— «Бей, бей, бей… в эти самые…» Подожди, не подсказывай, я знаю… «в берега!., там какой-то прибой». А дальше… «С тобой говорить»… та-та-та, та-та, та-та…

— Сдаешься?

Ашок замотал головой. Мисс Альварес разрешала три подсказки, и он не хотел расходовать запас в самом начале стихотворения. Ашок с силой поскреб в затылке, начал сначала, сбился на том же месте и злобно глянул на контролера.

— Ну? Как там дальше?

— «Я хочу говорить о печали своей».

— Знаю, я так и сказал — «с тобой говорить»! Пожалуйста: «Я хочу говорить о печали своей, неспокойное море». Нормально? Второе четверостишие?

— Ты еще первое не закончил.

— Ты что? «Неспокойное море» — это последняя строчка!

— «Неспокойное море, с тобой». Вторая ошибка.

Ашок попробовал спорить, но Джехангир был непоколебим.

Второе четверостишие проскочили с головокружительной скоростью:

— «Счастлив мальчик, который бежит по песку

К этим скалам, навстречу волне.

Хорошо и тому рыбаку,

Что поет свою песню в челне».

— Хорошо! — Джехангир начал надеяться, что «Вечная проблема» на сей раз выйдет из положения.

— «Возвращаются в гавань опять

Корабли, обошедшие цвет…»

— Свет, а не цвет.

— Да какая разница: свет или цвет!

Джехангир потянулся к журналу.

— Слушай, не надо? — взмолился Ашок, увидев, что он раскрывает журнал. — Опять скандал с родителями будет…

— Не могу. Мисс Альварес сказала…

— Погоди! — Ашок что-то извлек из кармана и сунул в руку Джехангира под партой.

Десять рупий. Джехангир отпихнул десятку, будто обжегшись о нее.

— Возьми, — умолял Ашок, — и запиши, что стихи выучены.

Джехангир отказался.

Ашок выудил из кармана еще десятку и добавил к первой.

Двадцать рупий! На сей раз Джехангир рассмотрел деньги, прежде чем отпихнуть их.

— Нет.

— Возьми, это подарок! Никто не узнает. Самым близким друзьям не скажу.

Он впихнул деньги Джехангиру в руку.

Тот заколебался:

— Скажешь. Виджаю скажешь и Раджешу.

Он знал, что троица неразлучна.

— Даже им не скажу!

Джехангир посмотрел на деньги. Маленькая пачка масла. Или баранина на один раз. Или яйца на завтрак папе — на целую неделю. Вот что он держит в руке.

С бьющимся сердцем он поставил птичку против имени Ашока. От чудовищности поступка у него закружилась голова.

…К последнему уроку его перестала давить мысль о тайной сделке, вытесненная другой: что с деньгами делать? Если купить продуктов, дома спросят, как он рассчитался за них. Отдать деньги маме — тоже спросит откуда. Можно сказать, что во дворе нашел. Но дома потребуют, чтобы он передал их брату Наварро из школьного бюро находок.

В автобусе Джехангир щупал деньги в кармане. Сообразить бы, как ими воспользоваться, папа с мамой будут меньше ссориться. А он, возможно, еще у тети Вили подработает. Обойдется без Мурада, раз Мурад не хочет.

Он смотрел в автобусное окно и мечтал о том, как в их дом вернется счастье. Автобус повернул за угол, и Джехангир увидел на пешеходной дорожке мальчишку, похожего на Мурада. До чего похож! Потом потерял его из виду в толпе, снова нашел взглядом и убедился, что это действительно Мурад. Почему это брат идет пешком? А деньги на билет куда девал?

Джехангир размышлял об этом, пока автобус не остановился на их углу. Он спрыгнул, ощупал карман с деньгами, поражаясь мощи, заключенной в клочках бумаги. Бумажки добавили ему решимости. Надо прямо сейчас зайти к тете Вили.

Он постучался в ее дверь.

— Привет, маленький Джехангир-джи, какой сюрприз. Как жизнь?

— Спасибо, хорошо.

— Интересные сны видел?

Джехангир вспомнил сон с костылем из баранины.

— Нет, тетя Вили.

— Маме что-нибудь с базара нужно?

— Нет… я просто подумал… у вас не найдется работы для меня? А вы бы мне платили за нее…

Она даже в ладоши захлопала от удовольствия.

— Какая прелесть! А мама знает про это?

— Нет. Это секрет.

Вили с нежностью посмотрела на него.

— Ты можешь помогать мне, малыш, но денег я тебе не дам. Если узнают твои родители, они могут сказать, что я из их сына прислугу делаю.

— Я им не скажу, — запротестовал он.

