Первое время после свадьбы дома Жана встречала ласковая, любимая Меротта. Старушка уже почти ослепла, но она сохранила ясный ум и самый живой интерес к делам сына. В то время как апатичная, равнодушная Луиза пропускала мимо ушей все, что говорил Жан, мать ловила каждое его слово. Он рассказывал ей обо всем, что он делал, видел, чувствовал.

А затем произошла весьма банальная, но очень неприятная для Жана история. Луиза, которую не интересовали дела мужа, довольно откровенно обнаруживала ревность к матери Жана. Свекровь сделалась для нее совершенно невыносимой. Хотя кроткая старушка старалась пореже выходить из своей комнаты, молодая хозяйка без особого такта дала понять, что старая дама нетерпима у нее в доме. Она принимала глубоко оскорбленный вид, когда Жан уходил к матери и подолгу сидел у нее. Аделаида стала объектом столь же грубой, сколь и глупой неприязни со стороны невестки, которая наконец объявила мужу, что она не может жить вместе с его матерью. С болью в сердце Жан вынужден был принять тягостное решение и поселить любимую мать в пансионе для престарелых дам в Версале. И теперь, если он чувствовал потребность излить боль, накопившуюся на душе, и хоть как-то выйти из состояния мучившего его одиночества, он садился на поезд и ехал в Версаль к матери. Дома ему было очень тоскливо.

Жаловался ли он на свою судьбу? Нет, он молча терпел, и только иногда, случайно вырываются у него косвенные признания…

Летом 1888 года Жан получил письмо от директора лицея в Альби, того самого, учителем в котором был некогда Жорес. Директор просил бывшего скромного преподавателя, а ныне депутата выступить на церемонии очередного выпуска и раздачи наград. 31 июля двор лицея был разукрашен и наполнен гостями. Казалось, ничего не изменилось с тех пор, когда Жорес начинал здесь преподавать. Правда, рядом с ним уже не Аделаида, гордая сыном, а Луиза, все внимание которой поглощено исключительно ее новой шляпой с цветами и вуалью.

На этот раз Жорес пришел сюда с особенным волнением. Годы, прошедшие с того дня, когда он покинул альбигойский лицей и уехал в Тулузу, жизненный опыт в его новом положении депутата сделали особенно дорогой встречу с еще столь недавней юностью. Поэтому и речь Жана, вызвавшая восторг слушателей, если не считать, как всегда, равнодушной Луизы, была пронизана искренний волнением. Яркими красками Жорес нарисовал картину Альби, показав в окружающем смысл и красоту, только сейчас раскрывшуюся перед лицеистами. Он говорил о радости познания, о счастье духовного роста и совершенствования, о родине и отношении к ней, о долге молодых людей перед Францией. Жан взволнованно излагает перед молодыми буржуа Альби свой еще туманный идеал социальной справедливости и призывает их к самоотверженности, к отказу от эгоистических интересов ради торжества этого абстрактного идеала.

Речь Жореса носила явно личный характер. Его собственный жизненный опыт, все его переживания сделали эту речь такой впечатляющей, такой захватывающей для слушателей. В одном месте, когда Жан заговорил о горестях жизни, его лицо, голос, глаза, жесты выражали такую грусть, что друзья Жана невольно переглянулись с улыбками сочувствия,

— Когда мы устаем от пошлостей и гадостей, встречающихся на нашем пути, только в самой жизни можно найти средство против отвращения ко всему окружающему. Есть в мире высокие умы и благородные сердца, и около них мы можем отдохнуть и воспрянуть духом. Но невозможно постоянно видеть их рядом, особенно в тот самый час, когда наше сердце в тоске. А кроме того, из-за какой-то стыдливости, проявляющейся даже в отношениях с друзьями, трудно всегда быть откровенным в своих слабостях, упадке, в своих страданиях… И вот тогда бывает, что прекрасная, любимая и возвышенная книга утешает нас. И здесь не надо многого: всего одна страница, которую читают на ходу, несколько стихов, произносимых для себя вполголоса, взгляд на прекрасную гравюру, и вот наша душа вновь обретает уверенность в себе!

