— Садись, Гришук, — кивнула она на мягкий диван. — Вот «Казбек» и спички, а в вазе — печенье и шоколад, угощайся. Обедать будем позднее, когда тетя Паша, наша домработница, придет, — скороговоркой произнесла Валерия.

— Спасибо, я не сластена, — улыбнулся Цыганков, наблюдая стремительные движения своей сверстницы, — а ты все та же непоседа. Помнишь, в пятом «Б» тебя за это прозвали «Молекулой»?

— А тебя звали «Тунгусом», — отплатила Валерия, — ты болел малярией и был желтым-желтым. А в шестом почернел и стал «Цыганом». Рассказывай, как живешь. Ого! У тебя три ордена. Наверное, женат, куча детей?

Валерия так и сыпала вопросами. Григорий неторопливо рассказывал о своей жизни. Да, они расстались перед войной после окончания седьмого класса. В восьмом он уже учился в Туле. Потом война. Он добровольно пошел в летную школу, с сорок третьего года боевой летчик. Дрался на разных фронтах. Был один раз сбит, да и сам сбил девять фашистских самолетов.

— Я о себе коротко, как для анкеты, — засмеялся Цыганков под конец рассказа, — посмею еще прибавить, что не женат. Никак не подберу себе невесту по нраву. Ты же прекрасно знаешь, что нрав у меня крутой.

Валерия потянулась за папиросой и, смеясь, покачала головой.

— Вот и приврал, Гришук. Я отлично помню, что у нас в пятом «Б» ты был самым добрейшим мальчишкой. За всех девчонок заступался… — Она смотрела на него восторженно и вдруг впервые постеснялась закурить. Ее красивые длинные ресницы дрогнули. Валерия встряхнула головой, поправила волосы, озабоченно вздохнула. — Вот ты и нашел свое место в жизни, Гришук. Радуюсь за тебя… А у меня все просто. Десятилетка, медицинский институт, год работы в клинике. Сейчас хотят переводить в Киев. Как видишь, анатомический музей даже к папиросам приучил, — словно извиняясь, прибавила она.

В тот вечер Григорий не уехал из Москвы. Не уехал он и на следующий. Восемь оставшихся дней отпуска пролетели незаметно. Но как они изменили его жизнь! Из Москвы в Энск Григорий Цыганков возвратился уже женихом. Валерия заехала в Киев уладить свои дела, оттуда прямо в Энск…

Свадьба была веселая, шумная, с тостами под крики «горько», с шутками и песнями. Пели и «Калинушку», и «Ой, за гаем, гаем», и «Ох ты, сердце, сердце девичье». Подполковник Оботов играл на двух оловянных, ложках «русскую», а Кузьма Ефимков, подбоченившись, высоко выбрасывая вверх носки сапог, лихо пошел вприсядку. Старший техник эскадрильи Скоробогатов принес дюжины две самодельных бенгальских огней — устроили пышный фейерверк. В одиннадцать все вместе гурьбой отправились к Ефимковым. Галина Сергеевна открыла дверь и опешила: нахмурившись, посмотрела на Кузьму.

— Разве этот злодей предупредит когда вовремя! — обратилась она к неожиданным гостям.

Ее успокоили, устроили складчину, командир второй эскадрильи капитан Андронников, имевший собственный «Москвич», съездил в город и привез из дежурного «Гастронома» вина и закусок. Была суббота, и подполковник Земцов, исполнявший обязанности тамады, разрешил офицерам посидеть до половины второго. Ровно в час ночи он предложил гостям налить по последней рюмке вина и шутливо, но так, что все почувствовали серьезность, провозгласил:

— А теперь, дорогие товарищи, чокнемся в самый последний раз за здоровье новобрачных, и я, как тамада, разрешу себе спеть «Застольную», потом по домам. Мои летуны должны знать меру. Завтра отдых, в понедельник полеты. Итак, «Застольная» Бетховена.

Земцов пел с подъемом. Гости восторженно аплодировали, а Кузьма Петрович Ефимков трубным, но отнюдь не музыкальным басом даже попытался подтянуть:

— Вы просто второй Михайлов, — стараясь всех перекричать, тянулась к Земцову Валерия.

— Благодарю за комплимент, — смеялся подполковник, — если спишут из авиации, сразу еду в Большой театр и представляюсь: «Бас Михайлов энского гарнизона».

А позднее, уставшая от этого вечера, но счастливая, полная новых впечатлений, расплетая в полутемной комнате, перед зеркалом, волосы, Валерия говорила мужу:

— Какие у тебя хорошие товарищи, Гришук! Мы с тобой дружно жить будем, правда?

— Сто лет проживем и не поссоримся, — серьезно отвечал Цыганков.

