— Как вы смеете! — гневно закричала она.

Улыбка исчезла с лица японца, но было видно, что он не понимает, чем вызвано ее недовольство.

— Как вы смеете! — снова крикнула она и ударила его по щеке черенком лопаты.

Ольга поперхнулась, но самого генерала, похоже, не волновало, что за бунтом моей матери наблюдают соседи. Он не сводил с нее глаз.

— Это одна из тех немногих памятных вещей, которые у меня остались, — задыхаясь, сказала мать.

Лицо генерала побагровело. Он встал и, не проронив ни слова, направился в дом.

На следующий день генерал разобрал бочку и отдал нам доски для печи. Он убрал татами и вернул на место турецкие ковры и половики из овчины, которые отец когда-то выменял за золотые часы.

В конце дня он попросил у меня разрешения взять мой велосипед. Из окна мы с матерью наблюдали, как он неуклюже катится по дороге. Мой велосипед оказался для него слишком мал, и при каждом повороте педалей колени генерала поднимались выше бедер. Однако же он довольно ловко обращался с велосипедом и уже через пару минут скрылся из виду за деревьями.

К тому времени, когда генерал вернулся, мы с матерью успели расставить всю мебель и расстелили ковры, вернув комнате ее прежний вид.

Генерал осмотрел гостиную. На его лице мелькнула тень.

— Я хотеть сделать все красиво для вас, но я не суметь, — сказал он, поддевая ногой край пурпурного ковра, который занял место его татами. — Возможно, мы слишком разные.

Мать едва сдержала улыбку. Мне показалось, что сейчас генерал уйдет, но он снова посмотрел на нее. Это не был взгляд военного, а скорее робкого мальчика, которого только что выругали.

— Думаю, я найти что-то, что покажется прекрасным и вам, и мне, — заявил он, доставая из кармана стеклянную коробочку.

Прежде чем принять коробочку, мать помедлила, но потом любопытство взяло верх. Я подалась вперед, так как мне очень хотелось увидеть, что принес генерал. Мать открыла крышку, и комната наполнилась нежным ароматом. Я сразу поняла, что это, хотя запах был мне незнаком. Аромат усиливался, распространяясь в воздухе и околдовывая нас. В нем перемешались волшебство и романтика, экзотический Восток и упадочнический Запад, от него у меня заныло сердце и кожа покрылась пупырышками.

Мать посмотрела на меня. Ее глаза блестели от слез. Она протянула коробочку, и внутри я увидела цветок светло-кремового цвета. Вид этого цветущего чуда природы в обрамлении блестящих зеленых листьев уносил в те края, где яркий солнечный свет струится сквозь густую листву деревьев, где день и ночь поют птицы. От его красоты у меня на глаза навернулись слезы, потому что я сразу догадалась, что это за растение, хотя до сих пор видела его только в своем воображении. Родиной этого дерева был Китай, но в Харбине, где бывают лютые морозы, это тропическое растение не росло.

О белой гардении отец много раз рассказывал мне и матери. Впервые он увидел, как она цветет, когда с семьей поехал на летний бал, который устраивал царь в Большом дворце. Отец вспоминал о женщинах в пышных платьях и с драгоценными украшениями в волосах, о лакеях и каретах, об ужине со свежей икрой, копченым гусем и стерляжьим супом на круглых стеклянных столах. Позже был устроен фейерверк под музыку «Спящей красавицы» Чайковского. После встречи с царем и его семьей отец направился в комнату, стеклянные двери которой выходили в сад. Там он впервые увидел это чудесное растение. Специально для этого вечера из Китая были привезены несколько фарфоровых горшков с гардениями. В летнем воздухе их запах одурманивал. Казалось, будто цветы вежливо наклонили головки, приветствуя отца, как всего несколько мгновений назад сделали царица и ее дочери. В тот день отцу навсегда запали в душу белые ночи севера и волшебные цветы, запах которых наводил на мысли о рае.

Много раз отец пытался найти благовония с запахом гардении, чтобы я и мать тоже узнали, что это такое, но никто в Харбине не слышал об удивительных цветах, и его усилия так и не увенчались успехом.

