— Почему завтра должна быть суббота?!

Через секунду после того, как «кадиллак» тронулся и я стояла у двери в полной безопасности, мама спросила, кто водитель.

— Ты его не знаешь, — ответила я.

— Он твой парень?

— Нет, мама.

— Друг?

— Нет.

— Ну кто он тогда?

— Просто мальчик, мама, — ответила я. — Он никто.

— Он не может быть никем, Джесси.

Не могу вспомнить, когда моя мама была так близка к истине. У Маркуса Флюти нет шансов стать моим парнем, у него чуть побольше шансов стать моим другом. Но этот разговор в «кадиллаке» гарантировал, что Маркус Флюти никогда не может быть мне никем. По крайней мере не для меня.

Хоуп!

Я думала, вчерашнее возвращение Безмозглой команды превратит этот хэллоуин в самый ужасный праздник из всех, которые я когда-либо отмечала. Я представляла, что, пока они были временно исключены из школы, они уладили свои разногласия и объединили усилия, чтобы отомстить мне. Чтобы унизить меня, они при всех точно обольют меня ведром поросячьей крови [25]. (Я сегодня прочитала сообщение Кэрри по Интернету.) К счастью, они все еще ненавидят друг друга, хотя пока их тактика запугивания не идет дальше ненавистнических взглядов, которыми они меня одаривают.

Довольно трудно понять мою напряженность, когда ты в тысяче миль от меня. Вот почему сегодня во время самоподготовки я составила таблицу. Это мой взгляд на собственную перспективу.

Твоя аналитически настроенная, Дж.

Есть только одна причина, по которой я могу оставаться такой спокойной по поводу Безмозглой команды. Причина, почему мне совершенно все равно, что они так явно игнорируют меня, или в случае Сары, начавшей по электронной почте кампанию против меня, чтобы заставить всех в десятом классе также ненавидеть меня, как и она. Причина, по которой сеансы физиотерапии не вызывают такой сильной боли, как прежде. Причина, почему больше не беспокоит внезапно и вновь вспыхнувший интерес отца к моей персоне, потому что, похоже, я вовремя смогу восстановиться перед соревнованиями в помещении в этом году. Причина, по которой бесконечная болтовня мамы по поводу визита Бетани на День благодарения не вызывает у меня желания проткнуть барабанные перепонки острой спицей.

И эта причина Маркус Флюти.

— Поговорим с тобой позднее, — сказал он. И он правда хотел этого.

Все казалось таким безнадежным в понедельник утром. Он не разговаривал со мной перед утренней перекличкой, потому что был слишком занят лобызаниями с Мией, его ненормальной подружкой. Он не разговаривал со мной во время переклички. Не разговаривал и после переклички, потому что тоже был слишком занят тем, что снова тискал и целовал Мию.

Когда он сел за мной на первой паре, я предположила, что мы опять вернулись к прежним отношениям преступников, совместно совершивших преступление и поэтому хранящих молчание. Но когда он похлопал меня по плечу и сказал нечто странное, я подумала, что он опять подсел на наркотики.

— Ты знала, что средний американец проводит шесть месяцев его или ее жизни, ожидая, пока красный сигнал светофора поменяется на зеленый?

— Что?

— Шесть месяцев напрасно потраченного времени, пока ожидаешь разрешения ехать дальше.

— Угу!

— Подумай обо всех интересных вещах, которые ты могла бы сделать за это время.

Я была сбита с толку:

— В машине?

— В твоей жизни, — ответил он.

— А!

Затем Би Джи начал говорить о «новом курсе» президента Франклина Делано Рузвельта, и это означало конец беседы.

И так продолжалось всю неделю. До урока истории Маркус стучал мне по плечу и задавал вопрос, который на поверхности, казалось, ни к чему не имел отношения. Но потом начинался разговор о том, о чем я меньше всего ожидала услышать, принимая во внимание вступительную фразу. Это трудно объяснить. Это все равно что лингвистический тест Роршаха.

