За ужином было съедено много, и даже Сильвия приняла в этом посильное участие. За ней закрепилось место по левую руку от Фрэнсис. В ее стакане виднелись потеки красного: Эндрю сказал, что она должна выпить немного вина, ей это будет полезно, и Юлия его поддержала. Сигаретный дым был гуще, чем обычно. Похоже, сегодня, в честь освобождения Кении, всем захотелось курить. Но только не Колину. Он отмахивался от клубов дыма, которые окутывали его со всех сторон.

— Ваши легкие сгниют, — припугнул он курильщиков.

— Потерпи, это только сегодня, — сказал Эндрю.

— На Рождество я собираюсь поехать в Найроби, — объявил Джеймс, оглядываясь вокруг с гордостью, но и с опаской.

— Твои родители туда едут? — спросила Фрэнсис не подумав, и всеобщее молчание стало ей упреком.

— Такое что, возможно? — фыркнула Роуз, загасив одну сигарету и жадно затянувшись новой.

Джеймс, однако, возразил:

— Мой отец сейчас сражается в Кении. Он солдат. Он говорит, что это хорошая страна.

— То есть твои родители там живут? Или планируют там поселиться? А ты поедешь к ним в гости?

— Нет, они там не живут, — не унималась Роуз. — Его отец работает налоговым инспектором в Лидсе.

— Ну и что? Разве это преступление?

— Они такие обыватели, — протянула Роуз. — Вы и представить себе не можете.

— Не так уж они и плохи, — возразил Джеймс, которому не понравились слова Роуз. — И вообще, следует мягче относиться к людям, которые еще не так политически сознательны, как мы.

— Хм, неужели ты собираешься пробудить в своих предках политическую сознательность? Не смеши меня! — закатила глаза Роуз.

— Этого я не говорил, — сказал Джеймс и отвернулся от своей двоюродной сестры к Фрэнсис. — Отец присылал свои фотографии из Найроби. Там классно. Вот почему я еду туда.

Фрэнсис понимала, что сейчас не время задавать всякие тупые вопросы про паспорт, визу, оплату билетов. И нет смысла напоминать парню, что ему всего семнадцать лет.

Джеймс парил на облаках юношеской мечты, которую не сковывала скучная действительность. Он, как по волшебству, вдруг окажется на главной улице Найроби… там он встретится с товарищем Mo… вольется в группу любящих его товарищей и вскоре станет ее лидером, будет произносить пламенные речи. И, поскольку ему семнадцать, не забудьте, рядом с ним появится девушка. Какой именно он представлял ее? Чернокожей? Белой? Об этих тонкостях Фрэнсис, конечно, не имела понятия. Джеймс продолжал рассказывать о впечатлениях отца от Кении. Мрачные реалии войны были стерты, и все, что оставалось, это высокое синее небо, и бескрайние просторы, и славный малый, который спас отцу жизнь. Чернокожий. Местный житель, рискнувший своей жизнью ради спасения британского солдата.

А о чем мечтала Фрэнсис — нет, не в шестнадцать, в шестнадцать она была занята учебой, — а, скажем, в девятнадцать? Да, какие-то фантазии у нее точно были. Из-за увлечения Джонни гражданской войной в Испании она мечтала о том, чтобы выходить раненого солдата. Где? В гористой местности, среди оливковых деревьев и виноградников. Но где именно? Юношеские мечты не нуждаются в географических координатах.

— Ты не сможешь поехать в Кению, — вдруг заявила Роуз. — Тебе родители не разрешат.

Насильно спущенный с небес, Джеймс потянулся к стакану с вином и осушил его.

— Раз уж зашла об этом речь, — сказала Фрэнсис, — то почему бы нам не обсудить наши планы на Рождество?

Настороженные лица лишили ее воли продолжать. Все знали, что им предстоит услышать, потому что Эндрю уже предупредил их.

Теперь он заговорил вместо Фрэнсис:

— Понимаете, в этом году у нас не будет Рождества. Я поеду к Филлиде на обед. Она звонила мне и сказала, что от моего… от Джонни ни слуху ни духу и что она с ужасом думает о празднике.

— И не одна она, — вставил Колин.

— О Колин, — воскликнула Софи, — не будь таким!

Колин, ни на кого не глядя, сказал:

— Я еду к Софи. Это из-за ее матери. Она не может остаться одна в Рождество.

— Но вы же евреи! — повернулась к Софи Роуз.

— Мы всегда отмечали Рождество, — сказала Софи. — Пока папа был жив… — Она замолчала, кусая губы, и ее глаза наполнились влагой.

