Я постучался в дверь тети Дейзи.

В квартире не слышно было музыки. Я постучал еще, потом еще, и уже хотел было уйти, как вдруг в парадное вошла тетя Вили со своей базарной кошелкой.

— Здравствуй, Джехангир-джи! Ты что тут делаешь?

— Я пришел за тетей Дейзи.

Я видел, что ей хочется узнать, зачем, но она спросила не об этом.

— Как вы там живете?

— Спасибо, все хорошо, — быстро ответил я и снова постучал.

— Она ушла со своей скрипкой, — сообщила тетя Вили, — я с ней столкнулась, когда уходила на базар.

— А вы знаете, куда она пошла?

— Она сказала, «Макс Мюллер Бхаван». У нее там репетиция.

Я знал, где это — около кинотеатра «Ригал». Пойти туда? Папа разрешил только в «Приятную виллу» сходить. Но если отложить до завтра, дедушка может умереть, не дождавшись выполнения обещания.

Пешком туда было далеко, я поехал на автобусе. Втиснулся в 123-й и через полчаса соскочил там, где он делает круг за музеем.

Перейти дорогу было целой проблемой — машины шли сплошным потоком, на светофор никто не обращал внимания. Но потом образовалась пробка, и я пробрался на другую сторону к «Макс Мюллер Бхавану».

Но, очутившись в здании, я растерялся — было уже после шести, все разошлись, и спросить было некого. Потом я услышал музыку — много скрипок вместе — и пошел на звук.

Так я попал туда, где шла репетиция. Приоткрыв дверь, я заглянул — большой зал, пустой и темный, но сцена освещена и тетя Дейзи сидит на сцене, на первом стуле рядом с дирижером. Все играют, меня никто не видит. Я не знал, что делать дальше.

И стал ждать. Вдруг все инструменты смолкли, кроме двух виолончелей, они так печально играли, что у меня сердце разрывалось. Неожиданно дирижер замахал палочкой из стороны в сторону-так «дворник» машет на ветровом стекле, — как будто говоря: стоп! Остановиться! Все затихли. Он начал что-то обсуждать с тетей Дейзи, та указала на листок на своем пюпитре. Дирижер заглянул в собственную книгу, прогудел себе под нос и смешно замахал руками.

— Molto sostenuto, — сказал он, и оркестр приготовился.

Это был мой шанс — пока опять не заиграли. Я побежал к сцене, наткнулся на стул, он упал. Люди на сцене вздрогнули, дирижер спросил:

— Да? В чем дело?

И тут тетя Дейзи, которая вместе со всеми всматривалась в темный зал, встала и подошла в краю сцены.

— Джехангир? Это ты?

— Да, тетя, — тихо ответил я.

— Подойди поближе. Ты что, плачешь?

Я сам не знал, что плачу. Наверное, слезы потекли, когда я ждал в темноте. Я быстро вытер глаза. Она присела на корточки, приблизив лицо к моему: я был тогда совсем маленький, это теперь я выше ее ростом. Она взяла скрипку и смычок в левую руку, а правой схватила меня за плечо. Мне было приятно ощущать ее руку, мне сделалось легче от ее сильных пальцев.

— Что случилось, Джехангир? Родители знают, что ты здесь?

Я покачал головой и сказал ей, зачем отправился в «Приятную виллу». Когда я пересказывал, что говорил доктор Тарапоре, ее лицо сделалось печальным.

— Честно говоря, я забыла про обещание.

Я повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, я рада, что ты пришел. Дай мне одну минутку.

Она поговорила с дирижером, потом исчезла в глубине сцены и вернулась со скрипкой в футляре. Я думал, не собирается ли она спрыгнуть со сцены, — сцена высокая, а она на высоких каблуках. Но она прошла в угол, где оказались ступеньки, которых я не заметил. Она спустилась в зал и помахала дирижеру:

— До завтра!

Шагала она очень быстро, мне пришлось бежать трусцой, чтобы не отстать. Она остановила такси, а поскольку мне деньги дали только на автобус, я предупредил ее. Она улыбнулась, сказала, что у нее есть с собой деньги, и велела шоферу ехать в «Приятную виллу».

— Но, тетя Дейзи, мы там больше не живем!

Я решил, что она впопыхах забыла про это.

— Знаю. Но мне нужно переодеться.

Я потихоньку осмотрел ее наряд: светло-коричневые брюки и бледно-желтая блуза с длинными рукавами, которые она подвернула до локтей. Я испугался, что мы задержимся, нужно ведь скорее ехать к дедушке, и сказал, что она очень красиво одета, не нужно переодеваться.