— Помогать людям хорошо, милый мальчик, но не за деньги.

Прав был Мурад, она хочет обмануть его, хочет заставить работать за так.

— Спасибо, тетя Вили, — пробормотал Джехангир, пятясь к двери.

Глупая тетя Вили. И глупая Инид Блайтон. Ни одному слову из ее книжек он больше не поверит. И глупая Знаменитая пятерка — кому она нужна? Он сам знает, что делать, он сам поможет папе и маме, сам. Но все же ему нравится имя Джон Ченой.

ПЕРЕД ЗАКРЫТИЕМ магазина мистер Капур пригласил Йезада в свой крохотный офис, где грохот включенного на полную мощность кондиционера перекрывал даже уличный шум. Как в реактивном самолете, предположил Йезад, в удалении ото всего, вдали от реального мира.

На столе лежали три фотографии в целлофановых конвертах. При виде Йезада Капур перевернул их лицом вниз.

— У меня для вас сюрприз.

— Эти? — Йезад потянулся за черно-белыми снимками.

— Не спешите, их надо рассматривать по порядку. Сначала вот эту.

Лицо Йезада расплылось в улыбке:

— Привет, это же Хьюз-роуд! Я там вырос.

— А почему я принес ее? К вашему сведению, ее давно переименовали в Ситарам Паткар Марг.

— Для меня она осталась Хьюз-роуд.

Капур одобрительно улыбнулся, а Йезада понесло:

— Я тут каждый камень знаю. Вот это здание — это «Джехангир-палас», мои родители здесь поселились после свадьбы. Пари держу, что снимали с Сэндхерст — бридж, с крыши Дададжи Дхакджи. А напротив «Джехангир-паласа» — Сукх Сагар. Смотрите — даже вывеска «Буш-радио» видна!

Йезад всмотрелся в фотографию.

— Фотография не очень-то старая, мало что изменилось.

— Съемка недавняя. Примерно девяностого года. Тем не менее она имеет значение для моей коллекции — в контексте двух других фотографий.

Капур дожидался возвращения снимка, чтобы перейти к другим, но Йезад все не мог оторваться от него.

— Поразительно, как на фотографии видишь то, что в силу привычки не замечает глаз!

— Особенно в привычных местах. Объектив — наш третий глаз.

Фотография вызвала улицу к жизни, Йезад вновь услышал шум уличного движения, вдохнул запах поджаренного мяса с дымком, постоянно висевший над рестораном «Жаровня», даже вкус бхель-пури почувствовал. Над ним заклубились серые дождевые тучи, он ощущал их тяжесть, холод ливня, под который столько раз попадал, возвращаясь без плаща из колледжа («в плащах только маменькины сынки ходят»), когда спрыгивал с 83-го автобуса у Сукх Сагара и несся через улицу домой, успевая за минуту промокнуть до костей, влетал в квартиру, где мать бранила его за оставленный дома плащ, который она приготовила и положила рядом с учебниками…

— Теперь взгляните на эту, — предложил Капур.

Йезад выпустил из рук первую фотографию, взял вторую — и почувствовал комок в горле. Та же Хьюз — роуд, но нетронутая, снятая во времена большей простоты. Фотограф, наверное, стоял на другом конце «Джехангир-паласа», перед аптекой Мэдона, потому что в центре оказался перекресток Хьюз-роуд и Сандхерст-бридж. Судя по освещению, раннее утро. На улице не видно ни одной машины, только ручная тележка. Три одинокие фигуры на тротуаре, загадочные, как провидцы или прорицатели, предсказывающие демографический взрыв в грядущем Бомбея.

Йезад сглотнул, чтобы прочистить горло.

— Такой тихой улица была во времена моего раннего детства. — Он кашлянул. — Какой это год?

— По вывеске «бьюика» у «Метро моторе» я бы сказал, конец сороковых, — предположил Капур. — Лет за пять до вашего рождения, а?

— Примерно то время, когда поженились мои родители. Значит, вот какой они видели эту улицу после свадьбы…

В утреннем свете дома и деревья ждали как друзья детства, готовые увлечь его обратно. И старые уличные фонари цепочкой по середине улицы. Он и забыл, как они были очаровательны, даже орнаментальны, не то что нынешние громадные стальные мачты освещения. Он всматривался в фотографию, пока у аптеки Мэдона не появился маленький мальчик с отцом… а когда подкатил школьный автобус, отец обнял сына, прощаясь с ним на целый день… А под вечер автобус привез его обратно, ему хотелось поскорей выпить чаю и поиграть в саду, пока не отправят делать уроки… На остановке ждала мама, чтобы за руку перевести через дорогу, по которой нет-нет да и проедет машина…