Он обхватил ее своими большими ручищами и начал страстно целовать. Она совсем не сопротивлялась. Он немного ослабил объятия и посмотрел на нее.

— Немного на взводе, девочка? — спросил он заботливо. — Тебе не будет плохо?

— Мне-то? — сказала она. — Мне все нипочем.

Когда Эд утром уехал, он взял с собой фотографию Хейзел. Он сказал, что ему нужна ее фотография, чтобы смотреть на нее в Утике.

— Можешь взять ту, что на комоде, — сказала она.

Она спрятала фотографию Херби в ящик, чтобы не видеть ее. Когда фотография попадалась ей на глаза, ей хотелось ее разорвать. Ей почти удалось заставить себя не думать о нем. В этом ей помогало виски. Окруженная пеленой тумана, она была почти спокойна.

Она принимала свои отношения с Эдом как нечто должное и безо всякого энтузиазма. Когда он уезжал, она редко думала о нем. Он хорошо относился к ней; часто делал подарки и регулярно выплачивал содержание. Она даже могла откладывать. Она не строила никаких планов на будущее, но ее потребности были невелики, а деньги можно с таким же успехом держать в банке, как и дома.

Когда срок аренды ее квартиры приблизился к концу, Эд предложил ей переехать. Его отношения с миссис Мартин и Джо стали несколько натянутыми из-за спора во время игры в покер; назревала ссора.

— Давай уберемся отсюда, — сказал Эд. — Я хочу, чтобы ты поселилась около Главного вокзала. Так будет удобнее для меня.

И она сняла маленькую квартирку на Сороковой улице. Горничная-негритянка приходила каждый день убираться и варить для нее кофе — она сказала, что ей «надоела вся эта возня по хозяйству», и Эд, уже двадцать лет женатый на женщине, страстно преданной домашнему хозяйству, восхищался этой романтической ленью и чувствовал себя настоящим мужчиной, поощряя ее прихоти.

Она почти никогда ничего не ела до самого ужина, но из-за алкоголя продолжала полнеть. Сухой закон был для нее только поводом для шуток. Ведь всегда можно достать сколько угодно виски. Она никогда не бывала явно пьяна, но и редко бывала трезвой. Теперь требовалась все большая порция, чтобы держать ее в приятном забытьи. Если она выпивала слишком мало, то впадала в глубокую меланхолию.

Эд познакомил ее с рестораном Джимми. Он был горд гордостью провинциала, который надеется, что его примут за коренного жителя, потому что он знает маленькие новые ресторанчики, занимающие нижние этажи неприглядных домов из бурого песчаника; места, где при упоминании имени друга-завсегдатая можно получить виски и джин. Ресторан Джимми был излюбленным местом приятелей Эда.

Здесь через Эда она познакомилась со многими мужчинами и женщинами и завела много мимолетных друзей. Мужчины часто приглашали ее куда-нибудь, когда Эд был в Утике. Он гордился ее популярностью.

Она привыкла ходить в ресторан Джимми одна, если ее никто никуда не приглашал. Она была уверена, что встретит там знакомых и сможет присоединиться к ним. Это был клуб ее друзей — и мужчин и женщин.

Женщины, посещавшие этот ресторан, были поразительно похожи друг на друга, и это было странно, потому что состав их постоянно менялся из-за ссор, переездов и новых, более выгодных связей. И тем не менее, новенькие всегда были похожи на тех, чье место они заняли. Все они были крупными и толстыми женщинами, с широкими плечами и роскошными бюстами, с полными красными лицами. Они громко и часто хохотали, обнажая темные без блеска зубы, похожие на квадратные глиняные осколки. Они выглядели здоровыми, как обычно выглядят рослые люди, и в то же время было что-то нездоровое в их еле заметном упрямом стремлении сохраниться как можно дольше. Им могло быть и тридцать шесть и сорок пять.

К своему имени они прибавляли фамилию своего мужа — миссис Флоренс Миллер, миссис Вера Райли, миссис Лилиан Блок. Это позволяло им сочетать респектабельность замужнего положения с прелестью свободы Однако только одна или две из них были действительно разведены. Большинство никогда не вспоминали о своих призрачных супругах; некоторые, расставшиеся с мужьями сравнительно недавно, рассказывали о них вещи, представлявшие огромный интерес с биологической точки зрения. Некоторые были матерями, но у каждой было только по одному ребенку — мальчик, который посещал где-то школу или девочка, о которой заботилась бабушка. Часто, уже под утро, они показывали друг другу фотографии детей и при этом заливались слезами.

