— Не смогу задержаться и помочь вам, — сказал Дугал, — как видите, спешу к поезду. Вас не затруднит вернуть этот фонарик в участок и поблагодарить от моего лица?

— Ушиблись? — спросил полисмен, поглядев на изукрашенный глаз Дугала.

— Наткнулся на что-то в потемках, — сказал Дугал. — Пустяки, синяк. Света нет, вот беда.

Он зашел перехватить стаканчик в пивную «Веселая вдова». Потом он дотащился с поклажей до Верхнепекхэмской улицы, взял там такси, переехал через мост и остановился у аптеки, чтобы перевязать подбитый глаз.

— Я рада, что он смотался, — сказала Дикси матери. — Хамфри переживает, а я рада. Теперь хоть он на свадьбу не придет. Мало ли что он бы там начал вытворять. Может, он кидался бы, как псих, на гостей и заставлял бы всех щупать свои шишки. Или, чего доброго, речь бы произнес. Или как начал бы прыгать и пошло себя вести. Мне он никогда не нравился. И Лесли нет. А вот Хамфри он нравился, так Хамфри теперь прямо узнать нельзя. Мистеру Друсу он нравился, и, нечего сказать, хорошо кончил мистер Друс. Бедняжке мисс Кавердейл он нравился. А Тревору нет. Но теперь-то чего беспокоиться. Правда, я здорово простудилась.

И вот Дикси подошла к алтарю в пышном платье с оборками и обратила к священнику свой носик, чуть красноватый от простуды.

— Берешь ли ты эту женщину себе в жены?

— Откровенно говоря, нет, — сказал Хамфри, — не беру.

Дугал мог бы прочесть об этом в газетах. Но он уже отбыл в Африку, чтобы снабдить всех знахарей магнитофонами по сходной цене.

— В наши дни, — говорил Дугал, — ни один порядочный медик не может обойтись без портативного магнитофона. Не будь под рукой этого новейшего средства, которое к тому же легко укрыть в тропических зарослях, прежнее доверие к вождям племени давно бы рухнуло под напором нынешнего беспринципного скептицизма.

О дальнейшей жизни Дугала можно бы многое порассказать. Он вернулся из Африки и стал послушником францисканского монастыря. Прежде чем его оттуда попросили, настоятель пережил острое нервное расстройство. И несколько братьев нарушили обет послушания действием, а другие обеты — в помыслах своих; и понапрасну Дугал клялся, что он всего-навсего изгнал из них бесов. Тогда экономии ради, ибо в душе он был бережлив, он собрал кой-какие клочки своего богатого опыта беспутства, составил из них уйму дурацких книжонок и весьма преуспел в жизни. Он так и не женился.

На другой вечер после того, как Хамфри в одиночку расположился провести медовый месяц в фолкстоунском отеле, в здешний бар зашел Артур Кру.

— Девочка убивается, — сказал он Хамфри.

— Лучше поздно, чем никогда, — сказал Хамфри. — Передайте ей, что я вернусь.

— Она во всем винит Дугала Дугласа. Ты один или с ним?

— Считайте, что без него, — сказал Хамфри.

— Да я не отчитывать тебя пришел. Может, так и надо было, кто его знает. Но уж больно ты круто с девчонкой, тем более она уж и свадебное платье надела. А мой Лесли попался на краже со взломом, дали ему испытательный срок.

Одни говорили, что Хамфри вернулся и свадьбу все-таки сыграли. Иные говорили, что нет, он женился на другой, или что, наоборот, Дикси умерла с горя, а он перестал даже замечать девушек. Кое-кто считал, что он возвратился, а она его вытолкала за дверь и назвала скотиной, а кто же он еще после этого. Один или двое припоминали, что Хамфри подрался с Тревором Ломасом. Но все сходились на том, что один малый отказался от невесты прямо в церкви.

На самом деле они поженились через два месяца, и хотя на свадьбу почти никого не пригласили, но народу набилось полная церковь: а вдруг Хамфри опять скажет «нет»?

Хамфри увез Дикси в своей машине. Она сказала: «У меня такое чувство, будто я замужем не два часа, а двадцать лет».

