Недели за две до званого ужина Харли Рид наткнулся в студии телевидения на Аннабел Рис. Он присутствовал на совещании в качестве консультанта телевизионного спектакля, где изображался художник. У Аннабел как раз кончился рабочий день. Она была продюсер-документалист. Пошли выпить.

— Там они говорят, что якобы их этот художник — в отставке. Полный бред. Художники не уходят в отставку. Откуда им уходить?

— Но ты им объяснил, я надеюсь, — сказала Аннабел. Она обожала Харли. — В общем, потеря твоего драгоценного времени, эти консультации.

— Ну почему, мне даже нравится — следить, чтоб все было точно, — сказал Харли. — В данном случае, кстати, художник вообще не вполне убедительный. Зачем, скажем, он отводит взгляд от холста, когда рука орудует кистью? Нет, я люблю, чтоб все делалось точно. Лично я, будь я дворецким или лакеем, все делал бы точно. Я знаю, как это делается.

— Откуда ты знаешь? — сказала Аннабел. — Опыт, что ли, имел?

— Да, в качестве нанимателя, — сказал Харли. — С тех пор, как мы с Крис, у нас всегда есть слуга, а то и двое.

— Ах, это интересно, хотелось бы узнать поподробней, на будущее, когда я стану делать про тебя передачу.

— Насчет дворецкого — да ну его, по-моему, — сказал Харли. — Если честно, такие вещи художнику ни к чему. На другом-то полюсе голод, мансарды. Если публика будет думать, что ты чересчур богат, решит — халтурщик, а если ты беден, думают — что-то с его искусством не то, почему не продается?

Но Аннабел было не сбить. Она взяла на вооружение идею, которая, она чуяла, впечатлит начальство, когда приспеет пора проталкивать передачу о Харли. Эти его выкладки нисколько ее не трогали. (Художник... дворецкий... можно и богатую австралийку приплести, спутницу жизни...)

— А как фамилия твоего дворецкого? — спросила Аннабел.

— Хоспис, — сказал он.

— Ну да! Не верю.

— Я сам не верил. Но это правда, так у него во всех бумагах значится, в рекомендациях. Мы его только что взяли.

— Ну и как он?

— Великолепен. Вот только уже поговаривает об отпуске на месячишко.

— Так он и выразился — на месячишко? — прицепилась Аннабел.

— Нет, он сказал: «На месяц, сэр». Ему нужен отпуск, чтоб свозить жену-гречанку обратно в Грецию, где ей приспичило выцарапать приданое. Дюжина простынь, шесть наволочек — воображаю. Только что поженились, глупцы.

— По-твоему, глупость — жениться?

Харли пропустил это мимо ушей.

— Крис решила его отпустить. Но сперва он нам понадобится для кое-каких оказий, включая ужин. А потом — пусть себе катится в свою Грецию. Небольшой такой ужин, мы решили, но на уровне.

— Крис меня пригласила, я просто в восторге, — сказала Аннабел.

Он ей перечислил гостей, кое с кем она была незнакома.

— Очень соблазнительно, — сказала она.

— Составится любопытный коктейль, — сказал Харли. — А что еще требуется от званого ужина.

— А я мечтаю увидеть Хосписа, — сказала Аннабел.

— Не на что там смотреть, — сказал Харли. Он улыбнулся Аннабел и заплатил за выпитое.

Кузену своему, Роланду Сайксу, с которым ужинала в тот вечер, Аннабел сказала:

— Я слышала, ты идешь на ужин к Крис Донован?

— Я приглашен. Но не знаю, получится ли у меня, — сказал он; он всегда так говорил: не стоило обращать внимания.

— Я Харли видела, — сказала она. — Он мне перечислил, кто будет. Будут эти молодожены. Он — сын этой богатющей бабы, миссис Дамьен, австралийки. Помнишь, про нее еще статья была в какой-то газете. Так вот, ее сын женился на Маргарет Мерчи из Сент-Эндрюса. Харли говорит, они познакомились в «Марксе и Спенсере», во фруктовом отделе.

— Мерчи? — насторожился Роланд.

— Ну да, старинная шотландская фамилия.

— Знаю. Из Сент-Эндрюса, говоришь?

