Он так ничего и не сказал мне тогда. Не упрекнул ни единым словом. Просто промолчал.

И мы стали жить дальше. Дедушка по-прежнему работал кладовщиком. Иннокентий Евлампиевич все еще болел, лежал в больнице, и я каждый день после школы шел на склад.

Среди пирамид из ящиков, рулонов, мотков стоит дедов стол, заваленный бумагами. С потолка свешивается голая лампочка на длинном шнуре. На полу апельсиновым цветом пышет спираль электропечки. В складе холодно, металлические трубы посеребрил иней, но возле стола, особенно под столом, тепло – электропечка жарит на совесть.

Дедушка опустил уши малахая, на руках у него старые шерстяные перчатки. Кончики пальцев у одной перчатки он отрезал, аккуратно подшил края, теперь сидит весь одетый, только пальцы на правой руке голые – это чтобы удобно ручку держать. Впрочем, автоматическая ручка лежит на краю стола, чернила в ней замерзают, шариковая тоже не пишет – паста окаменела от холода. Только карандаш не отказывает. Один он оказался морозоустойчивым.

Дедушка шуршит карандашом и глядит в синеющее окошко перед собой. Там, за окном, – глыбистая, неровная земля. Земля – одно только слово, земли под снегом почти нет – диабаз.

Диабаз – скальная порода. Плотина нашей ГЭС будет лежать на диабазовых плечах берегов. Эту породу лопатой не возьмешь. Отец все мечтает:

– Вот бы добиться такого бетона, чтобы был как диабаз!

Отец и принес эту новость. Я ее услышал и забыл. А дед не забыл. Молчал, черкал бумагу карандашом, листал справочники, вычислял на логарифмической линейке.

Я спросил его, что он считает. Дед промолчал. Будто не слышал. Я не настаивал. Раз не отвечает, значит, не хочет.

Но спустя неделю дед зашептал перед сном.

– Понимаешь, – зашептал, – интереснейшая задача! Одним махом – всю площадку!

Я сперва не понял, о чем он говорит. Дед напомнил, что рассказывал отец. В Ленинграде делают для нашей станции турбины. Каждая турбина – двести с лишним тысяч киловатт, махина – будь здоров. Только рабочее колесо – шесть метров в диаметре. Такую турбину сделать – ого-го! – сколько труда надо. Потом перевезти – целый эшелон. Но и этого мало. Надо смонтировать. А чтобы смонтировать, нужна площадка. Целая площадь, а не площадка. Краны там разместить. Части турбины. А земля-то у нас – слово одно. Диабаз! Чтобы площадь выровнять, сколько нужно техники, сил, людей.

– Понимаешь, – шептал мне дед, – а я хочу разом!

– Как это разом? – не понял я.

– Одним взрывом! Только надо как следует рассчитать.

И вот он глядит в синеющее окно своего склада и, пока никого нет, считает, шуршит незамерзающим карандашом.

Ногам тепло, а изо рта у деда вырывается парок.

Он улыбается, мурлычет свою любимую песню, и я тихонько, совсем неслышно, про себя, пожалуй, подтягиваю ему:

Дедушка думает о взрыве, а я о дедушке.

Но о нем думаю не только я. Однажды распахивается дверь, и на пороге возникает Анна Робертовна. Давненько я ее не видал! В руках француженка держит узелок.

– Мон женераль! – говорит она, сияя улыбкой и развязывая узелок. – Гриша влюбился, понимаете! Такая милая девушка! И я просто счастлива, тьфю-тьфу, как бы не сглазить!

В узелке пуховый платок, в пуховом платке шерстяной берет, в берете маленький горшочек. Анна Робертовна открывает крышечку, и из горшочка вкусно пахнет гречневой кашей.

Я от угощения отказываюсь, а дедушка ест с аппетитом, щеки у него раскраснелись. Анна Робертовна облокачивается на стол, складывает дряблое личико в ладошки и бормочет, бормочет негромко: мечтает, как Гриша женится.

Я вспоминаю о французском и вздыхаю. Вот у Анны Робертовны внук сразу по-французски говорить станет, ясное дело. Только приедет домой из больницы, сразу закричит: «Бонжур, гранмаман!»

Или как там называется бабушка по-французски…

Дедушка поссорился с отцом.

Никогда не думал, что они поссориться могут. Причин нет.

Но нашлась причина.

Это при мне было, я все своими глазами видел.

