— Я не хочу доставлять вам с Йезадом новые хлопоты, — противился Нариман.

— Какие глупости, папа, это же не твоя вина, — возразила Роксана.

— Воля Бога не может быть ничьей виной, — сказала Куми.

Джал покатил кресло в выходу, а Нариман отметил про себя, что у Куми появляется дурная привычка обременять Бога слишком уж большой ответственностью…

«Что не хорошо ни для Бога, ни для нас».

* * *

Йезад не проявил никаких эмоций, услышав вечером про обвалившийся потолок. Было у него подозрение, что Джал и Куми не заберут чифа домой в тот день.

Роксана запротестовала — не виноваты же они, что прорвало цистерну.

— Куми сказала: воля Бога.

— Конечно, и Бог действует ей на руку, так? Значит, не зря она все бегает в храм огня и дает Богу взятки сандаловыми курениями. Может, и я мог бы повлиять, если бы почаще в храм ходил…

— Как было бы хорошо, — с чувством сказала Роксана, — и детей бы водил, подношения бы делали…

— Да пошутил я, — оборвал ее Йезад.

У Роксаны вытянулось лицо.

Они помогли Нариману встать, помогли ему установить костыли, и с помощью Йезада он сделал первые шаги. Медленно одолев расстояние фута в четыре от дивана до кресла, Нариман опустился в кресло и перевел дух.

Дети захлопали в ладоши.

— Маленький шажок для дедушкиной ноги — большой скачок для дедушки! — откомментировал Мурад.

— Совершенно верно, — выдохнул Нариман.

— Ну и как, чиф?

— Нормально.

— Больно? — спросила Роксана, заметив страдальческое выражение на лице отца.

— Чуть-чуть. Но иначе и быть не могло.

Нариман сидел в кресле до самого обеда, тогда кресло придвинули к столу, чтобы он мог поесть вместе со всеми.

В честь первых шагов Наримана Роксана приготовила дхандар-патъо —к сожалению, без рыбы. За пару мелких помфретов торговец запросил сто тридцать рупий. Девяносто она дала бы, сэкономив на чем-то другом, но сто тридцать… А мошенник уперся: с чего это он будет уступать, свежая рыба, народ берет ее не торгуясь, да что тут толковать, нынче в Бомбее у людей полно дурных денег! Вот и пришлось делать рыбное блюдо без рыбы — бедный получается праздник.

— Я смотрю, Роксана, ты никогда не пользуешься бабушкиной посудой, которую я тебе на свадьбу подарил, — сказал Нариман.

— Конечно, не пользуюсь, папа, такая дорогая посуда, старинная, хрупкая.

— Разве это резон, чтобы держать ее в буфете? Я тоже стар и хрупок, Джал и Куми хотели и меня держать под замком. Так жить нельзя. Надо пользоваться этой посудой.

— Я же никогда не смогу восстановить дорогой сервиз, если что-то разобьется, верно?

— Люди тоже разбиваются, и это тоже невосстановимо. Неужели посуда ценнее человека? Остается только радоваться воспоминаниям.

— Слова философа. Объясните ей это, чиф!

— Не поощряй папу. Зачем говорить такие вещи, когда мы отмечаем его выздоровление? Это не к добру.

— Отчего же не к добру? — мягко возразил Нариман. — Есть только один способ одолеть скорбь жизни — смех и радость. Достань красивую посуду, переоденься понарядней — не надо ничего беречь, нет смысла. Где хрустальная ваза и чаша с розами с твоей свадьбы? Где фарфоровая пастушка с ягненком? Выставь все, Роксана, и наслаждайся красивыми вещами.

— Какие глупости, папа. Это как на твоем дне рождения — когда ты заставил Куми делать двойную работу!

Напоминание погасило улыбку на лице Наримана. Будто целый век прошел с того дня-два месяца назад, когда он еще был в состоянии стоять, самостоятельно одеваться, ходить в туалет, выходить на прогулку. До падения, до кошмара с Джалом, Куми и стульчаком, с лежанием в постели, когда от него воняло, когда его била дрожь и мучили страхи.

Роксана сразу пожалела о своих словах, ей было больно видеть отцовскую реакцию на них. Она бросила взгляд на Йезада, взывая о помощи. Йезад смущенно заерзал на стуле.

Но тут Джехангир прочистил горло, как взрослый, собравшийся сделать важное заявление.

