У меня перед глазами проплыли детские воспоминания. Школа с одной стороны, улица — с другой. Рынок, усталость. Их невозможно было соединить вместе. Слишком больно.

Я не хочу, чтобы у моих сестер было такое же детство, как и у меня.

Я не могу смириться с этой мыслью. Она меня преследует.

Я не знаю, как относиться к этой новости. Эта новость, как говорят американцы, — «sweet and sour», то есть «кисло-сладкая». Моя сестра Фарзана, та, которую продали, когда ей было тринадцать, переезжает в Кабул. Это хорошая новость, но без беды не обошлось, чтобы мы сильно не радовались. В Гардезе, где живет Фарзана, ситуация ухудшилась. Сам город и все подъезды к нему находятся под контролем талибских террористов. Моя сестра боится. Ее муж — бывший талиб. Но я не думаю, что он творил такие мерзости. Он только патрулировал улицы и делал внушения тем, кто должным образом не почитал законы шариата. Чтобы вы поняли, что он раскаялся, скажу, что теперь он работает на предприятии, которое занимается разминированием. В итоге он откапывает мины, которые заложили его же сотоварищи. История подшучивает над нами, только нам не всегда бывает смешно…

Фарзане сейчас двадцать три, у нее уже четверо детей. Старшему почти столько же лет, сколько Билалу, который приходится ему дядей. Это сбивает меня с толку. Ранние замужества немного путают семейные отношения. Непривычная разница в возрасте сводит иерархию на нет. Фарзана боится за мужа и детей. Говорят, в деревнях на юге даже в горы подниматься не нужно, чтобы встретить талибов: они там «как рыбы в воде». Им помогают местные жители, они поддерживают талибов в этом «пуштунском поясе», в котором, согласно древнему кодексу Пуштунвали [25], живут «дети страны». Сестра рассказывала, что в окрестностях Гардеза она видела боевиков на мотоциклах с автоматами Калашникова и гранатометами за спинами. Почти все микрорайоны находятся под контролем талибов, дефилирующих прямо перед носом у правительственных сил.

В этих южных регионах у талибов хорошо развита пропаганда: они отправляют письма с угрозами учителям и женщинам, работающим на неправительственные организации. Даже мулл они вежливо просят каждую пятницу говорить в рупор проповеди об идеях Талибана. На базарах торгуют DVD-дисками с фильмами об их подвигах. В самом известном из них демонстрируется, как новобранцы получают свой «билет в рай» перед тем, как взорвать себя в борьбе против союзнических войск, Национальной афганской армии или правительственных сил. Всего, что тем или иным образом представляет собой вмешательство.

Еще они раздают листовки со своим кодексом, призывающие к джихаду. От 25-й статьи этого кодекса у меня мурашки по коже:

«Anyone who works as a teacher for the current puppet regime must receive a warning. If he never the less refuses to give up his job, he must be beaten. If the teacher still continues to instruct contrary to the principles of Islam, the district commander or a group leader must kill him [26]».

Талибы всегда предупреждают три раза. Это немного напоминает папу. Только последний их выговор — это уже навечно.

Фарзана решила бежать не из-за возвращения талибов. А потому, что в Кабуле жить безопаснее. Она говорит, что на юге жить хуже, чем где бы то ни было: афганцы, словно в тисках, зажаты между бомбардировками коалиции и возрастающим давлением повстанцев, которые требуют помощи, денег или укрытия.

— Они заставляют вас хлебать ваш собственный суп с лезвия их ножей, — говорит Фарзана. Это еще мягко сказано. Если выражаться менее сдержанно, они просто прижимают вас к стенке. Деревенские жители больше не могут иметь свое мнение. Они побочные жертвы воздушных бомбардировок коалиции. Понимают ли они, что те, кого они защищают, используют их в качестве живого щита? Во время войны главное оружие бедняка — стратегия. Она имеет право на любые пороки. Она оправдывает насилие и террор. Во время войны человек не берется в расчет. Однако нерв этой войны — именно человек.

У афганцев на юге нет выбора. Когда вашу семью или семью соседа убивает бомбой, вы неизбежно будете против иностранцев, которые хотят превратить вашу страну в военную колонию.

