— Обалдеть!

— Самый большой оклад для начинающего дизайнера равняется минимальной зарплате продавщицы. Больше он не может платить, потому что все девушки-дизайнеры постоянно выскакивают замуж за клиентов!

Зарплата, что и говорить, разочаровывала.

— Зато ты сможешь по дешевке покупать шикарную мебель.

Правда, и тут возможности были ограничены: как работник фирмы Элизабет получала 25-процентную скидку, но только при покупке мебели на сумму, равняющуюся трем ее месячным окладам в год.

— Иначе любой зубной врач посылал бы свою ассистентку немного поработать бесплатно, чтобы дешево обставить свой дом.

И все-таки здорово, что Элизабет получила наконец работу. Работа в таком фешенебельном магазине — неплохое начало будущей карьеры.

— А вдрут тебя и вправду уведет какой-нибудь богатый клиент?

Своим обычным бесстрастным тоном Элизабет произнесла:

— Лучше бы у меня завелся собственный магазин. Тогда я смогла бы увести у господина фон Мюллера богатого клиента!

Когда я рассказала Норе, смотревшей рядом телевизор, включенный на полную громкость, об успехах Элизабет, та ответила, не отрывая взгляда от экрана:

— Меди считает: было бы логично, если бы ты взяла на себя половину платы за телефон.

— Разумеется. — Я ничуть не разозлилась. Напротив, если я участвую в плате за телефон, то могу потребовать, чтобы в телефонную книгу внесли и мое имя. Все очень просто! После этого я выложила еще один козырь. — Кстати, Бенедикту все равно нужен собственный телефон. Как только его комната будет отремонтирована, мы поставим наверх другой аппарат. — Ха-ха!

15

«Родина без друзей — это все равно что альбом без фотографий», — думала я блеклым ноябрьским днем, стоя на лестнице в комнате Бенедикта и сдирая шпателем синие и оранжевые планки с потолка. Они были приклеены так крепко, что отрывались только вместе со штукатуркой. Раньше я думала, что родина — это страна, где люди говорят на том же языке, что и ты. Теперь же мне казалось, что родина — это даже не город, а может, и не район. Она там, где твои друзья. Мне необходимо найти друзей. Но как? Когда по субботам мы с Бенедиктом где-нибудь ужинали, то ни с кем там не знакомились. Да это и не входило в наши планы — мы наслаждались обществом друг друга.

Так мне пришла в голову мысль поискать в телефонной книге приятельниц времен моего школьного детства. И я действительно нашла одну, Марион Дросте.

Марион вспомнила меня и тут же рассказала, что совсем недавно влюбилась и ей отвечают взаимностью. С трогательными деталями она поведала об их первой с Хорстом прогулке. Заодно я узнала, что Марион — ассистентка в фирме по маркетингу. Из нашего бывшего класса она ни с кем не общается. Интересные люди отсюда уехали — она бы и сама смоталась, если бы в ее жизни не появился Хорст. Неинтересные личности скорее всего скрылись в браках под новыми фамилиями. Одна лишь Лидия Бауернфайнд, эта задавака, вечно рвавшаяся в первые ученицы, живет на прежнем месте. Конечно, одна. Мы с Марион решили непременно встретиться, пригласив наших мужчин. Только сейчас у нее абсолютно нет времени, потому что ее Хорст завел собственное дело по маркетингу и она ведет у него бухгалтерию. Но рано или поздно мы обязательно созвонимся и договоримся о встрече.

У скуки свои законы. Хотя я в школе тоже терпеть не могла Лидию Бауернфайнд, позвонила и ей. Может, она почувствовала, что я позвонила ей только от скуки. Она тотчас выдала мне свой безукоризненный послужной список. Она была кандидатом химических наук, работала на кафедре в университете. Вскоре закончит докторскую диссертацию, ее профессор уже заждался. Когда я рассказала ей, что стала дизайнером по интерьеру и в данный момент перестраиваю наш дом, Лидия заявила:

— Я полностью занята своими исследованиями и преподаванием.

Лидия не задала никаких вопросов о Бенедикте, из чего стало ясно, что в этой области ей похвастаться нечем. В конце концов я произнесла:

— Тогда желаю тебе дальнейших успехов.

— А я тебе дальнейшего счастья, — и тут же повесила трубку.

Да, счастья я и сама себе желала. А в жизни без любви не бывает счастья.