Он подумал, что для ее восемнадцати это вроде бы и многовато. Но выдался солнечный ноябрьский денек, и, пока машина мчалась через парк, он видел, как дети играют на полянках, женщины возвращаются с работы с полными кошелками, а парк будто превратился в зелено-золотое облако, окутавшее и уносившее людей, и было понятно, что на этом не все кончается.

Когда Черную Мадонну устанавливали в церкви Иисусова Сердца, освятить статую прибыл сам епископ. Двое наиболее кудрявых мальчиков-певчих несли шлейф его длинной порфиры * {6}. Когда во главе процессии, распевавшей литании святых, он шествовал от пресвитерии * {7}к церкви, неожиданно разгулялось и октябрьское солнце одарило их неярким светом. За епископом шли пятеро священников в белых облачениях из тяжелого, затканного блестящими нитями шелка; четверо должностных лиц из мирян в красных мантиях; затем члены церковных братств и нестройные ряды Союза Матерей.

В новом городе Уитни-Клей было немало католиков, особенно среди медсестер только что открытой больницы, а также среди рабочих бумажной фабрики, которые перебрались из Ливерпуля, соблазненные новым жилым массивом. Порядочно их было и на консервном заводе.

Черную Мадонну пожертвовал церкви один новообращенный. Он вырезал ее из мореного дуба.

— Ствол нашли в болоте, пролежал в трясине не одну сотню лет. Тут же по телефону вызвали скульптора. Он поехал в Ирландию и вырезал статую прямо на месте. Вся хитрость в том, чтобы не дать дереву высохнуть.

— Что-то она смахивает на современное искусство.

— Никакая она не современная, сделана по старинке. Довелось бы вам поглядеть на современное искусство, вы бы сразупоняли, что она по старинке сработана.

— Смахивает на совре...

— Нет, по старинке.А то бы ее не разрешили поставить в церкви.

— Она не такая красивая, как Непорочное Зачатие, что в Лурде. Вот та берет за сердце.

Но в конце концов все привыкли к Черной Мадонне, ее квадратным рукам и прямо ниспадающим одеждам. Раздавались голоса, что ее надо бы обрядить пороскошнее или, на худой конец, украсить кружевным облачением.

— Вам не кажется, святой отец, что выглядит она как-то уныло?

— Нет, — отвечал священник, — мне кажется, она выглядит превосходно. Принарядив ее, мы только исказили бы линии скульптуры.

Посмотреть на Черную Мадонну приезжали даже из Лондона, причем не католики, а, по словам настоятеля, скорее всего неверующие — заблудшие души, хотя и наделенные талантами. Они приезжали, словно в музей, увидеть те самые линии, которых не следовало искажать облачением.

Новый город Уитни-Клей проглотил стоявшую на его месте деревушку. От нее остались парочка домиков со сдвоенными чердачными окнами, таверна под вывеской «Тигр», часовня методистов и три лавчонки. До лавчонок уже добирался муниципалитет, методисты пытались отстоять свою часовню, и только один дом со сдвоенными чердачными окнами да таверна находились под охраной государства, с чем волей-неволей пришлось смириться городскому совету по планированию.

Город был разбит на геометрически правильные квадраты, секторы (там, где проходила окружная дорога) и равнобедренные треугольники. Узор нарушался только в одном месте, где в черту города вклинивались остатки деревеньки, походившие с высоты птичьего полета на игривую завитушку.

Мэндерс-роуд образовывала сторону параллелограмма из обсаженных деревьями улиц. Она была названа в честь одного из отцов концерна по переработке фруктов («Фиги Мэндерса в сиропе») и состояла из квартала магазинчиков и длинного многоэтажного жилого дома, известного под именем «Криппс-Хауз», названного в честь покойного сэра Стаффорда Криппса, который заложил первый камень в его основание. На шестом этаже этого дома, в квартире № 22 проживали Рэймонд и Лу Паркеры. Рэймонд Паркер работал на автозаводе начальником цеха и входил в правление. Они были женаты уже пятнадцать лет, и Лу перевалило за тридцать семь, когда пошли слухи о чудесах Черной Мадонны.