Родство с Роландом у Аннабел шло по материнской линии, у него с ней — по отцовской. Имея каждый родных братьев и сестер, эти двое были ближе друг с другом, чем с ними. Аннабел была на пять лет старше. Привязанность началась давным-давно, с его четырнадцати, ее девятнадцати лет. Могли бы, конечно, пожениться, стать любовниками, если бы Роланда сызмальства не тянуло больше к мужчинам, чем к женщинам. Роланд снимал просторную квартиру вместе с одним занятым журналистом, к которому питал исключительно дружеские чувства, и только; тот вечно притаскивал на ночь девиц, по уик-эндам уж непременно, но огромность квартиры позволяла Роланду в глаза их не видеть. Ему было дома вполне уютно. Но свои печали-заботы он нес к Аннабел. Уже несколько лет он подумывал, не стоит ли наконец осесть «на одной стороне», как он выражался, имея в виду, что не мешает покончить с гомосексуализмом, жениться. Предприятие было заведомо трудное, легко ли сказать, неясно даже, как приступиться. Главное, все же знали, что он гомосексуалист, и у тех девушек, на которых ему в общем-то хотелось жениться, шансов он пока не имел никаких. Вот эти печали он и выплакивал в жилетку Аннабел; слава богу о любви между ними уже не могло быть и речи. И когда это было. Теперь их связывали добротные родственные узы. Мысль о том, чтобы лечь в постель с кузеном Роландом, абсолютно не улыбалась Аннабел, он же при своем новом течении мыслей находил ее слишком старой. И все равно они были ближе друг другу, чем большинство кузенов, чем большинство родных братьев и сестер.

Профессией Роланда была генеалогия, и он был честный специалист, как ни подмывало его порой воспарить в облака мифологии, дабы скрепить разыскание. Он работал на одну крупную фирму частных следователей, главной заботой которых было шпионить за любовниками и обнаруживать канувших без вести. Но основной свой доход фирма получала от трудов Роланда. Он прослеживал родословные разных людей. По большей части это были люди, сколотившие состояние и прозревшие, что они происходят, скорей всего происходят, от какого-то знатного дома, семейства, знатной особы; и многим хотелось иметь какой-нибудь герб и девиз, чтобы выгравировать на ложках и вилках, отлить на печатках. Скажем, члены секты мормонов, святых последнего дня, — для генеалогов в Англии просто подарок; от Юты от одной колоссальный доход, ибо происхождение от Джозефа Смита или другого из отцов-основателей у них считается грандиозной личной заслугой [11].

Одним словом, у Роланда дел хватало. Он знал, где искать документы, в какие лазить ведомости, исторические архивы, где откапывать записи, в каких рыться приходских книгах по всей стране, и геральдику всех родов он знал наизусть, и тех, что цветут поныне, и тех, что давно угасли. Вдобавок он был отличнейший палеограф, он умел толковать все тонкости почерка, особенности правописания, знал все арго писцов, конторщиков, клира, законников, судей, помещиков, почивших много веков назад. И он был в своем деле честен: в пух разбивал столько же ложных притязаний на знатность, сколько обнаруживал истинных прав. Правда, с трактовкой дело обстояло сложней: были зоны сомнения. Роланд твердо выражал сомнение там, где имело место сомнение, ну а если клиентам хотелось толковать сомнение в свою пользу, — это уж их личное дело.

Сидя у Аннабел в буро-зеленой гостиной, Роланд ждал, когда таймер возвестит, что ужин готов. И, крутя в пальцах рюмку с аперитивом, заглядывая в нее, он пробормотал:

— Мерчи из Сент-Эндрюса, говоришь?

— Ты их знаешь? — спросила Аннабел.

Роланд, безумно занятой молодой человек, обычно не сразу припоминал, что именно связано с той или иной фамилией. Как врачу-специалисту, ему приходилось сверяться с записями, если клиент являлся к нему, сообщая, что бывал у него прежде. Слава богу под рукой было компьютерное обеспечение. Но на память тоже не приходилось жаловаться.

— Что-то про Мерчи было в прошлом году. Из Сент-Эндрюса, кстати, — пробормотал он. — Но конечно, детали... надо проверить. Кое-что я сверял, да, но там что-то еще оставалось. Претензии на какое-то там наследство, суд отказал, в газетах писали. Но кто сказал, что это именно та самая семья?