую слабый запах бритвенного крема. Тору медленно и ласково поглаживает мне спину, касается губами моего лба и отпускает меня. Я чувствую, как на шее у меня пульсирует вена. Сердце бьется так, словно я пробежала в спринтерском темпе сто метров. Мне хочется самой обнять его и, встав на цыпочки, коснуться губами его щеки. Раньше, беседуя с ним, я подобных ощущений не испытывала. Впрочем, не испытывала вообще ни разу в жизни. Но мои глаза все еще болят от сдерживаемых слез, и я не могу избавиться от тоски. Столько печальных событий произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Внизу сияет огнями наш город. Мы с Тору росли, часто разглядывая один и тот же ландшафт. Стояли на одной с ним платформе, сидели на одних стульях, учили те же самые предметы — только с разницей в пять лет. Я легко представляю себе, как он просыпается ночью от страха перед Божьей карой и от тоски по умершей матери. А если Бога нет, где же сейчас госпожа Учида? И в чем смысл ее жизни и смерти? Как может Тору смириться с тем фактом, что его мать превратилась в горсть праха? Мне хочется сказать какие-то слова, которые бы разорвали пелену печали, окутавшую нас обоих, но эти слова мне на ум не приходят. Между тем уже поздно. Сейчас Тору скажет, что пора ехать: он должен возвращаться на работу.

Закрыв глаза, я говорю первое, что приходит в голову:

— Спасибо тебе за то, что ты вернулся. — Слова застревают в горле, и мой голос дрожит. Тору берет меня за руку. — Я не имела в виду, что ты вернулся из-за меня, — спешу я добавить, чувствуя, что щеки горят. — Не хочу казаться навязчивой. Просто я хотела…

— Все хорошо, — успокаивает Тору, сплетая свои пальцы с моими. — Не нужно ничего объяснять. Я рад, что вернулся и встретил тебя.

Держа одной рукой меня за руку, другой он обнял меня за плечи. Я обняла его за талию и вспомнила, как давным-давно мы вышагивали в темноте рядом в тех же позах, изображая четырехногое чудовище, и пугали Кийоши и Такаши. Даже тогда Тору был на голову выше меня. Да, он всегда был выше, старше. Мне его никогда не догнать.

Поднимается ветер. Внизу мерцают огни города. Я закрываю глаза и вижу множество светящихся точек на какой-то таинственной карте — карте моей памяти, на которой навечно запечатлен сегодняшний вечер.

Сегодня среда, вечер. Я пытаюсь написать письмо матери. «Весенний семестр в школе проходит хорошо. Мы с доктором Мидзутани выхаживаем раненую ворону. В наш город вернулись сыновья госпожи Учида». Я вычеркиваю эти фразы одну за другой и комкаю в руке лист бумаги. Сообщать малозначащие новости и делать вид, что жизнь прекрасна, — это по-матерински, а не по-моему. Я бы написала, конечно, другие вещи, например: «Я знаю, ты беспокоишься обо мне, но для своих волнений находишь совершенно не те причины. Со школой у меня нет проблем. Я легко справляюсь со всеми предметами. Моя проблема — это ты. Даже не хочешь разговаривать со мной по телефону. Продолжаешь притворяться, будто все складывается хорошо». Но я не могу этого написать. Вспоминается изможденное лицо матери в день ее отъезда, и вот я представляю, как она лежит в своей комнатке в доме дедушки Курихары и не может заснуть после моего откровенного письма. А утром встанет с черными кругами под глазами, горестные складки вокруг рта станут еще заметнее.