— Где вы это взяли? — спросила генерала мать, проводя пальцами по лепесткам в капельках росы.

— Купил у китайца по имени Хуан, — ответил он. — За городом у него теплица.

Но мать не услышала ответа, в ту секунду она была за миллион миль отсюда, в вечернем Санкт-Петербурге. Генерал развернулся, чтобы уйти. Я последовала за ним и, когда он дошел до лестницы на второй этаж, шепотом окликнула его:

— Господин! Как вы узнали?

Он, удивленно подняв брови, взглянул на меня. Синяк у него на щеке по цвету уже напоминал спелую сливу.

— Про цветок, — уточнила я.

Но японец только вздохнул и, положив руку мне на плечо, тихо сказал:

— Спокойной ночи.

Когда наступила весна и начал таять снег, по всему городу уже ходили слухи, что японцы проигрывают войну. По ночам я слышала отголоски орудийного огня и гул летящих самолетов. Борис сказал, что это русские ведут приграничные бои с японцами.

— Храни нас Господь, — добавил он, — если Советы доберутся сюда раньше американцев.

Я решила разузнать, действительно ли японцы проигрывают, и подумала, что для этого мне нужно попасть в штаб, где работал генерал. Первые две попытки проснуться раньше генерала провалились, потому что я, несмотря на мои старания, просыпалась даже позже, чем обычно, но на третий день меня разбудил сон об отце. Он стоял передо мной и, улыбаясь, говорил: «Не волнуйся. Тебе покажется, что ты осталась совсем одна, но это не так. Я пошлю тебе кого-нибудь». Его образ постепенно исчез, и я открыла глаза. Пробивающийся сквозь занавески свет раннего утра заставил меня заморгать. Я вскочила с кровати. Мне нужно было лишь накинуть пальто и надеть шапку, потому что на ночь я специально не стала раздеваться и легла спать в обычной одежде и обуви. Было свежо. Я выскользнула из двери кухни и пробралась к гаражу, возле которого спрятала велосипед. Припав к сырой земле, я принялась ждать. Через несколько секунд у наших ворот остановилась черная машина. Из дому вышел генерал и сел в машину. Когда машина тронулась, я вскочила на велосипед и принялась изо всех сил крутить педали, стараясь поспевать за ними, но в то же время оставаться на безопасном расстоянии. Небо было затянуто тучами, и слякотная дорога казалась почти невидимой. Доехав до перекрестка, машина остановилась и, вместо того чтобы двинуться в соседнюю деревню, куда генерал, как он говорил нам, ездил каждый день, откатилась назад. Мне пришлось спрятаться за деревом. Затем автомобиль выехал на главную дорогу, ведущую к городу. Я снова села на велосипед и вскоре достигла перекрестка, как вдруг под колесо попал камень. Потеряв равновесие, я брякнулась на землю. Удар пришелся на плечо. Я поморщилась от боли и посмотрела на велосипед. Спицы на переднем колесе погнулись, потому что в них угодил мой ботинок. На глаза навернулись слезы, но мне ничего не оставалось делать, кроме как, прихрамывая и спотыкаясь, подняться обратно на холм.

Толкая вперед поскрипывающий велосипед, я почти добралась к дому, когда заметила, что в рощице у дороги прятался какой-то китаец. Он поглядывал в мою сторону так, будто как раз меня и дожидался. Поэтому я перешла на другую сторону дороги и прибавила шагу, не выпуская велосипед. Впрочем, убежать мне не удалось, скоро он догнал меня и поздоровался по-русски, почти без акцента. У него был какой-то остекленевший взгляд, который меня напугал, поэтому в ответ я промолчала.

— Почему, — вздохнув, спросил он, словно разговаривал с непослушной и шаловливой сестрой, — вы разрешаете японцам жить в вашем доме?

— Мы не виноваты, — глухо произнесла я, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза. — Он просто взял и поселился у нас, мы не могли отказать.

Китаец взялся за руль велосипеда, делая вид, что помогает мне, и я увидела на его руках странные перчатки — какие-то раздутые, будто вместо кистей внутри были яблоки.