Однажды мистер Подснеп сообщил миссис Подснеп:

— Джорджиане скоро исполнится восемнадцать.

— Да, скоро, — согласилась с ним миссис Подснеп. Тогда мистер Подснеп сказал миссис Подснеп:

— Право, надо бы позвать кое-кого на день рождения Джорджианы.

На что миссис Подснеп ответила ему:

— Это нам поможет разделаться со всеми, кого давно пора было бы пригласить.

Вот каким образом произошло, что мистер и миссис Подснеп имели честь пригласить на обед семнадцать человек своих самых близких друзей и что вторая партия близких людей заменила тех из первых семнадцати, которые выразили свое глубокое сожаление по поводу того, что они не могут воспользоваться любезным приглашением мистера и миссис Подснеп, будучи уже приглашены в другое место; обо всех этих глубоко огорченных личностях миссис Подснеп выразилась следующим образом, вычеркивая их золотым карандашиком из списка:

— Во всяком случае, мы их приглашали, значит с рук долой. — Так Подснепы весьма удачно распорядились очень многими из самых близких своих друзей, после чего почувствовали себя значительно легче.

Были у них и еще близкие друзья, которые не заслуживали приглашения к обеду, но имели право быть приглашенными к половине десятого дышать парами бараньей ноги. Чтобы разделаться с этими достойными людьми, миссис Подснеп добавила к обеду небольшой семейный вечерок и, заехав в нотный магазин, заказала автомат с приличными манерами, который играл бы танцы на семейных вечерах.

Вениринги вместе со своими протеже — молодоженами Лэмлами — были тоже приглашены к обеду, но порядки в доме Подснепов были совершенно иные, чем у Венирингов. Мистер Подснеп мог еще терпеть вкус у выскочки, которому нельзя без этого обойтись, но сам был выше того, чтобы иметь какой-нибудь вкус. Серебро Подснепов отличалось своим массивным безобразием. Все было сработано так, чтобы казаться как можно тяжеловеснее и занимать как можно больше места. Каждая вещь говорила хвастливо: «Вот она я, такая громоздкая и безобразная, словно вылита просто из свинца, а ведь во мне столько-то унций драгоценного металла, по столько-то за унцию; не угодно ли сделать из меня слиток?» А толстая, растопыренная ваза посредине стола, вся покрытая какими-то болячками вместо резьбы, произносила эту речь с весьма неказистой серебряной подставки. Четыре серебряных ведерка для шампанского, украшенные четырьмя пучеглазыми головами с толстыми серебряными кольцами, назойливо торчащими в каждом ухе, передавали эту мысль на оба конца обеденного стола, делясь ею с пузатыми серебряными солонками. Большие серебряные ложки и вилки будто нарочно раздирали рты гостям, с каждым куском пропихивая эту мысль им в горло.

Большинство гостей было сродни хозяйскому серебру и насчитывало между собою несколько предметов с весом, ценившихся во столько-то и столько-то фунтов. Кроме того, среди них находился один иностранец, которого мистер Подснеп пригласил после долгих дебатов с самим собой (полагая, что весь европейский материк состоит в заговоре против молодой особы); и не только сам мистер Подснеп, но и все присутствующие проявляли забавную склонность разговаривать с этим иностранцем так, как будто он ребенок, и притом тугой на ухо.

Деликатно снисходя к гостю, имевшему несчастье родиться иностранцем, мистер Подснеп представил ему свою супругу, как «мадам Подснеп», а дочь — как «мадемуазель Подснеп», причем ему очень хотелось добавить «ma fille», но он все же воздержался от такой рискованной попытки. Из гостей в это время приехали одни только Вениринги, и потому он прибавил снисходительно-поясняющим топом: «М-сье Вей-не-ринг» — и только после этого перешел уже исключительно на английский язык.

— Как вам нравится Лондон? — осведомился мистер Подснеп со своего хозяйского места, словно потчуя тугоухого младенца лекарством — каким-нибудь порошком или микстурой. — Лондон, Londres, Лондон?

Иностранный гость был в восторге от Лондона.

— Не находите ли вы, что он очень велик? — с расстановкой продолжал мистер Подснеп.

Иностранный гость согласился, что Лондон очень велик.

