«Это была наша первая зима в Нагасаки. Юкио получил от отца письмо, в котором господин Такагаши писал, что должен остаться в Маньчжурии на более длительное время. Известие огорчило Юкио. Его мать продолжала терпеливо ждать мужа. Никто не знал, почему ему пришлось остаться в Маньчжурии, а мой отец не говорил ничего.

Однажды вечером я, как обычно, пошла прогуляться в лес. Мне так хотелось встретить там Юкио. Я заметила его впереди, он шагал по тропинке. Мы подошли к камню и сели.

Я сказала:

— Жаль, что твой папа все не возвращается.

Юкио молчал, а я дрожала от холода.

— Ты в одном свитере! — воскликнул он.

Сам он был одет в теплое отцовское пальто.

Распахнув пальто, он пустил меня погреться. Этот жест удивил меня, но я все же прижалась к груди Юкио. По телу разлился жар.

Укрытая тяжелым пальто, я боялась пошевелиться. Ветер тихо шелестел в листве бамбуковых деревьев. Мир и спокойствие согревали нас изнутри и обволакивали снаружи. Время остановилось.

Я смотрела на бутоны камелий: лепестки собраны в крепкие венчики. Камелии цветут зимой. В бамбуковом лесу неподалеку от Токио, когда шел снег, я тоже находила камелии. Белизна снега, зелень бамбука и красные цветки камелий. Царственная, безмятежная, дивная красота».

«Прошло два года с нашего переезда в Нагасаки. Снова наступил сезон бивы. Юкио не получал вестей от отца. Никто не знал, жив ли он вообще.

По радио сообщили о самоубийстве Гитлера и выходе Германии из войны. Вокруг все чаще звучало слово „гиокусай“ — храбро идти навстречу смерти, биться до последнего вздоха. К тому времени на островах Тихого океана много солдат уже действительно совершили гиокусай.

Американские бомбардировщики Б-29 разрушили большинство японских городов. Родители мамы и отца перебрались в окрестности Токио.

В школе отменили занятия. Нас отправили работать на завод, обслуживавший нужды армии. Изо дня в день мы выполняли одну и ту же работу: сидя перед конвейерной лентой, соединяли металлические детали — части боевых самолетов. Занятие скучное и утомительное.

Как-то раз в бамбуковом лесу Юкио сказал мне:

— Война скоро закончится. Уже пора. Победа не наступит, даже если всех детей заставят работать. Свободы не существует. Совсем. Люди не имеют права говорить то, что думают, и причиной тому не война. Опасность — в нашем сознании. Все стремятся только к власти. Мы боремся не за свободу.

Его голос был странно взволнованным. Закатав рукав рубашки, Юкио показал мне синеватую ссадину. След от удара. Я встала, внимательно посмотрела ему в глаза и с тревогой спросила:

— Кто это сделал?

— Комендант, который приходил на завод. Сегодня утром я увидел, как один молодой рабочий до крови высек какого-то корейца, обвиняя его в том, что тот украл еду. Я схватил рабочего за руку и сказал: „Теперь все голодные. Пожалуйста, простите его“. Кореец оправдывался: „Мне всегда хочется есть, но я ничего не крал“. Тогда я спросил рабочего — мне показалось, он мой ровесник: „Вы видели, как он украл?“ Рабочий ответил в ярости: „Нет, но он был поблизости! Рядом не было никого, кроме этого корейца. Такого доказательства достаточно!“ Но я не уступал: „Это не доказательство. В любом случае нельзя бить человека“. Рабочий сразу же пожаловался коменданту, который вызвал меня к себе и сказал: „Ты должен слушаться его. Он работает здесь дольше, чем ты, и он старше. А ты только ученик. Тут все ясно. Мы воюем против американцев за мир и единство в Азии. Нам нужно единство, так что без порядка не обойтись. Понимаешь?“ Я ответил: „Я просто хотел добиться справедливости. Корейский мальчик говорил, что он ничего не крал, и рабочий не ловил его на краже“. Не дав мне закончить, комендант ударил меня по руке палкой и произнес: „Значит, ты все еще не понял! Сейчас не время доискиваться до истины. Единство — вот к чему нужно стремиться. А для этого все должны подчиняться приказу. Если есть порядок и приказы выполняются, мир гарантирован. Так что ты обязан выполнять приказы. Все. Иди!“

— Ну и логика! — воскликнула я.

