Потом все стихло. Дастур с последним поклоном огню собрал пепел в черпак и подал Йезаду. Тот взял щепотку для лба и горла. Дастур приложил руку ко лбу и исчез.

Йезад снова приблизился к святилищу. Огонь горел ярко и сильно, радостно вздымая языки, святилище превратилось в танец света и тени. Йезад помедлил, ощущая неуместность своего поведения, — отчего не склониться перед зрелищем, исполненным такого благородства и прекрасной простоты? Если сейчас он не склонится перед этим, то перед чем ему вообще склоняться?

Он стал на колени, коснулся лбом мраморного порога — и долго не отрывал его.

В большом зале он задержался, чтобы надеть носки, потом вышел на веранду, нашел свою обувь.

Уже стемнело, когда он вышел из храма огня. Тихо прошагал по двору, неся в себе бесценный покой, вернул молитвенную шапочку улыбающемуся мальчику в сандаловой лавке и отправился домой.

* * *

Ложась в постель, Роксана принюхалась и сказала, что от него пахнет сандалом.

— В храме был сегодня, — ответил Йезад.

— Что так вдруг? — осторожно спросила Роксана, радуясь, что в комнате темно и муж не видит счастливого выражения на ее лице.

— У меня был тяжелый день, и я нуждался в покое. Тут и вспомнил твои советы.

— И как?

— Получил покой.

Он поправил подушку и добавил:

— Чего бы я только ни отдал, чтобы так спокойно было хоть в одном уголке нашего дома…

Она улыбнулась в темноте и отважилась задать вопрос:

— Ты там… молился?

— Конечно нет.

Роксана не поверила.

ЭПИФАНИЯ ЗАМЕДЛЕННОГО действия, которой так ждал Йезад, не состоялась. Он каждый день всматривался в Капура, выискивая знаки того, что план работает на манер капсулы замедленного действия, постепенно пробирающейся по пищеварительному тракту его ума.

И каждый день приносил разочарование: босс входил, обозревал своих оленей и удалялся в офис. Выглядел грустноватым и больше не приглашал Йезада в офис после закрытия магазина.

Потом однажды утром, примерно за неделю до Рождества, Капур явился намного позднее обычного — чуть ли не в полдень. Йезад поинтересовался, что его задержало.

— Задержало? — Капур посмотрел на часы. — Верно, я сильно припозднился. Не знал, что буду так долго добираться городским транспортом. Я ведь наконец машину продал.

— Электричкой ехали?

— На такси, — несколько смутился Капур. — Хотя, на самом деле, собирался сесть на электричку.

И стал подробно рассказывать странную историю, приключившуюся с ним: пошел на станцию, желая стать одним из миллионов, как скот набивающихся в вагоны. Но сесть в поезд ему никак не удавалось, один раз оказался в самой гуще толпы и рассчитывал, что влезет в вагон, но какая-то центробежная сила отшвырнула его в сторону, и он опять остался на платформе.

— Бывает, — кивнул Йезад.

— Больше часа потратил и плюнул. Но завтра сделаю следующую попытку. Я думаю, это вопрос практики.

С сожалением посмотрел на неиспользованный билет и выбросил его в мусорную корзину.

Йезад поинтересовался, почему Капуру вдруг захотелось ездить на электричке.

— Это философское решение — мы с вами как-то говорили об этом. Хочу принимать все, что город требует от меня. Смешаться с народом, стать частицей в массе тел, заполняющих улицы, поезда и автобусы. Стать частицей органического целого, имя которому Бомбей. Это и будет моим искуплением и спасением.

К вопросу о вере Виласа в силу искусства, в своих актеров и в эпический реализм, подумал Йезад. Бедный Капур, с головой ушел в свои фантазии. В свою риторику. В которую искренне верит, но которая в конечном счете ничего не решает. И это — самое печальное.

— Я все спрашиваю себя: почему я сегодня потерпел неудачу? Дух стремился к успеху, сто процентов! Может, плоть не так этого желала? Испытывала отвращение к потным телам, грязной, вонючей одежде и намасленным волосам? Может быть. Но я все преодолею, я сяду в этот поезд.

Йезад с беспокойством подумал о повышенном давлении босса, но понадеялся, что тому скоро надоест поездная идея, он очнется и купит себе новую машину.

