— Моей дочери скоро исполнится двадцать, — продолжил Курилов, — и я собираюсь дать бал. После смерти моей первой жены их величества ни разу не оказали мне честь, посетив мой дом. Вообразите… — голос Кашалота дрогнул,

— вообразите, мне сказали, что их присутствие на празднике зависит от отсутствия на нем Маргариты Эдуардовны! Я улыбался, я молча проглотил оскорбление! Передо мной трепещут тысячи людей, а я вынужден склоняться перед толпой придворных мерзавцев! Я устал от власти, но не ухожу, потому что так велит долг! Да, я остаюсь… — высокопарным тоном повторил он.

— Если бы Маргарита Эдуардовна немедленно уехала из России… — начал князь, но Курилов перебил его:

— Нет. Я предпочитаю покончить все разом и уехать вместе с ней. Она моя жена перед Господом. Я дал ей свое имя. Почему эти люди считают себя вправе ворошить мое прошлое? Разве они что-то о нем знают? Они назвали Маргариту Эдуардовну «женщиной легкого поведения». Я не говорю ни о любви, ни о первых годах нашей совместной жизни, но она — сама преданность, четырнадцать лет она служит мне опорой и поддержкой в жизни! Никто не знает, какую горькую чашу несчастий мне пришлось испить с первой женой, но я выдержал все до конца… Даже вам не ведомо, как я…

Курилов хотел сказать «страдал», но язык гордеца отказывался произносить жалкое слово, и он закончил, устало махнув рукой:

— Она умерла, да упокоит Господь ее душу, и я решил, что могу начать все заново. Теперь я знаю, что частная жизнь государственного человека, как и его работа, принадлежит обществу. Враги всегда вторгаются на запретную территорию.

— Марго постарела и увяла, но сохранила редкое, удивительное обаяние… — мечтательно произнес князь.

— Когда-то я любил ее, вам известно, сколько безумств я ради нее совершил, — сказал Курилов, и меня поразила прозвучавшая в его голосе искренность. — Но та любовь не идет ни в какое сравнение с чувством, которое я испытываю теперь. Я одинокий человек, Александр Александрович, все мы одиноки. Чем выше положение, тем полнее одиночество. В лице Марго Господь послал мне друга. Человек — вместилище грехов и невзгод. У меня много недостатков, но я честен. Я не предаю друзей.

— Опасайтесь Даля, — сказал князь. — Барон жаждет получить ваше кресло — и получит его, как только вы совершите промах. Даль — ваш бывший коллега по министерству и лучше других сумеет подставить вас. Почему вы не хотите выдать дочь за его идиота-сына? Богатое приданое успокоит барона: власти он ищет только ради денег.

— Ирина и слышать не хочет об этом союзе, — с сомнением в голосе произнес Курилов. — К тому же, боюсь, это ничего не решит. Даль подобен ненасытному псу, который сжирает мясо, но не брезгует и костями.

— Он воистину неутомим и гениально изобретателен. Думаю, вам известно, что с недавних пор двором овладела новая безумная идея: Россия для русских. Концессию — скажем, на строительство железной дороги — может получить только человек с фамилией на — ов! Барон отыскал где-то жалкого разорившегося князька, потомка древнего рода, получает на его имя концессии и перепродает евреям или немцам — за щедрые комиссионные. Две тысячи рублей обедневшему аристократу — и дело в шляпе! Забавно, вы не находите?

— Меня порой удивляет чудовищная алчность этих людей. Обывателю позволено быть жадным — иначе он умрет с голоду. Но у них есть все — деньги, связи, земли, — а им все мало! Непостижимо…

— У всех есть слабости, природа человека загадочна. Нельзя знать наверняка, добр человек или зол, глуп или умен. Каждый хороший человек совершает в жизни хоть один жестокий поступок, а тот, над кем довлеет злоба, способен на доброе деяние. Умник может сделать глупость, а дурак — действовать умно и изощренно! Именно непредсказуемость делает нашу жизнь такой разнообразной. Меня это до сих пор забавляет…

Они поднялись и ушли с поляны. Выждав некоторое время, я отправился следом.

