— Они умирают от насилия, — говорит Кловис; он перенес на буфетную стойку свой контракт и документы, которые столь неотрывно изучал последние три четверти часа. Теперь он сидит ко всем спиной, поглядывая через плечо. — Точней сказать, от насилия они вот-вот умрут.

— Кловис, — просит Элинор, — может, вы бы в духовку глянули, а?

— А мой помощник где? — ворчит Кловис.

— Адриан пошел в сторожку, — объясняет Элинор, — занять парочку яиц. Он, на чердаке, еще не ужинал.

— Во всем доме яиц не оказалось? — ворчит Кловис.

— Сегодня пришлось обделывать бездну разных дел, — говорит Элинор, расставляя вдоль стола крошечные серебряные солонки, тщательно на глаз отмеряя расстояние. — До покупок руки не дошли.

— Все развалилось, все пришло в упадок, — говорит Листер, — когда пришла пора. Прежде дом был налажен, как Солнечная система.

— Сами себе обед поганый стряпайте. — И Кловис снова утыкается носом в свой контракт.

— А вы-то чего ж, не будете? — оживляется Элоиз. — Тогда я вашу долю скушаю. Я лопаю за двоих.

Кловис стучит кулаком, бросает перо, идет через всю кухню к белой сложно-затейливой плите, изучает регулятор температуры, поворачивает диск, открывает дверцу духовки и, заглянув вовнутрь, щелкает пальцами свободной руки. Элоиз, подбежав, вкладывает в эту руку тряпку и половник. Вооружась тряпкой, Кловис слегка выдвигает кастрюлю. Поддевает крышку черенком половника, заглядывает, внюхивается, снова прикрывает крышку, заталкивает кастрюлю обратно и прикрывает дверцу. Снова вертит диск регулятора. Потом черенком половника поддевает крышки двух бурлящих на плите горшков. В каждый заглядывает, снова прикрывает.

— Кастрюля пятнадцать минут еще потомится. Через семь минут сдвинете горшки. Сядем в полвосьмого, если повезет и те не вздумают до своей смерти отобедать.

— Не станут они питаться, — говорит Листер. — Мы мирно-спокойно пообедаем, покуда они будут делать свое дело.

Откуда-то издалека, из-под самой крыши, слышен вой и грохот.

— Я бы лично выпил водки с тоником. — Кловис через всю громадную кухню идет к своим бумагам, оставленным на стойке.

— Прелестно. — Листер всех обводит взглядом. — Что кому еще угодно заказать?

— Я ничего не буду. Я обойдусь морковным соком. Шерри мне сегодня в горло не полезет, даже подумать тошно, — говорит Элинор.

— Нервы-нервы, — вздыхает Листер и направляется уже прочь из кухни, но тут звонит внутренний телефон.

— Листер слушает. — Он недолго слушает, пока телефон трещит и крякает на всю комнату. — Очень хорошо, — говорит он в трубку, прежде чем ее повесить. — Барон, — он говорит, — прибыл.

Пока швейцар закрывает за ней ворота, большая машина барона отъезжает от сторожки. И, слегка вильнув, пропускает идущего по въезду Адриана.

Швейцар возвращается в сторожку. Его жена в холодной прихожей как раз вешает трубку внутреннего телефона.

— Листер разговаривает, ну как всегда, — говорит она мужу.

— А как он, по-твоему, должен разговаривать? И охота тебе, ей-богу?

— Но чтобы так, совершенно обыкновенным тоном! — шепчет она. — Ох, мне страшно!

— Ничего не будет, миленькая, — вдруг он крепко ее сжимает. — Ничего, ничего не будет.

— Нет, я просто в воздухе чую, это как электричество, — шепчет она. Он берет ее за руку, тащит в теплую комнату. Она маленькая, совсем юная. Хотя вид ее не вызывает подобных опасений, она говорит: — Я, кажется, с ума схожу.

— Клара! — почти кричит швейцар. — Клара!

Она говорит:

— Ночью я видела ужасный сон.

Сесил Клопшток, барон, — у себя на пороге, осунувшийся, дряблый. Дверь открыта, подле нее стоит Листер.

— Баронесса? — спрашивает барон, рассеянно роняя на руки Листеру свое пальто.

— Нет, сэр, баронессы нет еще. Мистер Пассера ожидает.

— Давно?

— С половины седьмого, приблизительно, сэр.

