Роксана пригрозила, что сама ляжет на балконе, если он не будет стопроцентно защищен от дождя.

Мурад занервничал, чувствуя, что приключение может не состояться.

— Все в порядке, мама, — заверил он, — мы с папой придумаем для балкона плащ с капюшоном и галоши!

Порывшись на полках перед кухней, они обнаружили два небольших хлорвиниловых полотнища, достаточных, чтобы закрыть балконную решетку, но не нашли ничего для крыши.

— Спроси у Вили, — сказал Йезад Роксане, — может, у нее найдется брезент или что-то вроде того.

— Сходи сам. Я терпеть ее не могу, с этими вечными «дорогая», «милая» и с игрой на деньги.

Вили Кардмастер, или Лотерейная царица, как прозвал ее Йезад, женщина примерно его возраста, жила с матерью в соседней квартире. Она любила порассуждать о преимуществах своей незамужней жизни, уверяя, что ей и не нужен муж — будет целыми днями ныть и жаловаться, а по ночам спать не даст своими домогательствами. Хотя на мужчин томно поглядывала, будто оценивая.

Жизнь Вили была заполнена домашними хлопотами и уходом за больной матерью, которая к старости ссохлась до размеров шестилетнего ребенка. Вили без особого труда поднимала мать на руки, когда нужно было перенести ее с кровати в ванную, устроить в креслице на балконе или посадить за обеденный стол. Вили так и носила ее на руках, как морщинистую куклу.

А время, которое удавалось высвободить, Вили целиком посвящала толкованию снов. Вили приписывала числовые значения предметам и событиям из сновидений, и на эти числа делала лотерейные ставки. Подпольная лотерея под названием «Кубышка» давно стала нитью, на которую низались минуты и часы ее дня. Вили постоянно просила друзей, знакомых, соседей, прислугу соседей рассказывать, что им приснилось; кто соглашался, с теми она делилась тайнами своих вычислений. Вили охотно делала ставки и за других, имея на этом скромную мазу. У нее был знакомый лавочник, который собирал ставки в «Кубышку», и Вили каждый день забегала к нему в лавку.

— Ах, Йезад-джи, — радостно встретила она гостя. Почтительную приставку «джи» она добавляла к имени каждой особи мужского пола, независимо от возраста и положения.

— Извини за беспокойство, Вили.

— Что толку от соседей, если их даже побеспокоить нельзя? Заходите, дорогой, беспокойте, сколько угодно!

Йезад последовал за духовитой фигурой, облаченной в халат. Это длинное, широкое одеяние с пуговицами спереди прекрасно маскировало ее телеса. Она носила свой халат, не снимая, от стирки до стирки, что означало дня три-четыре. Вили в нем и спала, и возилась на кухне, и ходила за покупками — правда, с существенным добавлением: при выходе из дому поверх халата наматывалось сари. И довольно необычным способом — оно держалось на талии с помощью полудюжины английских булавок, поскольку под ним не было нижней юбки, за пояс которой обыкновенно заправляют сари. Вили называла свой халат универсальным туалетом.

Йезад понял, отчего заигрывания Вили так удручают его — кокетливые манеры никак не вязались с ее неряшливой внешностью. Не вдаваясь в подробности, он объяснил Вили, зачем пришел, но Вили утром видела «скорую» и слышала скандал в соседней квартире.

— Понимаю, Йезад-джи, — подмигнула она, — семейные свары способны из самого сильного мужчины сделать беспомощного котенка. Пошли посмотрим, что у меня найдется.

Она пошла вперед, сочувственно ахая по поводу трудной ситуации, в которой оказался Нариман. Трагическая жизнь, говорила она, припоминая гадкие подробности этой жизни. Осведомленность Вили не удивила Йезада: в общине парсов давнишний скандал получил широкую известность и обсуждался он в том же ключе удовлетворения и сочувствия, в котором сейчас высказалась и Вили.

Она остановилась перед старым комодом, полным всяческого хлама.

— Будьте как дома, мой милый, поройтесь в ящиках.

Заметив замешательство Йезада, Вили сама опустилась на колени, выдвигая ящик за ящиком.

— Между прочим, у меня на сегодня есть надежный лотерейный номер. Такой сильный сон, с такими ясными числами — давно такого не видела.

