— Знаю, знаю, все знаю! Но я не люблю своего мужа! Я люблю другого. Оставьте нас в покое! Это никого не касается, — с трудом выговорила она и скрылась так быстро, что у меня не осталось времени закончить свою речь.
Какой странный вид безумия! Любовь в двадцать лет напоминает внезапный жар, бред. Но она проходит, едва оставляя о себе воспоминания… Мимолетное буйство чувств… Перед этим пламенем мечты и желаний я чувствовал себя таким старым, таким холодным и мудрым… [29]
Дойдя до Кудрэ, я постучал в окно столовой и сказал, что заблудился. Старик, который знает, что я с детства брожу по его лесу, не посмел отказать мне в ночлеге. Что касается ужина, то я вел себя без особых церемоний и отправился на кухню попросить у служанки супа. Она налила мне полную тарелку, отрезав сверх того огромный кусок сыру и краюху хлеба. Я вернулся с едой к огню. Комната была освещена только пламенем камина, так как хозяин экономил электричество.
Я спросил, где Марк Онет.
— Ушел.
— Он с вами ужинал?
— Да, — проворчал старик.
— Вы часто его видите?
Он притворился, что не слышит. Его жена сидела неподвижно, держа на коленях шитье. Он грубо окрикнул ее:
— Что, уже притомилась?
— Я не могу шить в темноте, — ответила она тихим безучастным голосом. Затем обратилась ко мне: — Ну что, в Мулен-Неф кто-нибудь был?
— Не знаю. Я туда не дошел. В лесу было так темно, что я бы ни за что не нашел дорогу. Боялся угодить в пруд.
— Значит, в лесу есть пруд? — прошептала она, и, взглянув на нее, я увидел на ее лице улыбку, в которой отразились и насмешка, и затаенная радость. Затем, бросив шитье на стол, она застыла, сложив руки на коленях и опустив голову.
Вошла горничная.
— Ваша постель готова, — сказала она, обращаясь ко мне.
Казалось, что старик Декло спит; он сидел долго, не произнося ни слова, не двигаясь, с открытым ртом; его впалые, мертвенно-бледные щеки делали его похожим на мертвеца.
— Я разожгла камин в вашей спальне, — продолжала горничная. — Ночи сейчас прохладные.
Она запнулась: Брижит резко вскочила в заметном волнении. Мы смотрели на нее, ничего не понимая.
— Вы ничего не слышали? — спросила она спустя мгновение.
— Нет. А что такое?
— Не знаю… мне показалось… я, наверное, ошиблась… Мне послышался крик.
Я прислушался, но кругом царила привычная гнетущая тишина наших сельских ночей, даже ветер стих.
— Я ничего не слышу, — сказал я.
Горничная вышла, но я не пошел спать, я смотрел на Брижит: дрожа, она подошла к камину. Заметив мой взгляд, она машинально сказала:
— Да, по ночам довольно холодно.
Она протягивала руки перед собой, как будто хотела согреть их в языках пламени; вскоре она забыла о моем присутствии и закрыла лицо ладонями. В этот момент скрипнула калитка, кто-то поднялся на крыльцо и постучал. Я пошел открывать: на пороге стоял мальчик с фермы. В наших краях, где телефон есть только у зажиточных буржуа, именно дети являются вестниками несчастья. Если случается болезнь, авария или смерть, крестьяне снаряжают в ночь посланца, маленького розовощекого слугу, который безмятежно сообщает вам новость. Мальчик вежливо стянул с головы картуз и произнес, обращаясь к Брижит:
— Извините, мадам, но хозяин Мулен-Неф утонул в реке.
В ответ на наши расспросы он сказал, что Жан Дорен вернулся из Невера раньше, чем планировалось, оставил машину внизу на лугу, возможно, не желая, чтобы шум мотора разбудил его больную жену. Переходя по мостику, он, видимо, внезапно почувствовал дурноту. Хотя мостик довольно широкий и прочный, он оснащен перилами только с одной стороны. И Дорен упал в воду. Его жена не слышала, как он вернулся, она спала, но ее разбудил его крик при падении. Она тут же вскочила, выбежала на улицу и тщетно искала его — речка глубока, и течение, наверное, моментально унесло его. Она узнала его машину на лугу, и после этого у нее не осталось никаких сомнений, что погиб именно ее муж. Тогда в отчаянии она побежала на соседнюю ферму просить о помощи. Мужчины сейчас занимаются поиском тела. «Но мама подумала, что бедная дама совсем одна и что мадам Декло, ее подруге, следует прийти и оказать ей помощь», — завершил мальчик свой рассказ.