Остаток дня они провели в саду, не отпуская от себя сына Курилова Ваню, хотя мальчик явно скучал.

— У него будет лучшая жизнь, — заметил министр.

В тишине летнего дня я прекрасно слышал весь разговор.

— Мы переживаем трудный момент, но я совершенно убежден: если общественное мнение встанет на нашу сторону, положение можно будет исправить.

Помолчав, Курилов продолжил:

— Вы не можете себе представить, дорогой князь, как утешают меня проявления симпатии со стороны самых разных людей. Общество устало от флирта с революцией. Впереди у нас десять — двенадцать трудных лет, но я верю в прекрасное будущее.

— О, дорогой мой… — начал было Нельроде с выражением сомнения на лице, но продолжать не стал.

Курилов задумчиво гладил сына по волосам, мальчик нервно зевал и вздрагивал всем телом: дети не любят прикосновений стариков.

— Императрица выглядит удрученной рождением великой княжны Анастасии. Тяжело разочаровываться в четвертый раз. Конечно, их величества еще молоды, но…

Наступило долгое молчание. Потом князь стряхнул пепел с сигареты и произнес с недовольной гримасой:

— Вчера я виделся с великим князем Михаилом Александровичем. Как он похож на своего августейшего отца…

Нельроде и Курилов с улыбкой смотрели на мальчика, как будто прозревали сквозь него картину будущего: император умирает, не оставив наследника, его брат, великий князь Михаил, коронуется на царство и в России начинается эра мира и процветания. Я был уверен, что правильно угадал ход мыслей Курилова. Понять, о чем думает князь, было сложнее…

Он вспомнил обо мне, подозвал и попросил лекарство от хронического кашля. Я кивнул на дымившуюся в его пальцах сигарету и посоветовал бросить курить.

Он рассмеялся:

— Молодость вечно впадает в крайности. Можно отнять у людей жизнь, но не страсти.

Князь говорил хорошо поставленным голосом и блестяще излагал свои мысли. Я предложил ему успокоительное, он согласился, поблагодарил и отослал меня. Я долго оставался в своей комнате, предаваясь размышлениям и гадая, сбудутся ли наши мечты о будущем. Я ощущал печаль, усталость и какую-то невероятную веселую ярость…

Я вернулся в сад в сумерках. Ясное небо напоминало сверкающий розовый алмаз. В этот час Острова были очень красивы. Небо отражалось в воде маленьких лагун.

Князь сидел в карете, прикрыв ноги меховой полостью. На сиденье рядом с ним лежал букет свежесрезанных белых роз.

Я отдал ему рецепт.

— Вы француз? — спросил он.

— Швейцарец.

— Прекрасная страна… — кивнул он. — Этим летом я проведу месяц в Веве…

Нельроде сделал знак выездному лакею, дверца захлопнулась, и лошади тронулись.

На подъезде к столице женщина, бывшая когда-то невестой Григория Семенова, бросила бомбу в карету князя. Она ждала этого дня пятнадцать лет. Лошади, кучер, нюхавший розы старик Нельроде разлетелись на куски вместе с бомбисткой.

Курилов узнал о случившемся тем же вечером. Мы ужинали, когда появился офицер свиты князя. Услышав звук его шагов и стук сабли о плиты пола, Курилов угадал несчастье. Он так сильно вздрогнул, что не удержал бокал с вином, но тут же овладел собой, поднялся и молча вышел. Маргарита Эдуардовна последовала за мужем.

Всю ночь в комнате Курилова не гас свет. Я видел, как он медленно ходит из конца в конец комнаты, подходит к окну (на стекле отражался его силуэт), чтобы бросить взгляд на улицу, поворачивается, исчезает в глубине спальни, а потом снова появляется.

На следующее утро, когда я вошел, он спросил еле слышным голосом:

— Вы уже знаете?..

— Да.

— Мы были знакомы тридцать лет…

На глазах у него блеснули слезы, он отвернулся, устало махнул рукой:

— Все кончено… Кончено… Так-то вот.

На следующий день я получил весточку от Фанни и встревожился: по конспиративным соображениям она должна была связаться со мной только для того, чтобы сообщить дату покушения.