— Погоди-ка, — сказал Эндрю, — как насчет поделиться?

Он поставил на стол одну тарелку, потом вторую — для Колина — и еще одну вилку с ножом. Затем положил себе перепелку.

— Их нужно разогревать десять минут, — сказала Фрэнсис.

— Какая разница? И так вкуснотища.

Братья ели, соревнуясь друг с другом. Когда от перепелок остались одни косточки, ложки зависли над пудингом. И через полминуты он тоже исчез.

— А что, у нас будет настоящий рождественский пудинг? — поинтересовался Колин. — Без него Рождество не праздник.

Фрэнсис встала, сняла с верхней полки миску с пудингом, который тихонько там поспевал, и поставила его на плиту.

— Сколько ему готовиться? — спросил Колин.

— Час.

Фрэнсис выложила на стол хлеб, потом масло, сыр, поставила тарелки. От «стилтона» мгновенно не осталось и следа, и только тогда, отодвинув разоренный поднос, они приступили к еде как следует.

— Мама, — сказал Колин, — мы должны пригласить Софи пожить у нас.

— Но она и так практически живет у нас.

— Нет, я имею в виду пригласить по-настоящему. Тут дело не во мне… То есть я не хочу сказать, будто мы с Софи пара, совсем нет. Просто она не может больше жить дома. Ты не поверишь, какая у нее мать. Вечно рыдает, хватает Софи и говорит, что они должны вместе спрыгнуть с моста или принять яд. Представляешь: жить в такой обстановке? — Прозвучало это опять как обвинение в адрес Фрэнсис, и Колин, сам, услышав это, сказал уже другим тоном, почти извиняясь: — Если бы ты поняла, что это за дом… Хуже, чем средневековая темница.

— Ты знаешь, что я очень симпатизирую Софи. Но я не думаю, что ей понравится жить в цоколе вместе с Роуз или со всеми теми, кто решит разбить там лагерь. Я так понимаю, ты не планируешь поселить ее у себя в комнате?

— Э-э… нет, это не… Ничего такого. Но она могла бы пожить в гостиной, мы почти не пользуемся этой комнатой.

— Раз ты завязал с Софи, то можно теперь мне попробовать завоевать ее расположение? — спросил Эндрю. — Я без ума от нее, как всем, должно быть, хорошо известно.

— Я не говорил, будто…

И двое юношей в один миг снова стали мальчишками, начали пихать друг друга локтями, коленями…

— Счастливого Рождества, — сказал Фрэнсис, и они прекратили баловаться.

— Кстати, о Роуз: где она? — вспомнил Эндрю. — Неужели поехала домой?

— Конечно же нет, — ответил Колин. — Она сидит внизу, попеременно то заливается слезами, то делает макияж.

— А ты откуда знаешь? — спросил Эндрю.

— Ты забываешь о преимуществах прогрессивного обучения. Я все знаю о женщинах.

— Я бы тоже хотел это знать. Хотя полученное мной образование на порядок лучше твоего, в сфере человеческих отношений я неизменно совершаю ошибки.

— С Сильвией у тебя получается совсем неплохо, — заметила Фрэнсис.

— Да, но ее ведь не назовешь женщиной, правда? Скорее, она — это призрак убитого ребенка.

— Господи, ужас какой, — сказала Фрэнсис.

— Но как верно подмечено, — добавил Колин.

— Если Роуз и вправду здесь, то нам лучше пригласить ее подняться к нам, — вслух подумала Фрэнсис.

— Ох, может не надо? — протянул Эндрю. — Так хорошо посидеть en famille, [3]хотя бы раз.

— Я схожу к ней, — сказал Колин, — а не то Роуз примет слишком большую дозу и потом скажет, что это мы виноваты.

Он подскочил и унесся вниз по лестнице. Двое оставшихся за столом ничего не говорили, только смотрели друг на друга, слушая, как этажом ниже раздался вопль, вероятно приветственный, потом громкий рассудительный голос Колина, и наконец в кухню вошла Роуз, подталкиваемая Колином.

Роуз была сильно накрашена: жирная черная подводка вокруг глаз, накладные ресницы, сиреневые тени. Она была сердита, обижена и готова в любой момент пуститься в рев.

— Скоро будет готов рождественский пудинг, — сказала Фрэнсис.

Но Роуз увидела фрукты на подносе и стала разглядывать их.

— Что это? — спросила она агрессивно. — Что это? — Она взяла личи.

— Ты наверняка его пробовала, его подают в китайских ресторанах к пудингу, — сказал Эндрю.

— Каких еще китайских ресторанах? Я никогда там не была.

