— Смотрите, что я нашел!

Мы окружаем его.

В шкатулке лежат две пары запонок и две булавки для галстука. И записка: «Для Мурада и Джехангира, свадебные подарки».

— Почерк Куми! — ахает мама.

— Ее, — подтверждает дядя Джал. — Вы же знаете, какой она была методичной. А булавки — они принадлежали нашему отцу, Палонджи. Видимо, Куми решила сохранить их для мальчиков.

Мамины глаза полны слез, она быстро вытирает их платком. Меня шкатулка тети Куми сбивает с толку. Мне грустно. Что я теперь должен думать? Она так редко давала нам с Мурадом почувствовать, что мы что-то значим для нее.

— Спрячь в надежное место, Джал, — говорит мой отец. — Мы исполним желание Куми, когда наступит счастливый день. Что ты еще нашел?

Дядя Джал показывает стопку картинок, обнаружившихся в одном из шкафов. Саи Баба, Пресвятая Дева, сцена распятия, Хаджи Маланг, несколько изображений Заратустры, Богородица из Фатимы, Будда.

— Откуда они взялись? — спрашивает отец.

— Я их с детства помню, — говорит Джал, — они были развешаны по всему дому. Ты же знаешь, в те времена у парсов было принято держать символы всех религий. Папа снял их после смерти мамы и Люси.

Отец перебирает картинки — одни в рамках, другие без, пожелтевшие, с заворачивающимися краями. На некоторых стоят даты с обратной стороны, самая старая помечена 1869 годом.

— Кстати, — говорит Джал, — о портретах. — Он имеет в виду мрачные портреты дедушкиных предков, которые висят в длинном коридоре. — Я не испытываю особой привязанности к этим угрюмым лицам, — шутливо продолжает он. — Если ты хочешь использовать рамы для чего-то другого, я не возражаю.

— Нет, — отвечает отец, — это старейшины и преуспевшие члены нашей общины, ее опора. Если бы сегодня среди нас было побольше таких людей, община парсов не оказалась бы в столь угрожающем положении. Они должны остаться как источник вдохновения для всех нас. Особенно для молодых.

— А святые картинки?

Отец просит время на размышление.

Через две недели у нас отмечается восемнадцатилетие Мурада, и мама планирует нечто особое. Мама предлагает пригласить на чай, скажем, с пяти до семи, человек десять друзей Мурада по колледжу. А торжественный обед ограничить восемью персонами: наша семья и трое друзей Мурада-отец не любит больших сборищ.

— Только смотри, чтобы эта девица не оказалась в числе троих, — говорит отец, услышав о мамином плане.

— Анджали обязательно будет, — немедленно откликается Мурад. — Она остается к обеду.

И начинается сражение.

Отец прибегает к тактике, которую освоил на собраниях и в дискуссиях своих религиозных обществ: цитирует Священное Писание, цитирует комментарии верховных священнослужителей. Я столько раз слышал эти цитаты, что знаю их наизусть.

— Ты делаешься все фанатичней и фанатичней, — отмечает Мурад. — Я не понимаю. Отчего ты так меняешься, отец?

— Поймешь, когда станешь старше. Это духовная эволюция. Ты тоже достигнешь фазы в своей жизни, когда у тебя появится жажда духовности.

На Мурада это не производит впечатления. Он полагает, что Лиге ортодоксальных парсов надо бы изобрести детектор чистоты по образцу детекторов металла в аэропортах, чтобы пищал при проходе оскверненного человека.

— Ты считаешь, что вопрос чистоты, жизни и смерти нашей общины — это тема для шуток?

— Я считаю, что фанатизм, безусловно, заслуживает осмеяния.

— Не играй словами. Современная манера — клеить ярлыки тем, с кем ты не согласен.

— Что ты имеешь против моей приятельницы?

— Мы это уже обсуждали. Я знаю, к чему ведет твоя дружба с этой девушкой, и не потерплю этого в моем доме. Меня стошнит, если она придет на обед. Меня просто вырвет на стол, я тебя предупреждаю.

Мурад сообщает отцу, что его тошнит от отцовских идей, так что вдвоем они вполне могут заблевать весь день рождения.

— Прекрати, Мурад! — кричит мама. — Не смей говорить гадости!

— Это он начал. Пользуется религией как оружием. Тебе известно, что помешательство на чистоте плодит психов в нашей общине? Никогда не приму этих безумных идей!