У афганцев на юге нет выбора. Когда талибы обещают вам порядок и справедливость, вы верите им на слово. Афганцы на юге просто хотят мира, откуда бы он ни пришел.

Так вот, Фарзана решила бежать не из-за талибов. Она им сочувствует. Конечно, речь не идет о том, чтобы вновь возвращаться к самым мрачным моментам в истории Афганистана. Но если бы талибы были более прогрессивными (только вот могут ли эти два слова стоять рядом?), по мнению Фарзаны, сегодня они стали бы единственными, кто может вернуть нашей стране безопасность.

Фарзана решила бежать от смертоносной атмосферы. На обочинах асфальтированной дороги, ведущей в Кабул, она, как и Фархад, видела обожженные грузовики. Полицейские посты, в спешке расставленные вдоль дороги, чтобы ее обезопасить, — не что иное как жалкие будки, обложенные мешками с песком, которые каждую ночь подвергаются нападениям. Символ упадка афганского государства. Полицейские по вечерам, когда их не атакуют талибы, делают свое дело. Как все. Останавливают автомобили и воруют из них все, что еще можно украсть. Иногда они выдают себя за талибов. Небезопасность всегда на пользу самым хитрым. Моя сестра не захотела рисковать во всей этой игре.

Теперь они с мужем и детьми будут жить на вершине «телевизионного холма». В одном их тех домов, у которых крыши прячутся в облаках. Теперь нас будут разделять всего 700 метров высоты. Ради сестры я сто раз поднимусь туда, даже не запыхавшись.

В начале этого года мне кажется, что моя наивность меня покинула, ничего мне об этом не сказав. Я вдруг смутно поняла это, но мне не хочется останавливаться на этой мысли, и я отпускаю ее. Сегодня я говорю об этом потому, что все происходящее вдруг перестало скользить по мне, как по ровной поверхности вещей, гладкой и крепкой. Меня все время что-то беспокоит, что-то мучит. Навязчивый мотив. Я вдруг снова вошла в мир ясного сознания, где обнажилась вся безнадежность нашего семейного положения. В этом году я начала понимать: что бы мы ни делали, у нас нет будущего. У таких людей, как мы, выхода нет. Мы своим небольшим числом пополним ряды лишних людей. В такие моменты, когда опускаются руки, мама ругает нас и мямлит что-то о своих высоких принципах. Например, стоять прямо, когда всё вокруг заставляет тебя согнуться, съежиться, чтобы защитить свой хребет от ударов. На этот раз мне не кажется, что мы живем рядом с историей. Я твердо убеждена, что мы в ее вихре. Я не хотела давать здесь урок морали. У меня нет для этого ни возможности, ни желания. А потом, история дала уже много таких уроков и даст еще. История станет еще более ужасной. Еще более жестокой. Нужно просто свыкнуться с этой мыслью. Я, так бесконечно верящая в человека, утратила свои иллюзии. В общем-то, в этом нет ничего страшного. Иллюзии для того и существуют, чтобы их терять. Я надеюсь, что это всего лишь переходный период. Ты теряешь иллюзии в тринадцать лет, когда даже твое собственное тело начинает тебя мучить. Это необходимая линька. В двадцать лет у меня будут другие иллюзии, которые я потеряю, потому что жизнь, в конечном счете, — это постоянная борьба между тем, кто я есть, тем, кем я хочу быть, и тем, кем я никогда не буду. Нужно просто научиться жить с этим разочарованием. Я научилась этому раньше, чем нужно. Чтобы избежать заблуждений, в Афганистане жизнь женщинам облегчили. Им ничего не остается, кроме как быть тем, кем они являются. Или на худой конец сожалеть о том, кем они никогда не станут. У них не было переходного этапа, когда вам дается возможность жить в соответствии со своими мечтами. А я отказываюсь предавать свои идеалы. Во мне говорит дух сопротивления, который мне достался от отца. Я знаю, через что мне еще нужно пройти, чтобы сделать свой окончательный выбор. Надеюсь, я не струшу и не брошу все это, чтобы пойти по пути наименьшего сопротивления.