— Да, ну и логика. Все сошли с ума.

— Но будь осторожен! Ты тоже сойдешь с ума, если станешь бороться против сумасшедших.

Юкио улыбнулся.

— Ты поступил храбро, остановив того рабочего, — сказала я. — Я горжусь тобой, Юкио. Ненавижу насилие. Но кто же украл?

— Не знаю. Дело не в этом. Твой отец прав! Это ограниченность мышления.

Юкио мягко прижал меня к своей груди и уткнулся подбородком мне в макушку. Я слушала, как бьется его сердце. В то мгновение я готова была забыть обо всем, что происходило вокруг нас, — о войне, о работе на заводе, об одиночестве. Я думала только о нас с Юкио.

Юкио сказал:

— Как бы мне хотелось жить с тобой на острове, о котором никто бы не знал!

Вместо ответа я с силой сжала его ладони. Мы долго молчали, а потом я встала и посмотрела на Юкио. У него на глазах блестели слезы. Он поцеловал меня, едва коснувшись моих губ. Я чувствовала жар во всем теле».

«Однажды в бамбуковом лесу Юкио сказал мне, уверяя, что прежде он о подобных вещах никому не говорил:

— Меня усыновили, когда мне было четыре года. До этого мама любила другого человека, но им не удалось пожениться. Его родители были против. Мама выросла сиротой и нигде не училась. И жила бедно. Родители того человека думали, что ей нужны лишь деньги. Она родила меня, так и не выйдя замуж. Отец отказался признать меня своим сыном. Среди соседских детей я получил прозвище тетенашиго. Помню, как отец играл со мной, когда я был маленьким. Он всегда приходил к нам поздно вечером, на закате, но не оставался на ночь. В те дни, когда он бывал у нас, мама готовила к ужину что-нибудь вкусное. Однако показывался он редко. Мы с мамой подолгу сидели перед накрытым столом и ждали — все впустую. Мама расстраивалась, плакала. Он никогда не гулял с нами. Перед заходом солнца мама водила меня в парк, отец тоже приходил туда со своей дочкой. Она звала его „папа“. Каждый раз мама отлучалась по каким-то делам и обещала вернуться через час. Я играл с той девочкой, а ее отец сидел рядом. Я не понимал, что происходит, и обращался к нему „Одзисан“. Кажется, он был женат на другой женщине. Мне исполнилось четыре года, когда мама вышла замуж за человека, который стал моим новым отцом. Его родители тоже противились браку, и тогда он увез нас с мамой в Нагасаки. Все думают, что мой настоящий отец исчез — по крайней мере, так сказала мама. Но на самом деле он, скорее всего, живет в Токио с женой и дочкой.

В бамбуковом лесу мы с Юкио гуляли, держась за руки. Ни в одном другом месте мы не могли себе этого позволить.

Он спросил меня:

— Если мы с тобой когда-нибудь захотим пожениться, твои родители не станут возражать?

Я ответила:

— Папа будет только счастлив, потому что ты умный. А тех, кто способен думать, он ценит выше всего. К тому же ты ему нравишься. Что скажет мама, я не знаю. Для нее главное — хорошая репутация семьи. А ведь твой папа такой добрый и смелый! Из-за вас он расстался со своими родителями. Мне не нравится тот человек, который бросил вас потому, что так требовали его родственники. Должно быть, твоя мама много выстрадала и ей приходилось трудно одной. А как бы поступил ты, если бы моя мама запретила нам пожениться?

— Увез бы тебя далеко отсюда!

Мы оба улыбнулись».

«На заводе я разговаривала только с девочкой, сидевшей возле меня. Ее звали Тамако, она тоже здесь работала. Ученики из школы презирали меня за то, что я с ней дружила, ведь никто, кроме меня, к ней не подходил. Сначала я недоумевала — почему. Тамако ничем не отличалась от остальных. А несколько месяцев спустя она мне сказала: „Мой брат попал в плен на Сайпане, и американцы его убили. Говорят, сдаться в плен — это позор. Но для солдата нет ничего хуже, чем быть убитым в плену. Теперь папа не знает, как искупить свою вину перед императором. От горя он сам не свой. Все считают, что мой брат должен был покончить с собой, а не сдаваться в плен. Но я всегда любила брата и буду любить его по-прежнему. Мама тоже не находит себе места“.