— Удачи тебе, Вили, надеюсь, сорвешь куш.

Безразличие Йезада не остановило Вили; драматически понизив голос, чтобы не ослабить мистическую силу сна, она почти набожно прошептала:

— Кошка мне приснилась. Кошка перед большим блюдцем молока.

— И вы с ней обсудили выигрышное число?

Она с жалостью посмотрела на него, продолжая выгребать барахло из ящиков.

— Смысл кошки и блюдца ясен без слов, Йезад-джи.

— Значит, телепатически общались?

Вили покачала головой.

— Кошка сидела прямо и смотрела на меня. Ее голова и туловище образовали отчетливую восьмерку.

А слева — блюдце молока. Круглое, как нуль. Значит, завтра выиграет восемьдесят.

Но Йезад вошел во вкус.

— Вили, а ты на каком языке видела сон? На английском или на гуджарати?

— Не знаю. А какая разница?

— Большая разница. Гуджаратская восьмерка, — он начертил цифру пальцем в воздухе, — совсем не похожа на кошку, сидящую прямо.

— Большой вы шутник, Йезад-джи, — засмеялась Вили, однако семя сомнения было заронено.

В комоде нашлись квадратные куски клеенки и даже кусок брезента четыре на шесть дюймов, слишком маленький — балкон не закроешь. И тут Йезад вытянул из нижнего ящика нечто кожистое, сложенное и упакованное в хозяйственную сумку.

— А это что?

— Старая скатерть. Для нашего семейного обеденного стола.

— Огромная, похоже.

— Она и есть огромная. Была. За столом с удобством размещалось шестнадцать человек.

Они взялись за скатерть — каждый со своего конца; слои слежавшейся клеенки разворачивались со звуком разрываемой ткани. Вместе с темно-зеленым рексином разворачивались и воспоминания Вили.

— Счастливые были времена, когда мы все садились за стол, покрытый этой клеенкой. Каждое воскресенье вся семья собиралась на дхансак.Папа-джи был прямо-таки фанатиком — в субботу можно было и кари с рисом подать, но чтобы в воскресенье на столе не было дхансака,так боже сохрани! Мама-джи и не пыталась. Все собирались к часу дня — дяди, тети, двоюродные братья и сестры, и такие начинались разговоры, будто мы месяцами не видимся.

Йезад думал о том, что уже поздновато, а балкон так пока и не закрыт, но у него не хватало духу прервать Вили. Ее лицо светилось счастьем.

— Папа-джи всегда сажал меня по правую руку, а моего брата Дали — по левую. По воскресеньям поверх рексиновой скатерти стелилась другая, из бельгийского кружева. Папа-джи не разрешал ставить на нее вазы или безделушки, он говорил, что преступно закрывать ненужными вещами произведение искусства. Как прекрасны были те дни, Йезад-джи. Одну минуточку, сейчас я вам покажу…

Она вернулась с фотографией в рамке: семейство из четырех человек чопорно позирует по одну сторону длинного обеденного стола. Мать, отец, двое воспитанных детей; чистенький, тщательно причесанный мальчик в коротких штанишках и рубашке с галстуком, маленькая девочка с бантами, в платьице из розового органди.

— Мой седьмой день рождения, пришелся на воскресенье. Особый день.

Она вздохнула:

— Почему, когда мы становимся взрослыми, счастливые дни вдруг остаются далеко позади?

У Йезада не нашлось ответа.

— И куда девался этот обеденный стол? — спросил он.

— Брат, когда женился, увез его на новую квартиру.

— Он тоже устраивает воскресные обеды в семейной традиции?

Вили скривила губы:

— Он погубил стол. Стол не проходил в дверь его квартиры. Брат позвал плотника переделать стол в секционный. Бог его знает, из каких джунглей привезли эту древесину, но за два года стол был съеден термитами.

Она провела рукой по скатерти и стала складывать ее. Йезад помогал, раздумывая о судьбе, которая превратила прелестную девочку в розовом органди, сидевшую по правую руку отца за воскресными обедами, в рехнувшуюся на сновидениях, помешанную на «Кубышке» женщину, от которой несет тухлятиной. Какая жестокая траектория пролегла от той точки до этой?