Тем, кто находился рядом, могло показаться, что это был придушенный вопль напуганного, истекающего кровью животного. Или визг стадвадцатисантиметровой бензопилы. Это был оглушительный, пронзительный, просто кромсающий человеческий слух звук. Только удалившись от источника звука, можно было понять, что на самом деле его издал автомобильный двигатель с турбонаддувом.

Было восемнадцатое августа 1973 года. Фургон рассекал просторы округа Тревис, штат Техас: он мчался по сельской дороге через бескрайнюю равнину. Дорога была длинной и узкой, по обеим ее сторонам росли какие-то субтропические травы, цветшие, несмотря на безумствующее солнце. То и дело за окнами фургона мелькали стволы мескитовых деревьев и пирамидальных тополей. Кое-где попадались даже густые рощицы этих мужественных деревьев, привыкших к иссохшей песчаной почве, на которой они выросли. Пыль столбом поднималась из-под колес фургона.

Кому-то этот пейзаж мог показаться прекрасным — зеленая трава, листья высоких деревьев, чистое голубое небо без единого облачка, все видно до самого горизонта. А кому-то прерия кажется страшной: она осталась дикой и неприрученной даже после того, как люди стали заниматься здесь сельским хозяйством. Достаточно один раз проехать через такую иссушенную жарой равнину, чтобы понять, что все карты с их замысловатыми значками ровным счетом ничего не говорят о месте, которое они описывают.

Тот, у кого здесь сломается машина, может благодарить судьбу, если его подберут через несколько часов, а то и дней. А кроме того, что-то неладное происходит и с самой дорогой — она слишком, просто чертовски длинная. Никак не кончается не отмеченное на карте бетонное покрытие — и вам уже кажется, что вы едете в никуда. Не имеет значения, далеко вы отправились или нет, дорога все бежит и бежит под ваши колеса — и никак не кончается. Откуда бы вы ни начали свое путешествие, вы будете ехать и ехать, и ни за что не догадаетесь, где находитесь, пока не увидите какой-нибудь указатель. Такое чувство, что на этой дороге не существует времени, что вы умираете, пока едете по ней.

Да еще эта проклятая жара. Безжалостная, просто угнетающая. Местами воздух сухой, местами — влажный, но жарко везде, с утра до вечера. Сперва просто жарко, но потом становится еще жарче. Да-да, с каждой минутой дорога, ведущая через это проклятое место, становится все горячее и горячее.

Фургон ехал не слишком быстро, его прекрасный двигатель был способен на большее. Стоило только нажать на педаль — и бетонная дорожка скоро бы кончилась, но водитель никуда не торопился. Кемпер очень гордился своей машинкой, и водить ее было третьим среди главных удовольствий его жизни. Когда эту машину спустили с конвейера, это был самый обычный «крайслер додж». А посмотрите на нее теперь!

Во-первых, изменилась форма: задняя часть шасси поднята, так что создавалось ощущение, что машина сгорбилась над дорогой, как зверь над добычей, и жадно ее заглатывает. Колеса тоже были усовершенствованы: на их блестящие, хромовые ободы были надеты огромные, массивные шины, которые не просто ехали по дороге, но выбивали из нее остатки жизни. Однако вся эта роскошь была ничто по сравнению с турбонаддувом, производившим впечатление взрывающейся атомной бомбы.

Говорят, что тот, кто думает, что ярко-зеленый, голубой и темно-серый — лучшие цвета для машины, — неотесанный дурак. Кемпер родился и вырос в Техасе, и его машина была вся выкрашена в темно-серый цвет. И что из этого?

Ровным счетом ничего. Кемпер очень любил свою малышку и никого, ни при каких обстоятельствах не пустил бы за ее руль. Никогда. И плевать ему было на то, кто там что говорит. Спросите у любого техасца, кто тут неотесанный дурак, и он, скорее всего, ткнет пальцем в своего соседа. Но к Кемперу и четырем его спутникам это не относилось. Ни один «неотесанный дурак» никогда не сидел в этой машине, да и сам он не полез бы в автомобиль, у которого на одном крыле был изображен значок пацифистов, а на другом — национальный флаг Мексики.

Мексики! Неужели 1836 год ничего не значит для этих самодовольных парней?