…Душа Жореса зрела, мужала и вопреки всему устремлялась вперед и выше.

Жорес испытывал огорчения не только из-за бесплодности своих реформаторских усилий, из-за трудности партийного самоопределения и не слишком счастливой семейной жизни. Суровому испытанию подвергались его столь пылкие республиканские убеждения. Если монархисты презрительно называли республику «босячкой», то для Жopecа она была воплощением надежд на будущее Франции, лучшим средством совершенствования социального устройства страны. Теперь он воочию увидел унижение и профанацию республики еще недавно столь рьяными республиканцами. Они все более открыто использовали республиканское знамя для карьеры и обогащения, не гнушаясь самыми постыдными сделками и махинациями. Буланжистская эпопея заставила Жореса многое понять по-новому.

Время было тяжелое. Только кучка самых богатых безболезненно переживала застой в делах, экономический кризис, разорявший крестьян, мелких рантье, лавочников. Особенно трудно приходилось рабочим. Стачки в Анзене, Кармо, уже известные нам события в Деказвилле показали, насколько отчаянным оказалось положение рабочего класса.

Как раз во время дебатов по поводу стачки в Деказвилле Жорес начал присматриваться к человеку, который пять лет будоражил Францию, вызывал надежды одних, ненависть других, играя на всеобщем недовольстве. Генерал Буланже, военный министр в правительстве Фрейсине, отвечал на вопрос депутатов об отправке войск в Деказвилль. Он заявил, что не допустит столкновения между солдатами и рабочими, что армия — это тот же народ. Слова генерала вызвали аплодисменты социалистов. Еще раньше одобрение республиканцев заслужили действия Буланже против офицеров-монархистов. Он вычеркнул из списков армии членов царствовавших семей, вроде герцога Омальского. Клемансо был в восторге от Буланже, считая единственным надежным республиканцем среди генералов человека, участвовавшего в кровавом подавлении Коммуны. Собственно, пост военного министра он получил по протекции влиятельного лидера радикалов.

Укрепив свою репутацию безупречного республиканца, Буланже сумел снискать расположение армии. Он предоставил солдатам право ношения бород, кое-какие поблажки в получении увольнительных, увеличил солдатские пайки. Он добился введения на вооружение французской армии более современного ружья системы Лебеля. Наконец, он заявил об отказе от оборонительной тактики в будущей войне и о том, что наступление — единственный вид боевых действий, отвечающий французскому духу. Жаждавшие реванша французы увидели в нем свою надежду.

Популярность генерала быстро росла. День национального праздника — 14 июля 1886 года стал его настоящим триумфом. Буланже на параде в Лоншане впервые появился перед толпой парижан. Верхом на прекрасной вороной лошади, с уверенной осанкой и образцовой выправкой, с русой бородкой, в заломленной на затылок треуголкой, украшенной белыми перьями, генерал выглядел эффектным молодцом. Толпа с первого взгляда влюбилась в этого наездника. Вскоре Париж распевал веселую песенку «Возвращаясь с парада», в которой говорилось о том, как, откупорив двенадцать бутылок, некое семейство наблюдало парад: теща любовалась африканскими солдатами, сестра — пожарными, жена — учениками военного училища Сен-Сир. Песенка завершалась словами: «Я же восхищался только нашим бравым генералом Буланже!»

Началась безудержная реклама генерала. Его поклонники ходили с красной гвоздикой в петлице — любимым цветком Буланже. Повсюду замелькали генеральские портреты. Появились новые игральные карты: на тузах красовались изображения Верцингеторига, Жанны д`Арк, Наполеона и Буланже. Повальное, хотя и не очень осмысленное увлечение, как эпидемия, охватило всю страну. Словом, началась одна из тех бонапартистских лихорадок, которые время от времени вспыхивают во Франции вопреки ее несомненным демократическим традициям. Тогда-то и родилось крылатое выражение: Франция, подобно женщине, охотно отдается мужчине, особенно если он военный.