В пятницу я уже не удивилась, что его вопрос о моем любимом актере вовсе не предусматривал выбор между Джоном Кузаком и парнем, игравшим Джейка Рьяна в фильме «Шестнадцать свечей». Это был способ начать дискуссию о том, как появление каждой статьи в журнале или на телевидении, которая приближает звезду к поклонникам, на самом деле лишь добавляет еще один кирпич к возвышающемуся алтарю, около которого мы поклоняемся культу этой знаменитости.

Или что-то в этом роде.

Эти разговоры напоминали глоток шнапса с острой перечной приправой. Быстрый, сладкий и странный глоток, способный как разгорячить и опьянить меня, так и сбить с толку.

Как же за неделю может все измениться. Всего сто шестьдесят восемь часов назад мы не разговаривали. А теперь говорим. Если сейчас у нас пик отношений, то на следующей неделе все может сойти на нет и между нами все закончится.

Не могу позволить этому случиться. Есть столько вопросов, которые мы еще не обсудили, но которые требуют нашего рассмотрения, прежде чем мы сможем продолжить наши, так сказать, отношения. Случай с коробочкой из-под «Данона». Рот-оригами. Мидлбери. Мию. Три коробки с пончиками. Смерть Хиза. Хоуп.

Зная о его тяге к ночным развлечениям, я решила, что в понедельник сама определю тему разговора, задав Маркусу вопрос в лоб: «Я не могу спать. А ты?»

Посмотрим, к чему это приведет.

Он позвонил!

Определитель номера — самое лучшее изобретение, когда-либо созданное. Потому что, когда я увидела имя Маркуса и телефонный номер в крошечном окошечке, мне хватило времени, чтобы сделать глубокий, продолжительный, антигипервентиляционный вздох, прежде чем начать говорить.

— Привет! — сказала я таким странным высоким голосом, словно только что вдохнула гелия.

— Сегодня вечером я не собираюсь задавать вопросы, чтобы заставить тебя говорить. — Маркус сразу перешел к делу, минуя всякие там «привет» и «как дела».

— Не собираешься?

— Не-а, — ответил он. — Вопрос — это своего рода конструктивный элемент.

— Что?

— Ну то, что я высказывал его мимоходом, с тем чтобы начать разговор.

— А, понятно.

— Но больше он нам не нужен.

— Не нужен?

— Нет, — ответил он. — Мы можем прекрасно говорить и без этого.

И в течение последующего часа и сорока пяти минут мы доказывали это.

Вот далеко не полный список тем нашего последнего разговора: скандал на прошлых президентских выборах, связанный с использованием перфорационных машин для заполнения бюллетеней; группа «Сестры Олсен»; эпидемия СПИДа в Африке; ложные татуировки; «поросячья латынь» — тайный язык, представляющий собой зашифрованный английский; безграничность Вселенной; клонирование; штампованные гитарные божки в кожаных штанах; круглогодичное обучение без длинных летних каникул; людей, повернутых на пластической хирургии; файлобменную музыкальную сеть «Напстер».

Не помню, когда в последний раз у меня был подобный разговор. Я и не подозревала, что у меня есть собственное мнение по всем этим вопросам. В отличие от разговоров с компьютерным гением Кэлом, чьи ответы кажутся теперь такими… предсказуемыми, запрограммированными, разговоры с Маркусом — это упражнение в спонтанности. Он переходит с темы на тему, часто не закончив мысль, перескакивает на другую, затем еще на одну и еще. Поэтому один разговор с ним состоит из миллиона обсуждений каких-то тем, отдающих шизофренией. Синдром отсутствия внимания.

А может быть, наркотики. Кто знает? Все, что мне известно, — так это то, что он велел мне звонить ему в полночь, когда я в настроении говорить. Это значит, что и он в настроении говорить.

Беседы с Маркусом подтвердили то, что я уже знала: у меня довольно узкое, ограниченное рамками Пайнвилльской школы восприятие окружающего мира. Я почти утратила способность вести разговор о чем-либо другом, кроме себя. Даже с Хоуп. Большинство моих с ней разговоров посвящены тому, как я провожу время, чем занимаюсь. То есть о том, о чем я могу рассказать. Конечно, так не было, когда мы жили в одном городе и общались ежедневно. Но даже тогда у меня не было с ней такого разговора, как сегодня ночью с Маркусом. Он был не хуже, просто другим. Вероятно, это потому, что Маркус — другой.