Две девчушки примостились рядом, и одна из них подрулила с неподкуренной сигаретой. Стараясь быть вальяжной и значимой, спросила:

— Извините, господа, у вас можно подкурить.

— Для вас, милое дитя, хоть факел! — растаял Егорыч, щёлкнув зажигалкой.

— Спасибо, — собралась, вроде, возвратиться к подруге девушка.

— Девушка, меня зовут Василий, можно также называть Егорычем, и, если я вас сейчас не угощу достойной выпивкой, вечер можно считать безвозвратно потерянным и бесцельно потраченным.

— Аля, нас угощают, — похоже, она только этого и ждала, и позвала готовую сорваться с места подругу.

— Это Алиса, — представила подругу девушка, — а меня зовут Ира.

— Василий, — представился Алисе Егорыч, одновременно поманив бармена.

— Павел, — нехотя представился Словцов, кивая бармену повторить.

— А нам «отвёртку», — попросила Ира.

— Правильно, — одобрил Егорыч, — затянем шурупы!

Девочки послушно хохотнули. Павел смотрел на них с нескрываемой печалью.

— Я здесь впервые вижу человека с такой пышной бородой, — сообщила Алиса.

— О, сначала у меня были усы, как у Чапаева, — похвастался Василий.

— Чапаев? Это кто? — озадачилась Ирина.

— Ира, — одёрнула её Алиса, — читать надо. Это у Пелевина. «Чапаев и пустота». Книга такая.

— Пелевин — это кто? — в свою очередь наморщил лоб Егорыч. — О чём они? — спросил он у Павла.

— О пустоте, — ответил тот.

— Вы девочки про Чапаева не слышали? — спросил Егорыч.

— Ну вот я читала, у Пелевина, но ничего не поняла, — призналась Алиса.

— А я думал, про него только Фурманов писал.

— Пелевин — это современный писатель, это постмодернизм, — пояснил Павел.

— Понял, это, типа, ни о чём, и обо всём сразу, — догадался Егорыч и сразу забыл о постмодернизме: — А вы Ира на Терешкову похожи.

— На кого?

— Будем восполнять пробелы в знаниях, — погладил себя по бороде Егорыч, — это первая женщина-космонавт.

— Как? Первым же этот был, Гагарин? — вспомнила-изумилась Ира.

Павел при этом подавился второй порцией виски. Откашлявшись, он всё же решил поддержать эту интеллектуальную беседу:

— Смешные стихи. Я в Интернете такие же читала, — сообщила Алиса.

— Это Омар Хайям. Он писал, когда ещё не было Интернета. — Наливая из оставленной барменом бутылки, он продолжил цитировать:

И запил обе строфы.

— У вас ещё много стихов о том, какие мы дуры? — с вызовом спросила Алиса.

— У меня вообще нет, — ответил Павел, — это у Омара Хайяма, и писал он их на полях научных трудов. Он был придворный астроном у персидского шаха. И было это так давно, а мир, кажется, совсем не изменился. Дорогая Алиса, вы живёте в стране чудес, — он кивнул на действо в зале, — и я понимаю в этом значительно меньше, чем вы.

— Вы, наверное, тоже учёный какой-нибудь? — предположила Ира.

— Хуже.

— Кто ты у нас? — включился Егорыч.

Павел сделал то, чего давно не делал. Достал из кармана красное удостоверение и протянул его девушкам. Те прочитали:

— Союз писателей России. — Потом внутри: — Словцов Павел Сергеевич.

— Круто, — оценила Алиса, — так вы, наверное, Пелевина знаете?

— Не знаю, и Дэна Брауна не знаю, и Диму Билана не знаю, и Паоло Коэльо, и многих ещё не знаю.

— За это надо выпить, — определил Егорыч. — Я сюда, кстати, тоже не просто так прилетел. За наградой. О! За заслуги перед Отечеством! — он достал из кармана брюк медаль. — На свитер вешать некрасиво. Президент дал за тридцать лет мотания по тайге.

