— Сотрите в записях английские стихи, — говорит Гертруда. — А то в Риме вам не поздоровится. Это язык Крэнмера [22], пуританской Библии, всеобщего молитвенника. Рим все снесет, кроме английской поэзии.

— Но, Гертруда, я не понимаю, как кардиналы будут читать стенограммы пленок или слушать записи, раз даже самое существование их безнравственно. Кстати же, у меня есть собственноручные покаяния монахинь, и я их повезу с собой в Рим. Пятьдесят покаяний.

— А в чем покаялись монахини?

Аббатиса звонко зачитывает далекой Гертруде всеми подписанный Confiteor [23].

— И они все это подписали?

— Гертруда, у вас очень неладно с бронхами?

— Я возмущена, — говорит Гертруда. — Послушать вас, так вы только и делали у себя в Кру, что напропалую грешили, причем неизбывно и не одним помышлением и деянием, но еще и словом. Я тут тружусь и подвизаюсь, а вы, если верить этому невероятному тексту, вы там пасетесь между лилиями и грешите сверх всякой меры. Нет, вы провинились, провинились все, и тягчайшей виной.

— Да, и записали это в покаянии, Гертруда, о любовь моя неизменная. О felix culpa! [24]Максимилиан и Бодуэн сбежали в Америку и ведут там университетские семинары по мистериальному сценическому действу и по демонологии. Скажите, Гертруда, как мне отправиться в Рим — воздухом или сушей и морем?

— Морем и сушей, — говорит Гертруда. — Пусть подождут.

— Да, и, пожалуй, барашковые облака над проливом будут мне к лицу. Я, наверно, отправлюсь дней через десять. Пражский Младенец уже в ломбарде. Вы слушаете, Гертруда?

— Что-то я пропустила, — говорит Гертруда. — Уронила шпильку и нагибалась.

Милдред и Вальбурга отсутствуют, им надо срочно реорганизовать госпиталь в аббатстве Инском, а то аббат там хворый и древний. Александра уже видит внутренним оком себя на верхней палубе корабля от Дувра до Остенде, уже проезжает Сен-Готард, долог путь в Рим по географической карте, — и сидит за столом в изящной позе, отвечает как бог на душу пошлет римскому кардиналу: о, дивная аббатиса Круская!

Она дала указания, как отобрать и разобрать нужные записи. Перед повечерием она собрала монахинь:

— Сотрите стихи, мною произнесенные. Они мое личное достояние и публике не предназначены. Напишите: «Стихи стерты». И вообще прилежно сотрите все пустяки и озаглавьте выборку «Аббатиса Круская».

На том и конец нашим общим восторгам. Бдите и не теряйте из виду. Она отплывает в чудный, заранее назначенный день, и воды расстилаются перед нею, а она стоит на верхней палубе стройная, как белая пароходная труба, и восхищается морем, которое бьется о берега и колышет тяжкое переливчатое жито, несеяное, несжатое и непреходящее.