— И очень богат?

Иностранный гость согласился, что он очень богат, без сомнения, énormément riche.

— Мы говорим по-другому, — пояснил мистер Подснеп снисходительным тоном. — Наши наречия не оканчиваются на «ман», и произносим мы не так, как французы. Мы говорим: «богат».

— Бо-га-атт, — повторил за ним иностранный гость.

— А как вам нравятся, сэр, — с достоинством продолжал мистер Подснеп, — те черты нашей британской конституции, которые поражают ваше внимание на улицах мировой столицы — Лондона, Londres, Лондона?

Иностранный гость попросил извинения — вопрос ему не совсем понятен.

— Британская конституция, — втолковывал ему мистер Подснеп, словно наставляя целый класс малолетних учеников. — Мы говорим, британская, а вы — «britannique», знаете ли, — снисходительно разъяснил он — ведь не гость же в этом виноват. — Конституция, сэр.

Иностранный гость ответил:

— Mais oui. Я его знает.

Моложавый джентльмен в очках, с шишковатым лбом и желтым цветом лица, сидевший на дополнительном стуле на углу стола, произвел немалую сенсацию: он начал было, повысив голос: «Эс-ке»… — но тут же осекся.

— Mais oui, — сказал иностранный гость, оборачиваясь к нему. — Est ce que? Qui donc?

Но джентльмен с шишковатым лбом, очевидно выложив в данную минуту все, что скрывалось за этими шишками, не произнес больше ни слова.

— Я спрашивал вас, — продолжал мистер Подснеп, перехватив нить разговора, — не заметили ли вы на наших улицах, как говорят у нас, или на нашем «pavé», как сказали бы у вас, каких-либо признаков…

Иностранный гость, вооружившись терпением, вежливо извинился:

— Но что такое «признаки»?

— Знаки! — объяснил мистер Подснеп. — Указания, понимаете ли. Видимые следы.

— Ах, так! Следи уошади? — осведомился иностранный гость.

— Мы произносим «лошадь», — снисходительно сказал мистер Подснеп. — У нас в Англии, в Angleterre, в Англии, мы произносим «л» и говорим «лошадь». Одни только низшие классы произносят неправильно.

— Pardon, — сказал иностранный гость, — я всегда ошибаюсь.

— Наш язык, — милостиво произнес мистер Подснеп, сознавая, что сам он никогда не ошибается, — очень сложен. У нас богатый язык, он очень труден для иностранцев. Я не настаиваю на своем вопросе.

Но тут джентльмен с шишковатым лбом, желая довести дело до конца, опять начал, словно одержимый: «Эс-ке?..» — и опять замолчал.

— Мой вопрос относится к нашей конституции, сэр, — объяснил мистер Подснеп с достоинством, подобающим хозяину страны. — Мы, англичане, гордимся нашей конституцией, сэр. Конституция нам дана самим Провидением. Ни одна страна не пользуется таким покровительством свыше, как Англия.

— А как же други стран? — начал было гость, но тут мистер Подснеп опять его поправил.

— Мы не говорим «други», мы говорим «другие»; буква «е» у нас произносится, знаете ли (все еще благосклонно). И не «стран», а «страны».

— А други… а другие страны? — спросил гость. — Как же они?

— Они устраиваются как могут, — возразил мистер Подснеп, важно качая головой, — устраиваются как могут, должен вам заметить, к величайшему моему прискорбию.

— Провидение поступило довольно пристрастно, — с улыбкой заметил иностранный гость, — ведь расстояние между нашими странами совсем не так велико.

— Без сомнения, — согласился мистер Подснеп. — Но что делать. Такова Судьба Страны. Этот остров благословен свыше, сэр; он составляет исключение среди других стран, как, например… ну, мало ли какие есть страны. Если бы тут присутствовали одни только англичане, — прибавил мистер Подснеп и, оглянувшись на своих компатриотов, продолжал торжественно развивать свою мысль насчет того, что «в характере англичанина скромность, независимость, чувство ответственности, невозмутимость сочетаются с отсутствием всего того, что могло бы вызвать краску на щеках молодой особы, и что такого сочетания мы напрасно будем искать у других народов земного шара».