Но на другой день Капур притащился в магазин растрепанный и хромая. Он повалился на стул, быстро подставленный ему Хусайном. Йезад взял кейс из его рук. Хусайн налил чаю в блюдечко и поднес к его губам.

Капур раздраженно оттолкнул его руку и взялся за чашку.

Отхлебнув чаю и немного придя в себя, он начал рассказывать:

— Помните, я вам как-то давно говорил, что стал свидетелем чуда, когда человека с платформы втащили в вагон другие пассажиры, которые сами висели, ухватившись кто за что. И все-таки они его втащили, сумели потесниться, найти местечко еще для одного.

Прошлой ночью, когда я не мог заснуть, я вдруг подумал, что могу быть тем человеком на платформе. Нужно только довериться окружающим, таким же бомбейцам, как я, — и я попаду в поезд.

Сегодня утром, когда поезд тронулся, я побежал за ним. Сначала это было легко, пока поезд еле полз. С вагонов опять свисал народ, каждый старался протиснуться внутрь, и понемногу все как-то устроились, держась за ручку или за поручень. А я все бежал рядом с поездом, хотя дыхания уже не хватало. Я протянул руку, мне сделали ответный жест — не то приветственный, не то отпихивающий. Я не понял. Протянул обе руки, чтобы не решили по ошибке, что я просто машу, прощаясь с кем-то.

Мистер Капур смолк, скорбно уставясь в чашку.

— Никто мне не помог, Йезад. Ни один человек не протянул мне руку. Все смотрели на меня как на чужого. Ну хорошо, я им действительно чужой. Но я же тоже бомбеец, свой брат, разве нет? Но они смотрели сквозь меня, а кое-кто развеселился, они переглядывались, будто приглашая друг друга посмеяться.

Капур допил чай и отдал чашку Хусайну.

— Со мною чуда не случилось, Йезад. Я споткнулся и упал у самого края платформы. И взял такси.

Капура отвергли, и это сломило его. Он сидел у входа, как инвалид, ожидающий, когда ему приготовят постель.

— И вот я думаю, — тихо сказал он наконец.

— Да? — Йезад ожидал, что Капур признает: не надо было продавать машину.

— Уже в такси я спросил себя: почему меня бросили на платформе?

«Потому, что поезд был набит битком, потому, что те люди не знали, какой романтической чушью забита твоя голова», — подумал Йезад.

— Трудно сказать, — произнес он вслух.

— Нет, не трудно. Достаточно взглянуть на меня — на мою одежду, обувь, прическу. Ну, давайте. Скажите мне, как я выгляжу?

Йезад оценивающим взглядом окинул творение рук дорогого парикмахера, перевел взгляд на открытый ворот тонкой льняной рубашки, качества которой не могли скрыть даже измятость и перепачканность после железнодорожного приключения. Это относилось и к безупречного покроя брюкам из легкой натуральной ткани. И наконец, итальянские мокасины, мягкая кожа которых блистала самодовольным превосходством.

— Ну? — теряя терпение, спросил Капур.

— Мой вердикт — стильно и классно.

— Именно. И в этом проблема. Моя внешность просто кричит: я не такой, как вы! У меня с пассажирами столько же общего, как у инопланетянина. С чего они должны в своих объятиях внести меня в вагон, если я изо всех сил стараюсь дать им понять, насколько я выше их?!

Капур поклялся исправить этот дефект. Отныне он начинает покупать себе одежду не в кондиционированных универмагах, а на уличных развалах Грант-роуд и Гиргаума — курты-пайджамы, плохо скроенные широкие штаны и бушетки с короткими рукавами, которые режут подмышками. И никаких носков и туфель — сандалии того типа, который не мешает бомбейской грязи залеплять ногти.

— Ноги моей больше не будет в салоне синьора Валенте! Обойдусь услугами уличного цирюльника на Кхетвади. Когда он обкорнает мне волосы, я посмотрю, подберут меня с платформы или нет!

— Когда же завершится ваше преображение? — не утерпел Йезад.

Капур сосчитал на пальцах.

— Через девять дней. Сразу после Рождества.

Он встал и решительно направился в свой офис.