— Бесстыжий мерзавец! Отца психом называешь! Ну все, я ухожу, уйду в храм огня, видеть его больше не могу!

— Почему бы тебе палатку не поставить в главном зале? И жить в ней — ты столько времени проводишь в этом храме!

— Ты слышишь? Твой сын хочет меня из дома выгнать!

— Это просто неумная шутка, Йездаа. Правда, Мурад?

— Да нет, я серьезно. Схожу в «Приятную виллу» и попрошу у тети Вили ее скатерть Для папы.

— Вили так помогла нам, а мы даже не отблагодарили ее как следует, — горестно вспоминает мама, — даже о переезде сообщили в последнюю минуту. Мне просто стыдно!

— Это ей должно быть стыдно, — говорит отец с неожиданным ожесточением, — она соблазнила меня лотереей, заставила играть, а я никогда в жизни этого не делал!

Тут даже мамино терпение лопается. Ни слова не говоря, она уходит из гостиной.

По зороастрийскому календарю, согласно которому мы молимся и совершаем религиозные обряды, роджМурада приходится на четыре дня раньше его дня рождения. На роджмама заказала сладости в «Парси дайри фарм». Сунниту, которая по утрам приходит убирать у нас, послали за цветами для торунов-их полагается вешать на двери. Мама готовит к завтраку равос кардамоном, мускатным орехом, корицей и большим количеством изюма и миндаля. В это утро кухня просто благоухает.

— Почему ты дважды отмечаешь его день рождения? — спрашивает отец.

— Потому, что это восемнадцатилетие, сам знаешь.

— Два празднования для парня, который и одного-то не заслуживает, — сердито говорит отец.

Мама отвечает неодобрительным взглядом.

Когда я прихожу из школы, мама просит, чтобы я отнес сладости в дом напротив: одну коробку доктору Фиттеру, другую инспектору Масалавале.

Я пытаюсь отбиться: я их почти не знаю, лучше бы она поручила Сунните утром отнести эти миттхаи.Я, конечно, знаю их по именам, и знаю, что они нам помогали после того, что случилось с тетей Куми. Я слышал рассказы о помощи, оказанной доктором и отцом инспектора нашему дедушке, когда погибли Люси и наша бабушка.

— Если прислуга приносит — это совсем не то, — возражает мама, — подарок должен доставить член семьи, выказать уважение.

Делать нечего, ставлю коробку со сладкими, пропитанными сиропом шариками на поднос, накрываю салфеткой с вышитыми павлинами по углам. Сначала иду к инспектору Масалавале. Слуга говорит, что его нет дома, и я, следуя маминым указаниям, спрашиваю миссис Масалавалу. Она откликается так быстро, будто под дверью подслушивала:

— Кто пришел?

— Джехангир, — представляюсь я, — сын Роксаны Ченой из «Шато фелисити». — Я даже пальцем показываю через плечо, чтоб ей легче было понять. — Внук Наримана Вакиля.

— Да-да, я тебя узнала, — говорит она, к моему большому облегчению.

— Мама посылает миттхаидля инспектора и для вас, по случаю роджамоего брата, ему исполняется восемнадцать.

— Да-да, как мило. Передай брату наши поздравления. И скажи маме спасибо от нас.

Она принимает коробку как должное и быстро выпроваживает меня.

Радуясь, что так быстро отделался, я перехожу к двери напротив, надеясь, что не задержусь и там. Но доктор Фиттер, открыв мне дверь, не дает мне представиться, а сразу расплывается в улыбке и тянет за руку в дом.

— Знаю, знаю, кто ты, молодой человек! Ну зайди, зайди же на минутку! Техми, Техми!

Из глубины квартиры доносится голос:

— Ну что там еще, Шапурджи, как я могу вовремя подать тебе обед, если ты поминутно отрываешь меня?

Продолжая ворчать, она тяжелым шагом выходит на веранду с ножом в руках, которым, видно, крошила зелень, судя по налипшим зеленым крошкам.

— Боже мой, у нас внук Наримана, а ты мне ничего не говоришь?

Она кладет нож на чайный столик, вытирает о юбку руки и щиплет меня за щеку. От ее пальцев пахнет кориандром. Я снимаю салфетку и вручаю джалеби,повторяя мамины слова.