— Как бы то ни было, — произнес он, — но хорошая посуда на повестке дня.

Нариман рассмеялся, а Йезад сказал, что этому маленькому попугаю явно пора перенять у дедушки новые словечки. Мурад немедля изобразил обучение попугая:

— Джехангу хороший, Джехангу умный!

С нижней полки буфета были извлечены красивые тарелки, чаша с розами заняла почетное место в центре стола, а фарфоровую пастушку отправили пасти ягнят на чайный столик.

За обедом Йезад думал о том, что будет дальше. Утренняя напряженность, теснота, запахи в большой комнате — ничего не кончилось. Лишний рот означает, что содержимое конвертов, по которым Роксана раскладывает деньги на питание, снижается на двадцать пять процентов. Не считая таких вещей, как мыло, стиральный порошок и прочее.

— Насчет вашей пенсии, чиф, — начал Йезад, — сколько там остается после закупки месячной порции лекарств?

— Честно говоря, не знаю. Хозяйство ведет Куми. Ядавно дал ей доверенность на мои счета.

— А как быть с потолками? Мне надо бы посмотреть, в каком они состоянии.

— Что касается меня, то состояние потолков не имеет значения. Обвалившаяся штукатурка не катастрофа.

Йезад кивнул. Нет смысла обсуждать денежные затруднения — не поможет. Лучше проявить терпение и сохранять внешнее спокойствие. Ради Роксаны.

— Да ладно. Неделя-другая погоды не сделает.

Когда закончились лекарства и Роксана пошла за новой порцией, она обнаружила, что денег, которые ей дала Куми в качестве отцовской пенсии, не хватает даже на таблетки. Ошибка вышла, подумала Роксана, или Куми прислала только часть пенсии…

В аптеке она рассчиталась, доложив из хозяйственных средств. Чтобы выйти из положения, купила только хлеб, масло брать не стала, и взяла маленькую банку растительного масла, хотя экономней покупать большие. Чая, сахара и риса должно хватить до будущей недели. Обед будет без мяса — цветная капуста и картошка.

Когда ставила лекарства на столик у отцовского дивана, он спросил, хватило ли денег. Роксана утвердительно кивнула в твердой уверенности, что Куми и Джал скоро явятся с остальными деньгами.

И Йезаду, когда он вечером задал ей тот же вопрос, Роксана тоже сказала:

— Пока все в порядке.

Через несколько дней семья ощутила режим экономии. За завтраком Мурад разворчался насчет тоста без масла, а Джехангир заявил, что чай несладкий, и потребовал сахару.

Йезаду это не понравилось.

— Избаловались. Скажите спасибо, что у вас есть тост и есть чай. Известно вам, сколько миллионов жителей Земли были бы счастливы, будь у них то, что есть у вас?

К концу недели Нариману стало трудно скрывать боль в лодыжке при попытке подняться на костыли. Он всячески старался не подавать виду, понимая, какие надежды внушают семье его три шажка от дивана к креслу.

Но однажды вечером, когда он поднялся, его пронзила боль такой силы, что он вскрикнул и, роняя костыли, повалился обратно на диван.

Отшвырнув газету, Йезад бросился на помощь. Роксана влетела из кухни. Убедившись, что Нариман цел и невредим, стали выяснять, что произошло. Нариман отговаривался, уверяя, что оступился, но Роксана сумела вытянуть из отца правду.

— Проклятый Тарапоре, — взорвался Йезад. — Шарлатан просто торопился.

Нариман заступился за доктора:

— Честно говоря, мы все испытали облегчение, когда он разрешил мне вставать.

— Да не защищайте вы его, чиф! Было бы это в Америке, мы бы миллионы у него отсудили!

Тем не менее пришлось обратиться к доктору Тарапоре. Он без обиняков объяснил, в чем дело. Рентгеновский снимок не соврал — переломы срослись, однако трещины снова разошлись в результате кальциевой недостаточности и остеопороза.

Был восстановлен строгий постельный режим.

Раз в день Роксана обязательно усаживалась за свои конверты, пересчитывая содержимое каждого и решая, переложить ли несколько рупий из того, что с надписью «Молоко и чай», в другой — «Хлеб и масло»? Или, взяв деньги из «Мяса», поместить в «Рис и сахар»? Джехангир садился рядом с матерью, спрашивал, сколько стоит плоская пачка масла «Амуль», или пачка чая, или кило баранины, делал подсчеты в уме и давал советы.