— Лучше уж я не буду молиться святой Анкамбре, — решает Хелен, чей супруг на другом конце стола продолжает перебирать свои прóтори, — еще борода вырастет.

— Очень маловероятно, — говорит Харли.

— Тогда попытаю метод Анкамбры, — сдается Хелен.

Элла Анцингер, слева от Харли, хоть и беседует с юным Уильямом Дамьеном, одним ухом ловит эту пристрелку. Элле Анцингер в беседу с Уильямом Дамьеном вставить особенно нечего, раз тема грабежа господствует за столом, Уильям же сообщает, что у жены его Маргарет во время свадебного путешествия украли во Флоренции сумочку. Длинные светлые волосы Эллы нежно дымятся вдоль щек.

— Изнасилование, сущее изнасилование! — летит с другого конца стола.

— Но вы обращались в полицию? — спрашивает Элла, заинтригованная мятежной Анкамброй.

— Да-а, — тянет Уильям. Не то чтоб у него вообще такая манера, он тянет сейчас, очевидно, оттого, что скучает. — Но сумочку нам не вернули, — объясняет он добросовестно. — Главное, там были документы. Маргарет потеряла паспорт, кредитку, пришлось идти в консульство. Такие дела.

Элла говорит:

— На что вам пришлось тратить время в медовый месяц!

— Ну, все же опыт, — тянет Уильям.

— Да, но стоило ли ради такого опыта ездить за границу? И вообще, лучше бы его никогда не было.

— Пожалуй, — Уильям устремляет взгляд через стол с легкой гримаской, призванной изобразить: «Ну сколько можно?» Но Маргарет на него не смотрит. Женщина слева от него, Аннабел Трис, поглощена другим своим соседом, Брайаном Сьюзи, и его жалобами. У нее высокий лоб, сильная челюсть. Она в голубом платье и в жемчугах.

— Вы живете в Лондоне? — Уильям спрашивает Эллу.

— Мы часто бываем в Брюсселе, муж там работает, но я надеюсь подыскать постоянную лондонскую квартиру. У меня теперь своя работа, я преподаю в лондонском университете. География, картография.

Нет, в общем, она не дура. Здесь за столом нет дураков. Харли и Крис всегда скрупулезно вымеряют интеллектуальный потенциал гостей, устраивая прием. Уильям, ободрясь, смотрит на жену, и та улыбается ему в ответ, с заливным на вилке. Она устремляет свое внимание на Роланда Сайкса, молодого человека слева.

— Возможно, — говорит она, — и в грабежах есть благо.

Роналд Сайкс, посверкивая искусственной сединой своего бобрика, замечает, что в грабеже трудно усмотреть благо, разве что для воров.

— Некоторые мистики, — говорит Маргарет, — видят высшее благо в том, чтоб отрешиться от своего любимого достояния.

— Есть разница, однако, — отрешаетесь ли вы от него сами или вас грабят, — ловко находится Роланд. — Оставя в стороне высокоморальный аспект, с обыкновенной нравственной точки зрения грабеж является преступлением, тогда как добровольный отказ от собственности отнюдь не является.

Кузина Роланда, Аннабел Трис, пытается утешить соседа, Брайана Сьюзи, убеждая его, что воры, вломившиеся к нему в дом, умственно отсталые, наркоманы, и потому скорей достойны жалости, чем осуждения.

— Э-э, но они знали, что делают, — брюзжит Брайан. — Они могли, правда, и больше напакостить, знай они цену тому, чего не взяли. Кстати, оставили на стене Фрэнсиса Бэкона. Оставили гитару жены.

— Вот именно, именно, — подхватывает Аннабел. — Важно не то, что они взяли, а то, что оставили.

— Может, сообразили, что такую картину нелегко будет сбыть, — брюзжит Брайан. — И я нисколько не удивлюсь, если гитару они оставили из солидарности со своим поколением.

— Факт тот, что они умственно ограниченные, — говорит Аннабел. — Или, возможно, отсталые исторически.

Брайан Сьюзи в недоумении. Аннабел, ассистент режиссера на телевидении, увлекается философией и психологией, отдает им массу свободного времени. И даже вывела теорию, согласно которой каждый человек психологически соответствует определенной эпохе. «Кто-то, — просвещает она Брайана, — соответствует восемнадцатому веку, кто-то двенадцатому. Всем психиатрам следовало бы изучать историю. Большинство пациентов исторически отсталые, застряли в своей эпохе, не могут отвечать на вызовы современности и мириться с ее обычаями».