— В стакан её, — скомандовал Павел. — Немытые медали на грудь не цепляют.

— Мы так и думали, что вы оба какие-то продвинутые дяденьки, — призналась Ира.

— Мы задвинутые! В такую глушь! — раздал бокалы Егорыч.

— Я не пил несколько лет, — вдруг вспомнил Павел.

Коридоры перетекали один в другой. Павел точно знал, что ищет Веру, но никак не мог толкнуть нужную дверь. Открывал одну, другую, третью… За первой оказался Егорыч с шумной кампанией. За столом сидели иностранцы, девушки Ира и Алиса, они махали Павлу руками, звали. Среди иностранцев Павел увидел очень похожего на Зарайского, но выяснять было некогда — он искал Веру. За второй были Маша и Вероника: дочь примеряла свадебное платье. Они наоборот махнули руками: мол, уходи. Были ещё какие-то то ли магазины, то ли лавки, от обилия дверей кружилась голова, но нигде не было Веры. Тогда Павел просто крикнул вдоль коридора:

— Вера! — и проснулся от собственного крика.

— Вера, — снова повторил он, пытаясь определиться в пространстве.

Быстро понял, что он в спальне с камином, но никакие усилия над памятью не помогали вспомнить, как он сюда попал. Сел, поджав колени и обняв голову руками. Сердце гвоздило, в висках молотила надсаженная помпа. Во рту — Сахара или Кара-Кум.

— Что и требовалось доказать, — прохрипел и постарался рассмотреть стрелки на наручных часах.

С трудом встал и направился на кухню, чтобы опустошить водопроводный кран. Долго и жадно пил, затем там же умылся.

— Вера? — вошёл он во вторую спальню и не ошибся. — Вера?

— Павел? — сразу проснулась она.

— Вера, прости… Я вчера не сильно буянил? Как я сюда попал?

— Павлик, ты не сильно буянил, да и с ребятами Астахова сильно не побуянишь. Но ты был пьян вдрызг! В ноль!

— Хорошо, что не буянил, — понурил больную голову Павел.

— Так, по мелочам… Послал куда подальше пару шоуменов, требовал, чтобы Хакамада сделала себе харакири, пытался с Василием Егорычем пить наперегонки из горла…

— Ты тоже его знаешь?

— Кто, где и в какой стране не знает Егорыча? Тебя остановили, когда ты хотел проверить — есть ли реальная неприкосновенность у депутата Государственной Думы.

— Да? А из какой он партии?

— Яблоко…

— Ты при этом кричал, что это яблоко змей Еве преподнёс.

— Ну, в сущности, всё верно. Кроме яблока. Там был плод. Какой — не сказано.

— Паш? — нарушила Вера конвенцию об имени. — Во-первых, Вероника — чудесная девушка… Умная и красивая. Я бы мечтала иметь такую дочь.

— Наверное поэтому она стала просить гражданство в Штатах! Причём, якобы для защиты от родительского произвола. Ещё немного, и шуму было бы на всё Останкино со всеми вытекающими международными последствиями. Каким бы я выглядел дураком! И тут моя Маша…

— Дураком ты выглядел вчера, — перебила его Вера. — Во-вторых, я примерно представляю себе, что такое запой творческого человека. Ты меня этим решил порадовать? Сразу скажи, чего от тебя ждать?

— А этот Дэвил, чёрт, Дэвид, он тебе тоже понравился?

— Па, не начинай!

Словцов на какое-то время замолчал, пытаясь выяснить внутри себя: кто он, что он и зачем. Пошёл, как водится, по пути наименьшего сопротивления:

— Можно я там, в баре чего-нибудь хлебну, иначе у меня голова треснет и сердце остановится?

— Ты перед каждой рюмкой будешь спрашивать у меня разрешения? Может, сразу выдать тебе индульгенцию на месяц вперёд?

— Вера, неужели ты не понимаешь, как болит и чем лечится русская душа?