Из окон фургона гремела музыка. Это был рок. Аккорды гитары смешивались с чуть приглушенным шумом двигателя. Девушка, сидевшая на пассажирском сиденье рядом с Кемпером, подпевала. Она тоже была из Техаса, и ее техасский акцент соответствовал акценту певца, но фальшивила она ужасно. Слушать это оказалось совершенно невозможно. Но ей-то на это было наплевать. Музыка играла очень громко, и девице очень нравилось на скорости пятьдесят миль в час путешествовать со своими приятелями по этой ужасной равнине. Стоял чудесный день — будь он проклят! — и ногти у нее выглядели просто великолепно. Вся компания ехала на концерт.

В правой руке Эрин держала пилочку для ногтей и шлифовала ею ногти на левой. Но стоило ей прекратить этим заниматься, как Кемпер взял ее левую руку и поцеловал. Ей стало очень приятно, но петь Эрин не перестала. Она закинула ноги на торпеду, так что ее грязные, ободранные туфли на высокой платформе торчали прямо в переднем окне. Это была проверка их отношений с Кемпером. Кемпер видел ее ноги, и Эрин знала, что он просто балдеет от них. Но ему придется выбирать, кого он любит больше, — ее или свой дурацкий фургон. К счастью для Эрин, секс был первым удовольствием в жизни Кемпера. К тому же он только что поцеловал ее руку.

«Если ты не понимаешь, что я хочу сказать…» — горланила Эрин, заправляя за уши выбившиеся из-под грязной белой ковбойской шляпы пряди волос. Эрин знала, что в этой шляпе она выглядит потрясающе. Кроме шляпы, на ней были потрепанные расклешенные джинсы и широкий кожаный ремень — такой ремень даже ее отцу бы понравился. В Эрин не было ничего безвкусного. Она была еще очень молода — в прошлом месяце ей исполнилось двадцать — и от природы привлекательна, так что девушке никогда не приходилось пользоваться разными ухищрениями, чтобы выглядеть получше.

Единственной причиной, по которой Эрин обнажила сейчас свои живот и плечи, была ужасающая жара. Она расстегнула свою белую рубашку и завязала ее узлом на груди. Двое других парней знали, что с Эрин лучше не связываться. И дело тут было не только в том, что она девушка Кемпера. Если бы существовал конкурс на звание Мисс Сорванец, Эрин бы завоевала этот титул. Она вполне бы могла отшить любого парня так, что у него еще долго потом болела бы задница.

Вдруг сзади раздался голос:

— Эй, кто-нибудь, заставьте ее замолчать!

Морган лежал, прислонив ухо к двери, и курил марихуану: ему доставляло удовольствие слушать, какой звук получается, когда Кемпер подпрыгивает на кочках или когда его заносит на поворотах. А теперь Эрин своим поганым голосом портила все развлечение. Морган не знал, чем еще заняться. Он мог смотреть в окно на бескрайнее ничто. Он мог повернуть голову влево и слушать, как Эрин портит хорошую музыку. Или повернуть голову вправо и наблюдать, что там сзади, прямо рядом с сумками, вытворяют Энди и Пеппер.

Замечательный выбор. Спереди Кемпер и Эрин, сзади Энди и Пеппер, а ты сидишь между ними один-одинешенек и можешь делать все, что захочешь, если только придумаешь что. Веселиться, прямо скажем, не с чего. Почему, интересно, Пеппер решила заниматься с Энди тем, что Морган делает значительно лучше? Эти двое ведь даже не знают друг друга.

В стране Моргана единовластным королем было раздражение, а королевой — отвратительный голос Эрин. Все казалось ему скверным.

Не то чтобы Морган искал своему раздражению каких-то оправданий. В конце концов, единственная причина, по которой им пришлось уехать из Мексики, — это то, что Кемп…

«Просто встань и закричи!» — верещала Эрин, не обращая внимания на хныканье Моргана.

Кемпер улыбался. Ему было столько же лет, сколько Эрин — недавно исполнилось двадцать, из которых последние десять он провел в состоянии безумной влюбленности в автомобили. Сколько парень себя помнил, автомобили были главной составляющей его жизни. Еще ребенком он тратил все свои карманные деньги на журналы и книги, посвященные автомобилям, кроме того, Кемпер собрал очень хорошую коллекцию моделей. Когда он подрос, то сдал на права и купил свою первую машину — раздолбанный «фольксваген».