— Люди, вломившиеся в мой дом, принадлежат, надо полагать, неандертальской эпохе, — не унимается Брайан. — Обписать все кругом! — Он брюзжит, он чуть ли не рявкает, нет, снисходить к ворам он не намерен. Аннабел же, отнюдь не хорошенькой, не дано умягчить его тон.

Тарелки убраны, подается следующее блюдо. Входит молодой аспирант-подручный, высокий, изящный, в темных кудрях над тонким смуглым лицом, с почти сросшимися бровями, с открытым, приятным взглядом. Он несет блюдо: откормленный фазан обложен колбасками, и рядом гарнир — горошек с морковкой. Приладив раздавальную вилку к ложке, он обносит гостей, начав с Хелен Сьюзи. За ним следует постоянный дворецкий, разливая бордо по бокалам. Юный аспирант, обслужив Хелен Сьюзи, плывет вдоль стола, по очереди склоняясь над каждой дамой. Потом, как было ему предписано, он оделяет мужчин с точно такого же блюда, дождавшегося своего часа на сервировочном столике. Вот все оделены фазаном, у всех в бокалах вино, и дворецкий водворяет на сервировочный столик блюдо с картофелем во фритюре. Все должно идти как по маслу, без промедления, минута в минуту, и чтоб никто этого не замечал. Однако, когда картофель достигает Эрнста Анцингера, дребезжит раздавальная вилка. Вилка упала на пол. «Пустяки, — говорит Эрнст, — ложкой обойдусь». Что он и делает. На самом деле заминка объясняется тем, что Эрнсту приспичило тронуть запястье юного аспиранта, занятого раздачей.

Элла Анцингер тем временем перегибается через Уильяма Дамьена к Аннабел Трис, сидящей от него слева, впрочем, и его включая в разговор. Тема грабежа отставлена ради вопроса о женской карьере.

— Нет, ну как это — не работать! И замужней женщине тоже хочется чего-то добиться в жизни, все это знают, — говорит Элла. — Вам, девушке свободной, не нужно складывать их пижамы, чистить костюмы и гладить рубашки.

— И вы правда все это проделываете? — говорит Уильям. — Тогда я дико рад, что женился. Ой, как-то мне даже не верится...

— Это правда, отнюдь не метафора, и притом довольно часто приходится, — говорит Элла.

Аннабел говорит:

— Это так возбуждает — когда трогаешь мужскую одежду... это такое удовлетворение — психологическое, я имею в виду.

— Ну, если любишь человека, наверно, — говорит Элла.

— Само собой.

За три недели до этого ужина в доме Харли Рида и Крис Донован Эрнст Анцигер охорашивал цветы у себя в кабинете в меблирашке, снимаемой из-за его наездов из Брюсселя.

— Элла, — сообщал он молодому человеку, который, сидя на диване, следил за его руками, — как ты знаешь, подыскивает квартиру. Ей нужно обосноваться в Лондоне из-за работы. По-моему, она будет что ни день мотаться в Брюссель, может даже разминаясь со мною. Любопытная ситуация. Элла любит ирисы и розы. Они прелестно смотрятся вместе, если правильно их поставить.

Он досказал все, что хотел, и, не дождавшись ответа, промычал какой-то зачаточный мотив. Потом сказал:

— Знаешь, Люк, а ведь мы с Эллой правда любим друг друга. Когда мы познакомились, ей было шестнадцать, мне девятнадцать. Мы оба из Манчестера.

Люк сказал:

— Элла прямо потрясающая женщина. Это невозможно отрицать.

Люк учился в аспирантуре Лондонского университета, окончив Ратджерс [2]в Штатах. Родом он был из Нью-Джерси. Учился на гранты, а деньги на жизнь добывал, прислуживая за столом в ресторанах и частных домах по несколько раз в неделю. Через три недели он подрядился помогать на званом ужине в Айлингтоне, у Харли Рида и Крис Донован.

Хрустнул ключ в замке.

— Привет, — сказала Элла. — А-а, привет, Люк, — сказала она. — Какие цветочки!

Элла была рослая, подтянутая, очень светлые волосы висели вдоль узких щек. Ей было сорок два года. Она заметно обрадовалась, увидев красавца Люка. Чмокнула его и Эрнста, рассиявшегося при ее появлении.