У них был покладистый характер, они были сердечными, дружелюбными и весьма почтенными на вид женщинами. Их основным достоинством было спокойствие. Они стали фаталистами, особенно в отношении денег, и поэтому их ничто не волновало. Как только их фонды угрожающе уменьшались, появлялся новый вкладчик; так случалось всегда. Целью каждой было иметь одного мужчину, иметь его постоянно, чтобы он платил по всем ее счетам, а в обмен они готовы были немедленно отказаться от всех остальных поклонников и, возможно, даже сильно привязаться к этому единственному избраннику, так как в своих чувствах они были нетребовательными, относились ко всему спокойно и легко приспосабливались. Но с каждым годом найти постоянного поклонника становилось все труднее. На миссис Морз смотрели как на счастливицу.

Этот год был удачным для Эда, он увеличил ее содержание и подарил ей котиковое манто. Но она должна была внимательно следить за своими настроениями. Он требовал веселости. Он не хотел слышать о болезнях или усталости.

— Послушай-ка, — говорил он, — у меня по горло своих забот. Никто не хочет слушать о несчастьях других, кисанька. Будь хорошей девочкой и забудь обо всем. Слышишь? Ну, теперь улыбнись мне разок. Вот и хорошо, крошка.

У нее никогда не возникало желания ссориться с ним, как она ссорилась с Херби, но ей хотелось иметь право иногда пожаловаться на свою грусть. Это было удивительно: другие женщины, которых она знала, не должны были бороться со своими настроениями. Так, например, миссис Миллер часто рыдала, и мужчины стремились развеселить и утешить ее. Другие целыми вечерами повествовали о своих заботах и болезнях, и их кавалеры относились к ним с глубоким сочувствием. Но, как только у нее портилось настроение, она сразу становилась ненужной. Однажды в ресторане Джимми, когда она не могла развеселиться, Эд ушел, бросив ее одну.

— Почему ты, черт возьми, не останешься дома, вместо того чтобы портить всем вечер? — рявкнул он на прощанье.

Даже мало знакомые ей люди, казалось, раздражались, если она недостаточно убедительно доказывала, что у нее хорошее настроение.

— Что это с тобой в конце концов? — спрашивали они. — Веди себя как полагается. А ну, выпей и будь повеселее.

Ее отношения с Эдом продолжались уже около трех лет, когда он переехал жить во Флориду. Эд не хотел оставлять ее; он дал ей чек на крупную сумму и несколько акций надежных предприятий, и, когда он прощался с ней, его светлые глаза были мокры от слез. Она не скучала о нем. Он редко приезжал в Нью-Йорк, два или три раза в год, и сразу с поезда спешил к ней. Она всегда была рада его приезду, но и не жалела, когда он уезжал.

Чарли, приятель Эда, с которым она познакомилась в ресторане Джимми, был ее старым поклонником. Он всегда старался прикоснуться к ней и близко придвигался во время разговора. Он постоянно спрашивал у всех своих друзей, слышали ли они когда-нибудь такой замечательный смех, как у Хейзел. После ухода Эда Чарли стал основной фигурой в ее жизни. Она отнесла его к разряду «неплохих». Почти целый год был Чарли; затем она поделила свое время между ним и Сидни, еще одним завсегдатаем ресторана Джимми; затем Чарли совсем исчез с горизонта.

Сидни был маленьким, крикливо одевавшимся умным евреем. Пожалуй, с ним она чувствовала себя лучше всего. Он всегда развлекал ее, и она смеялась от души.

Он был без ума от нее. Ее мягкая полнота и высокий бюст восхищали его. И он часто говорил ей, что она замечательная, потому что, опьянев, она продолжала оставаться веселой и живой.

— Как-то у меня была девочка, — рассказывал он, — каждый раз, когда она напивалась, она пыталась выпрыгнуть из окна. Господи-и! — прибавлял он с чувством.