— Я иду, — ответила Брижит.
Казалось, на нее нашло оцепенение. Она говорила ледяным, суровым тоном. Легким движением пальцев она коснулась плеча своего мужа, который так и не проснулся от звука наших голосов. Когда он открыл глаза, она объяснила ему, что произошло. Он молча выслушал ее. Возможно, смысл ее слов дошел до него лишь наполовину, а возможно, его мало трогала смерть молодого человека или вообще чья бы то ни было смерть, кроме собственной. Или он не хотел высказывать свое мнение. Старик поднялся, тяжело вздыхая.
— Все это… все это… — произнес он наконец.
Он не закончил фразу.
— Ну а я пойду ложиться.
На пороге он опять заговорил, как мне показалось, многозначительно и с угрозой в голосе:
— Все это ваши дела. И меня не впутывайте. Ясно?
Я проводил Брижит до Мулен-Неф. В темноте вспыхивали блуждающие, скрещивающиеся огни: люди тщетно искали тело. В доме были открыты все двери, соседки суетились вокруг лежащей в обмороке Колетт и вокруг плачущего ребенка; другие рылись в комодах, доставая простыни, чтобы сделать саван; парни с фермы расположились на кухне и перекусывали, ожидая рассвета, когда можно будет обследовать камышовые заросли ниже по течению: по общему мнению, именно туда отнесло утопленника, а там тело наверняка запуталось в длинных стеблях.
Я смог увидеть Колетт лишь на мгновение: ее окружали женщины, не отходя от нее ни на шаг. Сельские женщины ни за что не упустят возможности присутствовать на бесплатном зрелище, будь то рождение ребенка или скоропостижная смерть. Они гудели, делились мнениями, давали советы, носили напитки мужчинам, стоящим по пояс в воде. Я бродил по мельнице и по дому, заходя в удобные, просторные комнаты с большими каминами, старинной мебелью, которую так тщательно выбирала Элен, с глубокими альковами, с цветами и занавесками из яркого кретона. Слева находилась сама мельница — поместье бедного погибшего парня. Я представлял его плененное рекой тело, думая: если даже ничтожная частица его души вернется на землю, она, скорее всего, окажется здесь, среди этих машин, мешков с зерном, весов и всей этой скромной обстановки. С какой гордостью он показывал мне эту часть мельницы, перестроенную его отцом! Мне казалось, что он находится рядом со мной. Проходя, я задел какой-то механизм, и он вдруг издал столь жалобный, неожиданный и странный звук, что я не смог удержаться, чтобы не прошептать:
— Вы здесь, милый друг?
Все внезапно стихло. Я спустился в жилую часть дома, чтобы ждать там Франсуа и Элен, к которым я послал мальчишку сообщить о случившемся. Они приехали, и от одного их присутствия тут же воцарилось спокойствие. Шум и неразбериха уступили место скорбному шепоту, убаюкивающему боль. Соседей, поблагодарив, отпустили. Закрыли окна и ставни, выключили свет; в комнате, где будет лежать тело, поставили цветы — под утро его обнаружили в камышах, как и предполагалось. Маленькая группа хранивших молчание людей принесла к мельнице на носилках нечто, завернутое в простыню.
Позавчера похоронили Жана Дорена. Церемония была очень длинной; похолодало, шел дождь. Мельница продается. Колетт оставляет себе лишь часть имения, которой будет управлять ее отец, а сама собирается вернуться в родительский дом.
Сегодня состоялась служба за упокой души Жана Дорена. Присутствовали все родственники: церковь была до отказа заполнена молчаливыми и равнодушными людьми в трауре. Колетт очень плоха; сегодня она впервые встала, но потеряла сознание во время службы. Мне отвели место недалеко от нее. Я видел, как она резко приподняла свою траурную вуаль и пристально посмотрела вверх, на огромное распятие; затем, испустив слабый крик, она упала головой на руки. После церемонии я обедал у ее родителей, но она в столовую не вышла. Я попросил разрешения увидеться с ней: она лежала в постели в своей спальне, рядом с ней находился ребенок. Мы были одни. Заметив меня, она заплакала, но не пожелала отвечать на мои расспросы и отвернулась с выражением стыда и отчаяния.
29
Здесь заканчивается текст, напечатанный Мишелем Эпштейном; последующая часть романа была обнаружена лишь в 2005 году. ( Примеч. к фр. изданию.)