Так вот, зафырчал однажды грузовик под окнами склада. Вошли два человека. Пожилые, вежливые, на вид – одинаковые, словно братья. Пожали деду руку, которая в перчатке с голыми пальцами. Сняли шапки, хотя было холодно, и один вытаскивает из кармана что-то продолговатое, завернутое в газету.

Дедушка поглядел на сверток, удивился:

– Это что?

– Понимаешь, дед, – сказал один мужчина, – нужен цемент – мешочков пять, пиловочник, если имеешь, гвоздей ящик-другой, рулона три рубероида. Строимся. Кумекаешь?

– Кумекаю, – ответил дед, усмехаясь. – Кто тут не строится? Давайте накладную, у нас этого добра хватает.

Тогда один из двух одинаковых мужчин развернул сверток, поставил на стол бутылку с вином.

– Что это? – спросил дедушка, но на этот раз голос у него дрогнул.

– Накладная, – ответил, ухмыляясь, другой одинаковый человек.

– Ну-ну-ну-ну!.. – протянул дедушка и добавил, хлопнув себя по лбу: – Кумекаю!

– То-то же, – облегченно вздохнул один мужчина.

– Штопор есть? – спросил другой.

– Есть, – ответил задумчиво дед, встал с табурета, пошел к двери.

Мужчины переглянулись, не понимая, а дед распахнул дверь и произнес негромко:

– Выметайтесь!

– Да ты что, дед? – воскликнул один.

– Мы же еще и заплатим, – прибавил второй.

– Выметайтесь, или я вас передам куда следует, – повторил спокойно дед.

Мужчины напялили шапки, глаза у них забегали.

– Стройка не обеднеет, дед! – примирительно говорил один мужчина, а второй, чертыхаясь, прятал бутылку в карман. – Стройка же грандиозная! Великая стройка коммунизма, понимаешь? А нам надо пристрой сделать, сарайку, туда-сюда…

– Идите, – сказал дедушка таким тоном, что мужчины попятились к двери.

– Ну негде же взять, пойми, – продолжал человек. – Мы к тебе по-хорошему, а ты…

– А я по-плохому! – крикнул дед своим знаменитым голосом.

Лампочка над столом шевельнулась, мужчины исчезли за дверью. Фыркнул грузовик, все стихло.

Дед сел на свое место, потер лоб. Стал писать дальше. Я заметил: пальцы у него тряслись. Он бросил карандаш, поглядел на меня.

– Видал?

– Жулики? – спросил я.

– Похоже на то, – ответил он. – Хотят за счет государства руки погреть.

Мы помолчали, дедушка успокоился, стал писать снова.

И вдруг зафырчал грузовик.

– Дед! Дед! – закричали с улицы.

Я испугался. Зачем вернулись эти люди, что им нужно? Дедушка вышел на улицу, я стоял рядом с ним.

– Эх дед! – крикнул мужчина из кабинки грузовика. – Зря упрямился! Вон там цемент лежит, целый штабель: бери, не хочу. А гвоздей у плотников взяли, за ту же бутылку. Два ящика – гляди. – Он показал пальцем за спину, на кузов. Из кузова торчали какие-то доски, бревна, железные прутья.

– Воруете? – крикнул дед.

Мужчина помотал головой.

– Берем. Рады бы заплатить, да казна у нас богатая, не нуждается!

Грузовик натужно взвыл.

– Будь здоров, старый хрен! – обидно крикнул мужчина.

Дедушка стоял на пороге склада, сжав кулаки.

– Что же, – сказал он сам себе, – зря я тут сижу, выходит? Зря караулю?

А вечером они поссорились.

Папа сказал, узнав эту историю:

– Шабашники! Ничего особенного!

– Что-то ты слишком спокойно говоришь, – проговорил дед.

– Такова жизнь, – ответил отец. – Ничего не поделаешь, – и засмеялся. – Это как «В мире животных» по телевидению. Вокруг большой рыбы плавает множество мелких рыбешек. Питаются остатками пищи. Живут за счет большой.

– Ты соображаешь, – возмутился дедушка, – что говоришь?!

– Допустим! – сказал отец, начиная сердиться. – Допустим, ты прав! Но пойми! Мы строим электростанцию. Небывалую! Таких больше нет! Ты сам говорил – у нас армия! Идет наступление. Видел, сколько людей! Техники! Какой масштаб! Разве найдется столько глаз – уследить за ящиком гвоздей, рулоном рубероида, десятком бревен!