Но прошел месяц, и его молодую жену словно подменили. Куда девалась бурная стремительность движений. Зеленоватые глаза потускнели, накрашенный рот стал брезгливо морщиться. Если Григорий, возвратившись с аэродрома, начинал рассказывать о своих новостях, она зевала и прерывала его:

— Ах, Гриша! Скучные новости. Пойми — мне тесно в Энске. Здесь люди такие же скучные, как и стандартные дома, в которых они живут. Куда ни погляди — тоска. Мне надоело слышать в магазине полковые сплетни и добродетельные разговоры о семейном уюте. Пресно все тут. Ни одного интересного знакомства, ни одной яркой личности. Да и стаж медика скоро я потеряю.

— Лерочка, — робко возражал Григорий, — чтобы не потерять стаж, ты бы могла устроиться на работу хотя бы в нашу санчасть.

— В санчасть? — переспрашивала Валерия с недобрым огоньком в глазах. — Быть старшей сестрой или фельдшерицей? Лечить чесотку у какого-нибудь рядового Сенькина и катар желудка у интенданта Сысойкина? Нет, уволь. Это бы означало совсем растерять свои знания. Пойми, для врача-стоматолога здесь убогая практика, а я о кандидатской диссертации мечтала. Да, мечтала!

— Лера, — тихо настаивал Цыганков, — в городе при металлургическом заводе есть большая поликлиника…

— Спасибо, — резко обрывала Валерия, — заведи сначала собственную «Победу». Я не хочу ездить ежедневно по восемь километров в город и обратно да еще ожидать при этом на морозе по часу автобус…

По утрам Валерия подолгу валялась в постели, курила и тоскливо смотрела в затуманенное зимнее окно. Она могла целыми днями просиживать в квартире, читая старинные романы, которые время от времени ей доставали соседки. Два-три раза в день она причесывалась у зеркала и меняла длинные разноцветные халаты.

Однажды Цыганков разбудил ее перед уходом на аэродром.

— Лерочка, разогрей, пожалуйста, кофе, — просительно заговорил он. — Мне на полеты надо торопиться, времени в обрез, а я еще не брит.

— Да что ты, Гришук! Разве сам не сможешь, — ответила она сердито, — обязательно понадобилось разбудить.

— Ну ладно, ладно, я сам, — примирительно проговорил Цыганков. Уходя, он с тяжким вздохом махнул рукой.

— Эх! — вырвалось у Григория.

За четыре месяца жизни в Энске у Валерии не появилось ни одной подруги. Ко всем местным женщинам она относилась свысока. Их наряды казались ей безвкусными, а сами они — хлопотливыми, бессодержательными «клушами». По воскресеньям сидеть дома надоедало. Валерия изредка выходила с мужем прогуляться по Энску. Она проходила по единственной улице военного городка ленивой походкой праздного человека, высоко подняв голову, увенчанную модной шляпкой, с вызывающе, приподнятым пером. Зябко куталась в модную шубку и беспощадно повторяла:

— Какая тоска, какая скука зеленая.

За время своего пребывания в Энске Валерия приобрела неважную репутацию. Жители, разумеется, наперечет знали друг друга, и заносчивость Валерии заметили быстро.

— Нет, это птица заморская, — сказал однажды ей вслед Пальчиков, — такая в Энске долго не задержится. Улетит по весне и метеосводку у Цыганкова спрашивать не станет.

— Тебе бы такую в жены, — недружелюбно буркнул шедший рядом с ним Карпов, — а то ведь надо — какому серьезному человеку досталась!

— Что? — воскликнул Пальчиков. — Мне? Да я бы с такой и на необитаемом острове жить не стал.

С невеселыми думами добрел Григорий Цыганков до своей квартиры. Он долго топтался у входа, сначала обивая снег с унтов, потом стараясь попасть в темноте тонким ключом в отверстие английского замка. Валерия сидела за вышиванием у маленького столика в своем любимом кимоно, расцвеченном крупными бордовыми розами. Она недавно выкупалась и была свежая, благоухающая, с папильотками в светловолосой голове. Большую лампу выключила, горел только ночник, распространяя розовый полусвет. Просторная комната, в которой они жили, была тесно заставлена мебелью. В углу стоял дорогой трельяж орехового дерева, всегда застланный красивой салфеткой, на которой в строгой симметрии, как боевые порядки пехоты перед наступлением, застыли все непременные спутники Валерии Николаевны: коробочки с белой и розовой пудрой, баночки с кремом, удаляющим морщинки под глазами, тюбики с китайской губной помадой. В комнате всегда господствовал идеальный порядок, но от него так и веяло праздностью…