Бенедикт пытался помочь мне познакомиться с новыми людьми. Он предложил пойти куда-нибудь поужинать с его коллегой Герхардом Крифтом, приехавшим сюда год назад. Тот придумал посетить знаменитый театральный кабачок «Адорно». Бенедикт и Герхард должны были прийти туда прямо с работы, но не раньше восьми. Я отправилась в город на автобусе сразу после обеда, чтобы хоть немного отдохнуть от ремонта. Купила себе лак для ногтей, посмотрела зимние пальто и уже в семь была в «Адорно». Я без боязни хожу одна в такие заведения.

«Адорно» производил уютное и добропорядочное впечатление: стены наполовину обиты деревом, наполовину оклеены пожелтевшими от никотина обоями и украшены картинами, автор которых был явно в приятельских отношениях с хозяином — только по дружбе можно повесить на стены такое. Все столики были на шестерых. Когда я вошла, за каждым сидели по два-три человека. Я незаметно пригляделась, куда бы мне сесть, и решила подсесть к двум женщинам. «Четыре свободных места заняты для их друзей», — ответили они. Тем лучше, значит я могу сесть к мужчинам. Но за соседним столиком у мужчин места тоже были заняты для друзей. За следующим — то же самое. Я переходила от стола к столу — все свободные стулья были заняты… а на двух столиках, где вообще никто не сидел, стояла табличка «заказано».

Я в растерянности застыла перед стойкой. Официант заявил, что я мешаю и что ждать можно в углу. Я встала в угол. Минут через десять ушли двое мужчин, очевидно, отчаявшись дождаться своих друзей. Прекрасно. Не успела я сесть, как ко мне, не спрашивая, бесцеремонно подсели двое парней примерно моего возраста. Рискнуть и заговорить с ними? Я дружелюбно, но не назойливо посмотрела на них. Они сидели молча. Вдруг один сказал: «Сзади». Второй тут же встал — и оба пересели за другой, как раз освободившийся столик. Наверное, им надо было поговорить о чем-то личном.

Вскоре подошел неприятный тип, показал на стул напротив и спросил, свободен ли он. В другой ситуации я бы не воскликнула с такой горячностью: «Да, пожалуйста!», но мне было неприятно сидеть одной за столом для шестерых. Однако тип всего лишь забрал стул и сел к двум женщинам. Наверное, их знакомый.

Потом подошел явный «яппи [Принятое в Америке название преуспевающих молодых людей.]«. Он молча взял еще один стул. Меня потихоньку начала охватывать паника — в чем дело? Может, у меня испачкано лицо? Птичка на голову накакала? Пахну потом? Или дурной запах изо рта? Я пошла в туалет, но ничего похожего не обнаружила. Вскоре пришла парочка и в нерешительности остановилась у моего столика. Я мысленно заклинала их принести еще один стул и сесть ко мне, но они забрали мой последний пустой стул и устроились за столиком с табличкой «заказано». Я осталась одна на единственном стуле за столиком для шестерых.

Когда наконец в половине девятого пришли Бенедикт с Герхардом, я почти не решалась смотреть на них и чувствовала себя прокаженной. Оба принесли себе по стулу от «заказанного» стола. От Бенедикта, конечно, не укрылась моя подавленность, и мне пришлось рассказать о случившемся.

Герхард Крифт рассмеялся:

— Это мне знакомо. Тут так принято. В этом городе никто никогда не заговорит с сидящим в одиночку чужаком.

— Но почему?

— Люди здесь считают: если ты пошел один в пивную, значит, у тебя нет друзей. А если у тебя нет друзей, ты изгой. Здесь все хотят быть в обойме.

— Я не хотела целый час держать занятыми стулья, не зная, когда вы придете…

— Тебе надо было занять хотя бы два места, а еще лучше — четыре. Тогда все бы поняли, что ты не ищешь знакомств. С тобой все равно никто не заговорит, но стулья бы не забирали.

— А если и вправду хочешь с кем-нибудь познакомиться?

— Ты не можешь одна пойти в пивную. То есть ты, конечно, можешь, но тогда одна и развлекайся. Тут прямо как в аристократическом салоне прошлого века — нужно, чтобы тебя кто-нибудь представил и поручился, что с тобой можно говорить, не повредив своему реноме. Здесь, в провинции, очень заботятся о своей чести. — Герхард, учившийся в Кельне, где, по его словам, все жизнерадостны и общительны, от всего сердца ругал Франкфурт. Когда из динамиков в четвертый раз во всю мощь загремел шлягер «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Синатры, он с мрачным видом проговорил: — Я больше не могу это слушать. Его тут повсюду заводят.