— А Сильвия собирается в гости вместе с Юлией — к одному знакомому Юлии, — продолжил Эндрю.

— Ну а я, — заключила Фрэнсис, — предпочту вовсе проигнорировать Рождество как таковое.

— Но, Фрэнсис, — заговорила Софи, — это ужасно, так нельзя.

— Вовсе даже не ужасно. Это замечательно, — возразила Фрэнсис. — Скажи, Джеффри, ты разве не собираешься поехать на Рождество домой? Это было бы правильно, ты сам знаешь.

На вежливом лице Джеффри, всегда чутко реагирующего на то, чего ожидают от него окружающие, появилась согласная улыбка.

— Да, Фрэнсис. Я знаю. Вы правы. Я поеду домой. И моя бабушка при смерти, — добавил он тем же тоном.

— Тогда я тоже съезжу домой, — сказал Дэниел. Его рыжие волосы горели, а лицо зарделось еще ярче, когда он произнес: — А потом загляну к тебе.

— Как хочешь, — пожал плечами Джеффри, и по равнодушному ответу можно было понять, что, вероятно, он рассчитывал хотя бы в каникулы отдохнуть от присутствия Дэниела.

— Джеймс, — сказала Фрэнсис, — и ты тоже, пожалуйста, возвращайся домой.

— Вы гоните меня прочь? — спросил он добродушно. — Я не виню вас. Наверное, мой визит затянулся.

— На данный момент — да, — кивнула Фрэнсис, которая по природе своей никого не смогла бы выгнать окончательно и бесповоротно. — И как насчет школы, Джеймс? Ты собираешься заканчивать ее?

— Конечно собирается, — сказал Эндрю, обнаруживая тем самым, что он уже пытался наставить Джеймса на путь истинный. Будучи четырьмя годами старше, он имел такое право. — А иначе это просто смешно, — продолжил он, обращаясь к Джеймсу. — Тебе остался всего один год. Потерпишь, это не смертельно.

— Ты не знаешь, какая у нас школа, — возразил Джеймс. В голосе его зазвучало отчаяние. — Если бы знал…

— Один год любому по силам, — безапелляционно заявил Эндрю. — И даже три года. Или четыре, — сказал он, виновато глянув в сторону матери: это было признание.

— Ладно, — сказал Джеймс. — Дохожу. Но… — И тут он тоже бросил взгляд на Фрэнсис. — Без живительной атмосферы этого дома я не выживу.

— Можешь заходить в гости, — разрешила Фрэнсис. — Ведь есть же выходные.

Теперь оставались только Роуз и темная лошадка Джил — всегда хорошо причесанная, чисто вымытая, вежливая светловолосая девочка, почти никогда не раскрывающая рта, но внимательно слушающая. Да, слушала она как никто другой.

— Я домой не поеду, — заявила Роуз. — Не поеду, и все тут.

Фрэнсис сказала:

— Понимаешь, твои родители могут подать на меня в суд за то, что я переманиваю их дочь к себе… что-нибудь в этом роде.

— Им наплевать на меня, — провозгласила Роуз. — Им до лампочки, где я и с кем я.

— Это неправда, — возразил Эндрю. — Может, ты их и не любишь, но они волнуются о тебе. Они мне писали. По-моему, родители думают, что я могу оказать на тебя хорошее влияние.

— Да ерунда все это, — нахмурилась Роуз.

То, что осталось невысказанным, но подразумевалось этим кратким диалогом, нашло отражение во взглядах, которыми обменялись сидящие за столом.

— Я сказала, что не уеду, — повторила Роуз. Она затравленно оглядывала всех, одного за другим: каждый мог оказаться ее врагом.

— Послушай, Роуз, — сказала Фрэнсис, пытаясь не выдать голосом неприязнь, которую испытывала к девушке, — наш Дом Свободы закрывается на время рождественских праздников. — Она не уточнила, до какого числа.

— Но если я живу в цоколе, то никому ведь не помешаю?

— А как ты собираешься… — Но Фрэнсис не договорила. Она вспомнила, что Эндрю делился карманными деньгами и с Роуз.

— А иначе Роуз станет обвинять меня в том, что я плохо отношусь к ней, — как-то сказал он матери. — То есть она и так жалуется, говорит всем, как подло я с ней поступил. Рисует это все в духе безнравственного помещика и несчастной молочницы. Проблема в том, что мои чувства к Роуз никогда не равнялись ее чувствам ко мне.