— Спасибо. Но мне надо одеться соответственно.

Она попросила таксиста подождать, и мы пошли к ней. Я сидел в большой комнате, а она скрылась в другой. В комнате было полно нот, целых три пюпитра разной высоты и еще две скрипки. В комнате было неприбрано, но я здесь успокоился.

Через несколько минут я услышал стук ее каблуков. Тик-ток, будто очень громко тикают часы. Я повернулся навстречу ей — я никогда не забуду, как она была одета. Длинная черная юбка, очень красивая, и черная блуза с длинными рукавами, сшитая из ткани, в которой что-то мерцало, как звездочки. И черные туфли. На шее у нее была нитка жемчуга.

Я узнал этот наряд — она так одевалась на важные концерты Бомбейского симфонического оркестра, а я смотрел с балкона, когда она выходила со скрипкой в футляре и садилась в такси. И всегда думал, что она великолепна, как журнальная картинка.

А теперь она так оделась ради дедушки. Она была самая потрясающая леди, которую я видел в жизни. У меня стоял комок в горле. Мы сели в такси, и она велела водителю побыстрей ехать в «Шато фелисити».

Дверь резко отворилась. Отец выглядел не на шутку встревоженным.

— Ты где был? Заставил нас волноваться в такое время!

Но тут отец заметил тетю Дейзи. Ее ослепительный туалет произвел впечатление.

— Прошу вас, входите. И извините нас. Он что, вытащил вас с важного выступления?

— Но это и есть мое важное выступление, — ответила она. — Вы проводите меня?

Мы пошли в дедушкину комнату, где все собрались. Мама сидела у дедушкиной постели, держа его за руку. Рука почти не дрожала. Дядя Джал и Мурад стояли позади маминого стула. Махеш ерзал на своей табуретке в углу, маясь оттого, что ничего не должен делать с больным.

Мама оглянулась и, увидев тетю Дейзи, стала, так же как папа, извиняться за мою настырность.

— Что вы, я же дала слово, — вот и все, что она сказала.

— О, Дейзи! Бедный папа, не думаю, что он даже видит вас.

— Не имеет значения.

Она отошла в сторонку, тихонько настраивая скрипку. Я видел, что дядя Джал смотрит на нее, хочет подойти, но стесняется.

Она подошла к изножью больнично-белой кровати, блистая своим черным туалетом. Я помню, как торжественно она поклонилась дедушке, прежде чем начать. Махеш смотрел на нее во все глаза; у него наверняка никогда еще не было пациента, которому играла бы на скрипке роскошно одетая дама. Папа шепнул мне на ухо, что это «Серенада» Шуберта. Я знал эту вещь — тетя Дейзи много раз играла ее дедушке. Она закрыла глаза. Я же держал свои широко открытыми, я хотел видеть и слышать все вокруг.

Возможно, то было настроение в комнате, но, по-моему, она никогда еще не играла так прекрасно. Я смотрел на дедушку и чувствовал, что он слышит музыку, потому что видел удовольствие на его лице.

Потом тетя Дейзи стала играть «Колыбельную» Брамса, которую дедушка очень любил. Отец прошептал, что пел ее нам с Мурадом, когда мы были маленькими, что ее когда-то исполнял Бинг Кросби, и эту песню пел ему его отец. Он еле слышно напел слова: «Сладко спи и доброй ночи…»

Тетя Дейзи услышала и резко повернулась к нему. Я думал, она сердится, но она сказала:

— Громче.

Отец поднялся на ноги и запел; я видел, как по его лицу побежали слезы. Мама тоже плакала.

— Простите, — сказал отец, закончив песню, и достал носовой платок.

Тетя Дейзи играла больше часа, пока не пришел доктор Тарапоре, который утром обещал зайти. Тетя Дейзи закончила любимой дедушкиной «О как вас люблю я, — в то утро сказали вы мне». Сыграв ее, она помедлила минуту, снова поклонилась и уложила скрипку в футляр.

В комнате стояла тишина. Нарушил ее доктор, заявив, что хочет осмотреть дедушку. Доктор измерил ему давление; казалось, что доктору, как Махешу в углу, было необходимо чем-то занять себя. Манжетка на дедушкиной руке надулась, когда доктор накачал резиновую грушу. Ртутный столбик поднялся, поплясал вверх-вниз. Потом воздух был выпущен, и доктор сказал маме, что профессор весьма спокойно отдыхает.