— Был с ним кто-нибудь?

— Две женщины, в машине, ждут снаружи.

— Подождут, — говорит барон, по белым и черным плиткам направляясь к библиотеке. Мешкает, собирается повернуть, потом говорит: — Там помоюсь, — разумея, очевидно, душ при библиотеке.

— Я счел за благо, — говорит Листер, входя в людскую, — сообщить ему про тех двух особ, которые ждут снаружи, по его лицу угадав, что он и сам их видел. «Был кто-нибудь с мистером Пассера?» — спрашивает, а сам в глаза заглядывает. «Да, сэр, — говорю, — две женщины, ждут в машине». И зачем понадобилось задавать мне этот излишний, праздный вопрос, ума не приложу.

— Это он вас пытал, — говорит Адриан, взбивая в мисочке яйца.

— Я, собственно, и сам так решил, — говорит Листер. — И я задет. Я открыл дверь библиотеки. Пассера встал. Барон говорит: «Добрый вечер, Виктор», Пассера отвечает: «Добрый вечер». После чего, поскольку услуги мои не требовались, я почтительно ретировался. Sic transit gloria mundi [3].

— Посидят, выпьют, — говорит Пабло. Он навел красоту и теперь издали любуется своими волосами в овальном зеркале. Так и сяк поворачивает голову, и волосы темно поблескивают.

— Льда не требовал? — спрашивает Элинор. — Вечно льда им не хватает.

— Льда у них в баре предостаточно, — говорит Листер. — Я сам положил, и под вечер еще поставил намораживать, я, лично, пока вы тут все были заняты собственными делами и названивали по телефону. Льда у них предостаточно. Им не хватает только баронессы.

— А-а, приедет она, будьте спокойны. — Кловис, встряхивая, тщательно уравнивает края в стопке своих бумаг.

— И где ее только носит. — Элоиз плюхается в пухлое, обитое кретоном кресло. — Уж хочется покушать тихо-спокойно.

Адриан приготовил поднос: поставил на него блюдо с омлетом, тарелочку с намасленными тостами, чашку на блюдце и серебряный термос с каким-то питьем. Элинор, оторвавшись от сервировки стола, рассеянно кладет на поднос нож, вилку, ложку; потом накрывает серебряными крышками тосты и омлет.

— Ты что? — Адриан сгребает с подноса нож и вилку. — Совсем уже?

— Ой, забыла. Весь день такое состояние. — Элинор заменяет нож и вилку большой ложкой.

Листер подходит к внутреннему телефону, снимает трубку, жмет кнопку. Телефон жужжит.

— Ужин направляется к нему, на чердак, — говорит Листер. — Ваш воспоследует.

Телефон опять жужжит.

— Мы будем держать вас в курсе, — говорит Листер. — От вас требуется одно: оставаться на месте вплоть до дальнейших наших указаний. — Вешает трубку. — Сестра Бартон дергается, — говорит он. — Этот, на чердаке, разгулялся и, возможно, к ночи еще ухудшится. Тот же случай — интуиция.

Адриан берет поднос, несет к двери, с порога спрашивает:

— Может, сказать сестре Бартон, чтобы доктора вызвала?

— Предоставим это сестре Бартон, — отзывается Листер мрачно, явно занятый другими мыслями. — Пусть уж она сама, как знает.

— Я с ним, на чердаке, тоже, если что, могу управиться, — говорит Элоиз. — Я всегда с ним очень даже хорошо умела.

— Ты бы, девушка, лучше, как поешь, прилегла поспать, — говорит Кловис. — Впереди у тебя важная ночь. Репортеры набегут с самого утра, а то и раньше.

— Это не случится раньше чем, примерно, в шесть утра, — говорит Элоиз. — Они как начнут ругаться, так всю ночь и не уймутся. У меня интуиция, вот и мистер Листер говорит, и...

— Только, что касается твоего положения, исключительно, — уточняет Листер. — В прочее время интуиция твоя равна нулю. В прочее время ты пень пнем. Просто, в твоем положении Ид [4]стремится одолеть Эго.

— Меня надо баловать. — Элоиз жмурится. — Почему мне винограду не дают?

— Дали бы ей винограду, — говорит Пабло.

— Только не перед обедом, — говорит Кловис.

— Клара! — кричит швейцар Тео. — Клара!

— Я умираю просто — такое желание спросить, что у них там творится в доме, — говорит она.