— Позволь мне. — Колин очистил личи. Ломкие фрагменты пупырчатой скорлупы обнажили жемчужную полупрозрачную плоть фрукта, похожую на маленькое яичко, которую Колин и вручил Роуз. Она проглотила его и сказала:

— Ничего особенного. Много шума из ничего.

— Этот плод полагается подержать на языке, нужно позволить его сущности проникнуть в твою сущность, — пояснил Колин. Он состроил глуповато-заносчивую гримасу и стал похож на судью, только парика не хватало. Затем он вскрыл еще один плод для Роуз и передал его ей, аккуратно держа между большим и указательным пальцами. Она посидела, перекатывая личи во рту, как ребенок, который отказывается глотать пищу, потом проглотила и заявила:

— Это все туфта.

И немедленно братья подтащили блюдо с фруктами к себе и поделили их между собой. Роуз смотрела на них, раскрыв рот. Теперь она действительно могла заплакать.

— О-о, — завыла она, — какие вы злые. Я не виновата, что никогда не была в китайском ресторане.

— Ну, рождественский пудинг ты уж точно ела, и как раз его сейчас и получишь, — сказала Фрэнсис.

— Я есть хочу, — причитала Роуз.

— Тогда сделай себе бутерброд с сыром.

— Бутерброд с сыром на Рождество?

— Это все, что у меня есть, — ответила Фрэнсис. — Прекращай ныть, Роуз.

Роуз, опешив, замолчала на полуслове, уставилась на Фрэнсис и потом изобразила всю гамму чувств непонятого подростка: негодующие взгляды, дрожащие губы, вздымающаяся грудь.

Эндрю отрезал ломоть хлеба, нагрузил его маслом и сыром.

— На, ешь, — сказал он.

— Я растолстею, если буду есть столько масла.

Эндрю без лишних слов забрал бутерброд обратно и стал жевать его сам. Роуз сидела, набухая злостью и слезами. Никто не смотрел на нее. Тогда она потянулась к буханке, отрезала полупрозрачный кусок, размазала пленкой масло и положила сверху несколько крошек сыра. Однако есть не стала, а просто сидела с оскорбленным видом: «Вот, посмотрите на мой рождественский ужин».

— Спою-ка я рождественские колядки, пока мы ждем пудинга, — сказал Эндрю и затянул «Тихую ночь».

Колин воскликнул:

— Эндрю, заткнись! Этого я не вынесу!

— Думаю, что пудинг уже вполне съедобный, — сказала Фрэнсис.

Большая, темная, блестящая масса пудинга была выложена на тонкое фарфоровое блюдо. Фрэнсис раздала тарелки и ложки, налила всем вина. Веточку остролиста, присланную с подносом из ресторана, она воткнула в центр пудинга. На полке нашлась банка со сладким кремом.

Они стали есть.

Через некоторое время зазвонил телефон. Это была Софи, вся в слезах, и Колин поднялся этажом выше, чтобы поговорить с ней. Они говорили долго, очень долго, и потом Колин спустился сказать, что он возвращается к Софи, останется там на ночь, потому что бедняжка Софи одна не справится. А может, он привезет ее сюда.

Затем к дому подъехало такси — это вернулась Юлия. В кухню вбежала Сильвия, разрумянившаяся, улыбающаяся — настоящая красавица. И кто бы мог поверить, что такое возможно, всего несколько недель назад? Она присела перед ними в шутливом реверансе, смущаясь и в то же время гордясь своим новым платьем добронравной девочки, поглядывая на кружевной воротничок, кружевные манжеты, вышивку. За ней вошла Юлия. Фрэнсис сказала:

— Юлия, прошу вас, присаживайтесь.

Но Юлия уже заметила Роуз, похожую на клоуна из-за потекшей косметики, та как раз набивала рот пудингом.

— Как-нибудь в другой раз, — сказала Юлия.

Было очевидно, что Сильвия хотела бы остаться на кухне, с Эндрю, однако она последовала за Юлией на лестницу.

— Идиотское платье, — сказала Роуз.

— Да, ты права, — кивнул Эндрю, — это совсем не твой стиль.

И только тогда Фрэнсис вспомнила, что она не поблагодарила Юлию. Шокированная своей невежливостью, она выбежала на лестницу. Свекровь она догнала только на верхней площадке. Вот он, этот момент. Теперь нужно обнять Юлию. Нужно просто положить руки на эту чопорную, критически настроенную старую женщину и поцеловать ее. Но она не смогла. Ее тело не послушалось хозяйку. Руки отказывались подниматься и прикасаться к Юлии.